– Да, ладно вам врать! У Шаровмана сроду такого топора не было.

– Я не вру – из поезда видели. Сперва начинается действие в двурядь и с правой стороны – подходят сначала «новые», потом арбузники, за ними «посередине» или «моно», и говорят хором: «Здравствуй Шаровман! Арбуз-то есть?» «Есть». Ну, и так далее. Этот сюжет досконально взят из стоптанной уже давно жизни Жо. Не надо спорить.

Дорога тогда начала уже уходить и в другие места – местища. А куда уходила то – спросят? Был город блеском обогащен. Сирень росла (или «пекли печения в доме Машмотиты»). Мы еще не говорили о том, что дом Машмотиты был совсем простой – на словах. А слова и связи, как мы знаем, придумывал у нас Роту. Римбулир Грасспорит был его друг, и как раз жил в окраинной части города. Туда дорога то шла, то не шла. Там вообще и все другое так было. То идет дым из трубы, то не идет. То Монторана Хохлимана пойдет по улице, то дома сидит. Точь-в-точь, как подчерица Сервинта Попрана! У всех наших несчастья, например, – нервный день. Что это для таких друзей, как Римбуляр то, как он, и похожие на него ходят!? Ничего. Значит, туда дорога и уходила. Жил там и я в свое время – тихий район, без праздников, – идешь себе, только радуешься. Камней нет почти (а куда уходила дорога? – ну за город, должно быть, – туда куда-нибудь, куда ей еще уходить?) В не удобной и сложной жизни Жо всегда так было (я просто смеюсь, как представлю эти сложности с завязкой), а до того, все это часто встречалось в области откровения Хвита Хавота, когда на земле только начали расти цветы. Цветов сначала вырастало много, потом стало вырастать больше, а после стали цветами вдвойне. Была и такая – Ванпа Кацуская – заведующая всякими «печами» и расстояниями во втором часу дня, а после нее уже до двенадцати никто не осмеливался заседать. Жила она в то время, как раз рядышком с делами из жилконторы (маленькие связи были у нее и с легкими турецкими завихрениями), а иногда прямо на причале, где в нее и влюбился Шаровман. С топором тогда дело не вышло, дело это до конца не выяснили, но в нее был влюблен и сам Липоф Камушкин. О том и – речь! Тогда Лифоп спросил: «Шаровман нес вчера полено?» «Нес». «Куда нес?» Надо еще кое-что сказать об этом происшествии.

Шаровман иногда занимался выпиливанием. Он отложит фотки в ящик, возьмет пилу. В окно тогда заглянула к нему девица, но окно было сальное. Затем слышали стук…

– Но вот здесь вы ошибаетесь. Стук слышали потому, что постучали в двери соседнего дома. Никакого отношения этот стук к Шаровману не имел.

– Имел. Было ясно, кто стучал. А потому, как нес Шаровман бревно, значит, он и стучал. Дело не в этом.

Когда стучал Шаровман по бревну, дело, оказалось, было к вечеру...

– Это не тогда, когда пошел снег?

– Не перебивайте. Нет, не тогда. Это произошло тогда, когда в вечерней газете точно было сказано, что Шестнкос Валундр (червонный король «моно») пал после обеда или, говоря нашим языком, оступился во временной провал Хвита Хавота, и случилось такое несчастье от вспашки мыслей в голове самого Роту. Пал он тогда низко, и был у него после этого разговор с нами всеми. Кто он такой – Шестикос Валундр? Всем известно. Именно к нему и принес Шаровман свою новость. Первому. «Нос большой» – сказал Валундр, и затаился в галошницу (видно увидал последствия).

Тогда в темную ночь, как только появились слухи о том, что речь зашла о «бревне», а дальше появилось «нос», из одной книги в шкафу Нармодана Отота выбежал персонаж. Он был известен. Затем из другой книги, в другом шкапу, выбежало похожее, и начало картавить. Первым был – пекарь, второй – картавый, везде говорил «всеравно». Выбежала посмотреть и Машмотита, оставив хозяина и отчима сидеть в одиночестве, – «похож – не похож». Посмотреть. И оказалось так, что, вовсе не девица посмотрела тогда в окно Шаровману.

Я почему подробно говорю? Потому, что здесь Роту нужен был, но его не было. А без его головы никакая другая мысль здесь не разобралась бы. И, потому, никому не известно: «какое может быть дело, и почему, например, расписание для всех? Что выражает этим именно саму мысль Роту: «источник каждого дела в траншее, которая поперек, и каждый «кожаный» или «простой» здесь вправе только догадываться».

Итак, они сидели за столом и говорили между собой – Лифоп Камушкин и Сервинт Попран. Был тогда ветер. Ветер смешался и понес в нашу уже часть города эту новость. «Ах, вот оно как!» – кричал Рипупс Мадитон – извеснный сплетник. «Ай, да «секретники», «двуночники», то есть. Тогда, что такое «секретники», никто не понял. Даже не подумали – я вам говорю, – что Систупка Пупека была здесь соучастницей. У Систупки Пупеки есть потрясающий «ободок» – от мыска ботинка прямо к нашим поклонениям – молодая девица... И пошел перебор!

– Словей Сичун что ли с дерева сказал вам о таких новостях? О масштабах не подумали?

– Я о масштабах подумал. А вы не кричите – хватит кричать. Вспомните того незнакомца! Он знаток дела постройки. У него спросите! А Шаровман его превзошел – железная подошва. Незнакомец пришел тогда в город, и, не назвав своего имени, жил десять лет и исчез неизвестно куда. Явная промашка со стороны администрации и, в частности, нашего билетера.

– Какого такого билетера? Пиатоцу Цимуцу што ли? Так ему вокзал не построили, он и ушел. Теперь кто куда!

– Я опять уверяю вас, что не лгу. Его из поезда видели. Шел мимо зала заседаний, обминал Маципуцу Цуцинаки – брата …. за плечо. Затем одна связь, как сказал Роту – «один «гвоздь» – пошел в одну сторону, другой – в другую. И потому-то у Цуцинаки одна нога пошла в один угол, а другая за угол. А до этого их видели на ипподроме, и только уже затем – исчез.

Между тем район «пролегающий» строили долго. Роту задумался тогда, как назвать? Взял слово «туз» и прибавил к нему связь «чаша» и получилась – «Малая Кацуская», потому, как ново и хорошо (или потому, что был влюблен в Кацускую). Но, после переименовал в Вишневскую. Улица та, как раз и выходила навстречу дому Вишневских.

– Это не та ли улица, которая выходила на старую улицу Вишневскую, которая теперь называется 35 Старая?

– Нет – совсем не та! Жена Шаровмана, как все знали, всегда, в таких случаях, брала паузу в час времени (которое обозначено временем равновесия или «запаха ваксы» равное Пи = 2 Х умножить (просто) на 5), и потому у неѐ эта пауза оказывалась именно тогда, когда Шаровман пилил.

– Вы путаете...

– Может быть. Но я не спорю, и вы не спорьте, что все-таки без Кацуской не обошлось и здесь. Она разоткровенничалась с женой Шаровмана, и пошло-поехало. Об этом знал сам Шаровман, об этом знал и Лифоп Камушкин, который сказал о том Сервинту Попрану, тот Машмотите видно тоже сказал, а если знала Кацуская, то знал и Роту. Конечно Олон Попарог «хороший» закатывал бал своими заседаниями в педсовете и был физкультпривет известный в городе и уважаемый человек, но даже видимо и он – знал. Но улица шла именно в сторону причала, где у них произошло «пошло-поехало». И тогда, когда произошло у причала, об этом вполне мог догадаться и сам Шаровман. Потому – не до топора было. Таинственная история. Даже нельзя сказать – был, не был. Но скорее всего – был.

Пришел, значит, Шаровман в гости к Шестикосу Валундру, принес, и прямо с пилой.

– Пилу то он зачем взял?

– Не знаю. Роту после говорил, что исчезновение мыслей происходит, в основном, и от «пил» и от «не правильной разметки». И потому, наверное, они ничего отпиливать не стали. (Шаровман потому и принес к Шестикосу «это» потому, что у него не заладилось – оставлять, не оставлять – было жаль).

Тогда Лифоп Камушкин встал и произнес: «Ничего не понятно!» Потом сел и задумался. Дочь вышла из комнаты и поздоровалась с Сервинтом Попраном. «Здравствуйте», – сказала она...

– Постойте! Вот оно как?! И после вы говорите, что никто ничего не знал в начале! Ха… Да, если знала Кацуская и сказала подчерице Сервинта Попрана Машмотите, то сама Машмотита сказала отчиму, и сам Сервинт Попран об этом знал уже до того, как пришел в гости к Лифопу Камушкину! Не правда ли?