– Ха!
– Именно отсюда тогда и возникает естественнейший вопрос: зачем тогда надо было обрывать шторы Холмогору Мяткину, и всовывать этот день в зиму, когда Цуцинаки еще ничего не сделал, и сам еще даже из скорлупы не вылупился?
–То есть, вы хотите сказать, что если учесть третий с конца день... Сделайте милость – не тяните за ремешок!
– Следовательно, и сама зима с зимними пейзажами и охапками снега в парке еще не могла придти, и даже права такого не имела остановиться, как столб, и на ветках лежать. И потому хочу сказать, что именно здесь надо спуститься еще ниже и еще дальше, чтобы понять и выяснить каким был четвертый по счету с конца день, то есть, тогда, когда верно и руду для бердыша не начали добывать. И наперед скажем, что Манчик Сипкин конечно ошибся в своем подозрении (он очень мнителен), – все было задумано еще тогда, когда дирижабль находился высоко в небе и еще даже не думал приземляться. А, между тем, четвертый с конца день, как оказывается и вообще был «другим».
7
– В начале этого четвертого с конца дня, а именно в наклон поперечных Восприятий (двусторонний «Клен») и если, подобно Миминкусу Мимикрию «в лупу смотреть», ползут отовсюду разнообразные анатомические слизни, букашки, амебы разные, и по всему периметру широкого блюда хорошо видно что – резво ползут. И трудно после сказать (дело то здесь более касаемо до анатомии, нежели до аббревиатуры и логотипов), что хоть маленькие они и склизкие, но еще никуда ползти не намереваются. Как же! Ясно уже теперь, что намереваются, и намерения эти вскоре будут – о-го-го, какие! И «должны» обязательно появиться у них после намерений – желания – это, как пить дать! Но здесь, как увидим дальше, пока что никаких «типов» и «логотипов» в помине нет, а все только начинается, хотя резво. Но ведь так оно происходит каждый день! Вы что думаете – сегодня с утра, например, такой вот Роту, которого видим теперь, точно таким и был – так что ли?! Так думать просто маловероятно получится. Все и в каждый наступающий день начинается с такого же матового пятна, которое и пятном то не всегда назовешь – тягучая и часто не приятная и неприличная на ощупь материя, из которой не то, чтобы Манчик Сипкин вышел, – из него простого «сверчка» не сделаешь. Мы просто очень часто забываем что так оно на самом деле происходит каждый новый день. А тут мы говорим, и это в минимальный наклон Сознания (а за ним есть еще и критический «напрямик» в Сефолон Дульский проем будет, где само Время только начаться может и то не всегда), говорим, что уже и площадь сама вдруг появилась в своей окружности, и сама 2-ая Фарватерная, как ни в чем не бывало, идет, куда нам надо, да еще сам Госболрот Кискин на углу стоит. Тогда ничего этого, говорю вам, еще даже не предвидится. Сначала маленькая и не редко далекая от «пламени» самого пупка точка дает почти призрачную линию, – и без каких бы то ни было направлений – заметьте. Восприятия еще нет и только под нёбом языка этого пламени происходить что-то может – бурлит, издает запах, ругается, а только после – клякса и лицо Лифопа Камушкина, как провокация, – не больше. Потому, как еще неизвестно – он ли? А мы уже сетуем на то, что вот Машмотиту замуж не выдали, Миминкус вдруг дверью обманулся и пр. и пр. и вот, вот догонит Роту Кацускую! Да он ее в глаза еще не видал, а она его! Какое здесь может быть «вдруг» и какое «посередине»??? А Холмогор Мяткин, значит, подойдет после всего этого «невозможного» «антинатуралистического» и неизвестно откуда взявшегося дня, скажет все свои реплики, как по нотам, и преспокойно поклонится публике?! Ну и де спрашивается: вы столько театральных биноклей откуда возьмете, когда им взяться попросту не откуда?! Приготовления были к свадьбе, а не к гостям – вспомните. Ну, а к свадьбе – много ли надо? Или вот еще загвоздочка разительная получается. В какой ширине и в какой длине и за какой темной ширмой, должно лежать-полеживать полотно прочих переименований и отклонений, когда негде искать орбиты и обороты орбит, а лучше найти разветвления тонкой рукой? Вы где такой гвоздодер отыщете да еще в сиюминутной упаковке? А тут еще Ханька Висвиличюс-полотерша полы натрет так, что диву даешься – и упадешь. Просто – маловероятно!
– Не прекословлю!
– Да и саму 2-ю Фарватерную, как думаете, не каждый ли день возводят и прочие другие за ней подворотни? А ведь «она», Фарватерная – не амеба какая-нибудь, где ничего материального не нужно – с гвоздями сложней. К тому же, во-первых, если Кооцаву Стройка еще не заработала на полную мощность и дыма из трубы пока не видно, то и ставить самое появление улицы в резон наступающему дню незачем. Почему – незачем? Потому, что трест работающий, в основном, ночью и, в основном, по принципу оптических ассоциаций, и сначала только в чувственных отображений того же гвоздя, а только затем его материальной формы, только еще собирается в заводской гудок дудеть, и никто никуда еще идти не может, да и не должен. Во-вторых, а, заодно, и в-третьих, например, рядом должен пролегать цветущий парк, висеть плакаты и возводиться другие строения по намеченной и сугубо «авторской» неповторимой разметке (ведь одинаковость – примитивна и ее всегда пытаются избежать). А для того, чтобы «правильно» была сделана «разметка», чтобы строить без плагиата, необходимо в самой подозрительности формул и неизбежности ошибок, провести сначала «разведку». И вот тогда, до блеска натертый хлыщ определенного звания стоит на вытяжку перед Роту и тот дает ему подробный план действий и топографию местности – и только после этого появиться может хоть какая-то «надежда» на успешное завершение дела. Кстати говоря, «Мыс горы надежды», именно потому так и назван был – «Мыс горы надежды» – что многие из первопроходцев дошли только до первого привала. И только после этого... А знаете ли – какая это топография-то? Туда только либо идиоту можно, либо такому бурундуку, которого не жаль. Местность эта обычно такая, что не уступает в своей архитектуре ландшафта самому неприятному пейзажу. Или, вот, например, для свадьбы – что нужно?
– Что?
– Ну, пару клумб посреди площади, два, много – три дерева, чтобы было куды ленты вешать; ну, урну поставить, площадь помыть; гармошку и всякие угощения. Но здесь – с гостями – совсем другое дело выходит, совсем другая «закономерность». И потому-то любой бег, даже пусть по крыше, здесь ничто иное, как легкое возвращение мысли самого наблюдателя, как бы в центр циклона события, в его эпицентр (чтобы не забывать о мгновенности его), а только после этого может приобрести себе хотя какой-нибудь прозаический смысл. И потому, ничего другого нести в себе не может (и ничего другого не должен нести), кроме «приблизительности» даже после того, когда Кацускую догонят. И вот – башни, сараи, крыши моментально проявляются, как одно после другого в фокусе более наименьшего сопротивления настоящему моменту, как будто на дрожжах, и только уже после всего этого нога может выйти на какую-нибудь улицу. Поняли?
– Понял
– Вот именно потому и «Моменто море» – сказал тогда «монтажник-строитель» Дидуков застегивая рукава, (а его спросят обычно – «какое такое синее море?»), но надо бы понимать «что» за этими рукавами стоит! Любая местность поначалу должна обвыкнуться сама с собой, прежде чем дать по себе прохаживаться, затем к вам должна привыкнуть, а вы к ней. Потому и никакого «вдруг» здесь никогда не бывает. И потому Шестикос Валундр справедливо удивляется и развязывает шнурки, – и по этому развязыванию следует заметить, что каждому добропорядочному «мус» должно быть понятно – в ближайший «застой» времени после Сатунчака никуда идти вовсе не стоит. Сказано – «не куда» – и куда же вы после этого пойдете? И только уже после всего «этого» можно будет с приличной и никого не обескураживающей точностью сказать, что проснулся, допустим, сегодня Манчик Сипкин не зря, и за штору выглядывал он не зря, а потом – исчез. Здесь все потому так и начало происходить – и вопросы и ответы и удивления и возмущения – что не было никакой «уверенности». И потому – кому какая может быть разница, и кому вообще может быть интересен вопрос «что» такое «лампа всегулда»?
