Гонолулу

Август 1983

Алекс Бендор всегда нравились полотенца для гостей в доме Пола Анами. Все они, лежавшие на кровати в ее комнате, отличались размером, цветом и запахом. Все они источали запахи гавайских цветов, каждое свой. Какой, все-таки, хороший вкус у Пола, не говоря уж о том, что у него прекрасно развито воображение — черта, отсутствовавшая у большинства знакомых Алекс. Алекс прекрасно различала запахи, и для нее было большим удовольствием определять, какими цветами пахнет то или другое полотенце. Вот гардения, гибиск, а это — орхидея, вот аромат имбиря, а вот запах алламонда, бразильского цветка, Бог весть каким путем занесенного на острова. Милый Пол! Она полюбила его с того самого момента, как он вытащил Саймона из воды после того, как случай на Банзай Трубе едва не стоил ее сыну жизни.

Сегодня вечером, сняв с лица витаминную маску из растертого авокадо, она умылась и вытерлась сначала полотенцем с запахом гардении, а потом — с запахом алламонда. Божественно. Было время, когда она могла позволить себе есть авокадо дважды в день, но это было давно, до того, как ученые подсчитали, что в каждом плоде содержится до восьми калорий. Тем не менее, ничто не могло сравниться с авокадо по его воздействию на кожу лица — об этом с древности знали все гавайские женщины. Чтобы очистить лицо после питательной маски, было вполне достаточно протереть его водой с лимонным соком.

К сожалению, морщин с лица теперь не удалишь даже с помощью маски из авокадо. Как говорила в доброе старое время Момс Мабли, вы просыпаетесь в одно прекрасное утро и обнаруживаете, что и вы не смогли избежать подобного украшения.

Спальня Алекс находилась на втором этаже, напротив хозяйской. Комната была высокая, светлая и просторная, полы из наборного паркета. Стены были оклеены светлыми обоями, а под потолком неслышно вращались лопасти большого вентилятора. Алекс, накрутив волосы на бигуди, сидела на кровати, одетая в кимоно Пола, и читала — уже в который раз — дневники Касуми. Два хрустальных стакана с водой и с лимонным соком — стояли на ночном столике, отделенные от Алекс москитным пологом, который окружал кровать со всех сторон. Из небольшого радиоприемника-часов, стоящего рядом с хрустальными бокалами, негромко слышалась музыка Баха.

Неужели Касуми было только шестнадцать лет, когда она писала все это? Каким умным ребенком была она, и не просто умным, а с замечательным чувством юмора и с редким талантом к самоанализу. Несомненно, она получила в этом возрасте огромную душевную травму, когда родители продали ее для известных услуг, но она им простила, более того — была уверена, что тем самым выполняет свой дочерний долг. Алекс считала, что любовь Касуми к Руперту де Джонгу была одновременно и наивной, и очень серьезной, что не слишком удивительно для столь юной девушки. Де Джонг был ее спасителем, человеком, вырвавшим ее из позорного и унизительного состояния. По этой причине она считала его рыцарем без страха и упрека, не способным ни на что дурное.

В отличие от многих, Касуми не боялась его. Она свободно писала в дневнике о шутках, которые позволяла себе с гайджином, особенно, когда ей казалось, что его слова несправедливы. Так, однажды он позволил себе несколько выспренное выражение, что ему хотелось бы, чтобы ее сердце и губы составляли единое целое. «Лучше промолчать, чем сказать неправду», — записала она тогда в своем дневнике.

По сравнению с другими романами военного времени, отношения гайджина и Касуми сохранили свои индивидуальные черты. Они, например, в течение всей войны продолжали делать друг другу подарки. Ничего особенного. Гребень для волос, авторучка. Книга стихов, веер. И каждый раз любовники бывали искренне рады подарку партнера. И никто из них не пытался рассматривать чувство благодарности как своего рода бремя. Если бы сама Алекс не стала жертвой де Джонга, она бы, пожалуй, назвала отношения Касуми и де Джонга трогательными. Но всякий раз, когда она начинала испытывать чувство симпатии по отношению к любовникам, она дотрагивалась до шрама в том месте, где у нее когда-то было ухо.

В дневнике Касуми можно было обнаружить несколько фраз на английском языке, по всей видимости, тщательно скопированные Касуми под руководством де Джонга. Но было ясно, что девушке этот язык не нравился. Она считала его слишком ограниченным, чтобы передать тонкие движения человеческой души. Однажды, когда де Джонгу пришлось оставить ее на короткое время в одиночестве, она записала: «Я боюсь потерять то, что имею; я опасаюсь, что никогда не получу того, чего желаю в жизни более всего». Интересно, имел ли гайджин непосредственное отношение к этим словам, написанным в дневнике его возлюбленной? Или под этим подразумевалось нечто другое?

Приходилось ли де Джонгу убивать ради Касуми?

Их любовь была весьма тесно переплетена с реальностями тогдашнего существования.

Алекс потерла кулаком глаза, чтобы отогнать подступающую дремоту, и снова перечитала строки, в которых говорилось об обещании де Джонга отвезти прядь волос Касуми после ее смерти в Японию. Он дал это обещание как настоящий самурай, а подобную клятву невозможно игнорировать. Исполнение священной клятвы позволяло самураю рассчитывать на славу и почет в будущих перевоплощениях. Нарушение клятвы означало позор и бесчестие в будущей жизни. У Руперта де Джонга было, по крайней мере, две причины сдержать слово. Прежде всего, он был больше японцем, чем сами японцы. И во-вторых, однажды Касуми спасла ему жизнь.

Алекс видела де Джонга в Гонолулу, поэтому никаких сомнений в том, что он не забыл свою клятву, не оставалось. Он, собственно, и объявился на фестивале, чтобы оказать честь ее памяти. Гайджин не относился к людям, которые забывают хоть что-нибудь. Японцы помнят о своих умерших близких. Фестиваль Бон проходит в течение июля и августа. В это время японцы поют, танцуют, готовят ритуальные кушанья и зажигают огни — свечи, масляные светильники и бумажные фонарики.

Алекс пыталась поговорить о Касуми и де Джонге с Полом, но тот казался куда более подавленным, чем обычно, и чаще прежнего ходил к врачу. Было ясно, что его депрессия прогрессирует. Его разговор уже не был живым, как прежде, блестящий ум его словно бы дремал. Что с ним? Возможно, новый любовник заставляет его испытывать муки ревности? Алекс, которая уже давно привыкла к любовным делишкам Пола, не хотелось давить на беднягу. Он мог сам начать разговор с ней о своих мучениях, а мог и промолчать. Пусть будет, как захочется милейшему Полу.

Впрочем, усилилась депрессия Пола, или это только показалось Алекс после долгой разлуки, поваром он по-прежнему оставался непревзойденным. Он лично приготовил обед — изысканное блюдо под названием «сай-мин» — прозрачнейший бульон с лапшой, тонко нарезанную сырую рыбу, каждый ломтик которой был свернут в трубочку и начинен фаршем из ломтиков слегка припущенного белого турнепса, бараньи ребрышки в имбирном маринаде, мороженое из плодов манго и шампанское. По неизвестной для Алекс причине он на несколько дней отослал из дома своего слугу, филиппинца по имени Хуан. И вообще Пол говорил только о том, о чем обычно говорят за обедом, поглядывая время от времени на потолок, словно там, где находились спальни, сидел кто-то, кто мог подслушать их разговор.

Когда Алекс спросила, одни ли они в доме, Пол заколебался, но потом сказал, что ей не о чем беспокоиться.

— Все совершенно нормально, — добавил он и достал одну из своих таблеток. Алекс подумала, что наверху, в спальне, заперт один из любовников Пола, но это, впрочем, не ее дело. Она слишком устала, чтобы размышлять еще и по поводу интимной жизни хозяина дома.

Алекс захлопнула дневник. В сущности, она не столь уж и переутомлена. Раньше бывало хуже, особенно когда Саймон разработал для нее диету и специальный комплекс упражнений.

Кстати, о Саймоне. Отчего он не выполнил ее просьбу и не оставил фотографию в доме Фрэнки, как они договорились? И что это за странные слова он просил передать ей от своего имени? Что он, дескать, теперь верит во все, сказанное ею раньше? Именно такое послание от сына передал ей Пол. Не должно ли это означать, что он, наконец, поверил, что Руперт де Джонг жив и намеревается ее убить? Ей бы следовало разузнать поточнее, что ее сын имел в виду, поскольку если Саймон станет ей помогать, то это значительно облегчит ее миссию. Де Джонг, несомненно, чрезвычайно опасный негодяй, но не столь опасен, как ее сын. Никто не в состоянии превзойти Саймона в области тайной войны.