С этой мыслью он открыл кошелек, полагая, что найдет там всего несколько гиней. Каково же было его изумление, когда он обнаружил там множество золотых монет различного достоинства, как английских, так и иностранных, на сумму не менее ста фунтов, несколько золотых колец и других драгоценностей, причем даже самого беглого взгляда было достаточно, чтобы увидеть, что все это ценнейшие вещи.

Браун был всем этим озадачен и смущен: он оказался обладателем ценностей, каких у него никогда не бывало и которые, по-видимому, достались Мег незаконным путем, то есть точно так же, как его собственное имущество досталось бандитам. Первой мыслью его было обратиться к ближайшему мировому судье и передать в его руки все эти столь неожиданно доставшиеся ему сокровища, рассказав в то же время и о своем необычайном приключении. Но после минутного раздумья он решил, что делать этого он не должен. Во-первых, поступив таким образом, он нарушил бы обет молчания, который он дал Мег, и это могло дорого обойтись, а может быть, даже стоить жизни женщине, которая не побоялась поставить свою на карту ради того, чтобы его спасти, и которая сама пожелала отдать ему эти драгоценности. Это значило бы сделать Мег жертвой ее же великодушия. Нет, об этом не могло быть и речи. К тому же он был здесь никому не известен, и, если бы ему пришлось иметь дело с каким-нибудь недалеким и упрямым судьей, он никак не смог бы ему доказать, во всяком случае первое время, ни кто он такой, ни какое он занимает положение. "Я должен хорошенько обо всем этом подумать, - решил он. - Может быть, здесь в ближайшем городке стоит какой-нибудь полк; тогда мое знание военной службы и знакомство со многими офицерами сразу же поможет установить и мою личность и мое служебное положение, чего от гражданских чиновников не так-то легко добиться. А командир полка, несомненно, поможет мне уладить все дело так, чтобы никто не тронул эту сумасшедшую старуху, чье заблуждение или безумие принесли мне такую удачу. Гражданский же чиновник может счесть себя обязанным арестовать ее, а если ее арестуют, то последствия этого совершенно очевидны. Нет, будь она хоть сам дьявол, она поступила со мной благородно, и я поступлю с ней так же. Пусть она пользуется привилегиями военного суда, для которого понятие чести значит больше, чем буква закона. К тому же я могу еще увидеть ее в этой деревне... Кипл... Капл.., как бишь она ее назвала, и могу все ей вернуть, и пусть тогда закон своего требует. Однако сейчас не очень-то мне к лицу, состоя на службе его величества, хранить у себя краденые вещи".

Размышляя обо всем этом, Браун достал три или четыре гинеи на самые необходимые расходы, остальные же уложил обратно и, закрыв кошелек, решил его больше не трогать до тех пор, пока не представится случай вернуть его цыганке или передать какому-нибудь государственному чиновнику. Он также вспомнил про тесак, и сначала решил было оставить его в лесу. Но он подумал о том, что может еще повстречаться с разбойниками, и решил не расставаться с ним. Дорожное платье его, при всей своей непритязательности, было все же военного покроя, и при нем этот тесак был вполне уместен. Обычай носить холодное оружие, не будучи военным, уже отживал свой век, но он у всех был еще свеж в памяти, и тот, кто продолжал ему следовать, никого бы не удивил. Итак, спрятав кошелек цыганки в потайной карман, наш путешественник бодро продолжал свой путь в надежде скоро выйти на проезжую дорогу.

Джулия Мэннеринг - Матильде Марчмонт

Как у тебя хватает духу, милая Матильда, обвинять меня в том, что я охладела к тебе и что чувства мои изменились? Могу ли я забыть, что ты моя самая близкая подруга и что тебе одной бедная Джулия поверяет все свои самые сокровенные мысли. И как ты несправедлива, когда упрекаешь меня в том, что я променяла тебя на Люси Бертрам. Уверяю тебя, у нее нет тех качеств, которых я ищу в настоящей подруге. Это очень милая девушка, и она очень мне нравится; должна тебе сказать, что мы с ней столько занимаемся и по утрам и по вечерам, что у меня теперь меньше времени и я не успеваю писать письма так часто, как мы это с тобой обещали друг другу. Но у нее нет светского воспитания, если не считать того, что она знает по-французски и по-итальянски; языкам этим ее обучило это чудище, одно из несуразнейших существ на земле. Отец взял его к себе в библиотекари и теперь покровительствует ему, вероятно чтобы тем самым бросить вызов общественному мнению. Полковник Мэннеринг, должно быть, решил, что все, что принадлежит ему или имеет к нему какое-либо отношение, уже в силу этого одного не должно никому казаться смешным. Я помню, как в Индии он подобрал где-то кривоногую собачонку с длинной шерстью и отвислыми ушами. Назло общему мнению и вкусу, он сделал эту уродину своей любимицей, и я помню, как он, утверждая, что Браун - человек дерзкий, ссылался на то, что тот критиковал кривые ноги и длинные уши собачки Бинго. Уверяю тебя, Матильда, мне кажется, что его высокое мнение об этом самом нелепом из когда-либо живших педантов зиждется на подобном же основании. Он сажает это чудовище с нами за стол, и тот выкрикивает молитву, как будто торгует рыбой и зазывает покупателя, а ложку несет в рот так, будто в руке у него лопата и он ею тележку нагружает. Он, по-видимому, даже не отдает себе отчета в том, что он ест, а наевшись, извергает из себя гамму самых странных звукосочетаний, которые все мы должны принимать за благодарственную молитву, вываливается из комнаты и снова погружается в источенные червями фолианты, столь же несуразные, как и он сам! Я бы, кажется, ничего не имела против того, чтобы этот урод жил у нас в доме, если, глядя на него, хотя бы кто-нибудь повеселился вместе со мной. Но стоит мне только, увидав мистера Сэмсона (какое страшное имя носит этот страшный человек!), поддаться соблазну над ним подшутить, как Люси Бертрам начинает на меня смотреть так жалостно, а отец нахмурит брови, сверкнет глазами, закусит губу и всегда скажет резкость, которая меня больно заденет.

Но ведь не об этом же уроде я собиралась тебе писать; я хотела только сказать, что, отлично зная не только древние, но и новые языки, он обучил этим последним и Люси, и мне кажется даже, что только ее собственный здравый смысл или упрямство спасли ее от всей премудрости греческого, латинского и древнееврейского (который, насколько я могу судить, Сэмсон тоже знает). Но изучила она действительно всего немало, и я каждый день дивлюсь, когда вижу, с каким удовольствием она вспоминает и рассказывает то, что когда-то читала. Каждое утро мы с ней занимаемся вдвоем чтением, и я полюбила теперь итальянский гораздо больше, чем тогда, когда над нами издевался этот индюк Cicipici - вот как пишется его фамилия, а не Chichipichi, - видишь, какие я уже сделала успехи.

Но, может быть даже, мисс Бертрам нравится мне не своими качествами, а тем, чего ей недостает. Она не имеет ни малейшего понятия о музыке и в танцах тоже смыслит не больше, чем какая-нибудь захудалая крестьянка; впрочем, здешние крестьянки как раз танцуют с большим искусством и темпераментом. Тут уж я беру на себя роль учителя, и она очень мне признательна за то, что я обучаю ее играть на клавикордах; я даже показала ей несколько па, которым меня обучил Лапик, говоривший, что у меня большие способности к танцам.

По вечерам папенька нам часто читает, и, знаешь, никто не умеет так читать стихи, как он. Насколько у него это выходит лучше, чем у актеров, которые не то читают, не то играют роль, пялят глаза, хмурят брови, гримасничают и жестикулируют, как будто они в театральных костюмах и исполняют на сцене пьесу! У отца совсем другая манера чтения: он читает с чувством, передавая все оттенки голосом, не прибегая ни к мимике, ни к игре. Люси Бертрам отлично ездит верхом, и я теперь могу сопровождать ее в ее прогулках, так как и сама от нее набралась храбрости. Мы подолгу ездим с ней, не обращая внимания на холод. Словом, конечно, у меня теперь меньше времени писать письма.