Но, ведь, «не посредственно», как знаем, можно наговорить, например, очень много еще более «не посредственного», да еще забыть упомянуть о том, что смотря «сверху» на какой-нибудь парк, или цветущий похожий оазис, не всегда ведь увидеть можно, что находится внизу. Не надо об этом забывать! Или как сказал давеча Лемон Варанюк в пику морским волнам: «Вы как на берег ни накатывайте, как в утесы ни бейте, все же не забывайте о том, что происходит в глубинах». И приводит очевидный пример: «Ха!» – говорит он, глядя на Лифопа Камушкина: «Лифоп Камушкин – говорит Лемон Варанюк – давно указывает падчерице Сервинта Попрана Машмотите, как вперед ходить, отчего она, как известно, назад ходить позабыла» – и показывает после этого Лифопу язык. Но теперь речь не о Лифопе, вовсе. А о том речь – в какое, спрашивается, именно время этот танец произошел, кто стоял рядом и учил танцевать? Была ли обозначена вблизи печка, как пункт отправления танца? Был ли обозначен на печке дед (тоже немалый любитель нюхательного табаку)? Где обо всем этом в газете написано – хочу спросить? Нету. А гамак оборвется, а весна не придет, и получится опять так, что у Вотуна Кирмадога – теща уехала? Об этом, так же никто не удосужился рассказать в газете и в точности уяснить в подробностях – с какой целью этот танец станцевался и главное – где? Ничего, как видим, абсолютно об этом в газете Перпетимуса не сказано! Но мы проясним по возможности и этот таинственный эпизод, оставшийся в тени.
– Газета, значит, похожа была на увесистый том, а места, значит, не хватило?
– Вот именно! И здесь еще неминуемо хочется добавить, что самое печальное кажется здесь исключительно то обстоятельство, что, как бы, про кашу, которая в печке стоит и про которую, начав танцевать, забыли, не сказано ровным счетом никакими словами. Почему – нечего не сказано? Не потому ли, что Роту в этот момент направил ложку в другую сторону? Очень может быть, и – направил! Очень может быть! Потому и нельзя найти здесь привычных связей между общностью обозрения и сосредоточенностью взгляда и полностью тому довериться.
7
– Но вот если затем пройти, например, Ща площадь и завернуть к загородному полю, а там передумать и «никуда не пойти», идет статья о том, что газета, которую теперь читает Перпетимус, вовсе не справа налево перелистывается и не снизу вверх, а перелистывается она совершенно в другую сторону. Вот такая, на самом деле, газета! В этом можно убедиться без сомнений, когда посмотреть внимательно. Почему? Потому, что лист совершенно «один», хотя похож на энциклопедию. Говорите после о каких то «качественных преобразованиях» чисел и цифр, в том числе! Но у Перпетимуса – всегда так. Постольку все, что там написано еще не только не подразумевает под собой никаких подробностей – но даже на «общее» претендует мало.
– Позвольте спросить...
– Спрашивайте.
– Газета от какого числа?
– Не в этом дело. Ее могут, быть может, через год только напечатать, но ведь «год» этот может уже завтра на голову свалиться. Не в этом смысл.
Затем в газете, ни с того ни с сего, вдруг упоминается о Таке Преступничем, который никогда и не мечтал в газеты попасть, и о котором говорится что «вылетел, мол, Так Преступничий, как угорелый сломя голову из трамвая потому, что, увидал там штиблеты папуаса и все четыре штиблета разом и сказал: «От одного вида – угорел». Когда два ведра это еще, кое-как – понятно. Но когда четыре ноги – данное новшество совершенно выходит за рамки благоразумия – не правда ли? Здесь и с двумя ногами не всегда сладишь и не всегда знаешь – какая и куда захочет пойти. А здесь сразу – четыре! Сам же Так Преступничий, после того, как ему сказали, что о нем написано, отбрехивался от данного утверждения: «Не был я нигде – утверждал он категорически – и ни в каких трамваях отродясь не ездил!» Что на это можно сказать? Врет. Явно видно, что – врет. Ездил. Но тогда зачем, если даже «врет», казалось бы, здесь нужен этот эпизод с папуасом и его четырьмя ногами и штиблетами на них? Зачем нужен? А вот именно для того он стал нужен, и для того стал необходим рамбулярно потому, как в следующей статье в газете Перпетимуса сказано о том же сером дне декабря, как он, этот серый день, не стал светлым. В аннотации к этой статье мелким шрифтом черным по белому дается общая орфография и пунктуация связей, и с одной стороны мы, вроде, читаем и узнаем о том – «насколько часто встречаются в природе самого подиума катаклизмы, равные Кизкину провалу и кого надо будет ожидать после такого сумасшествия в гости»; с другой стороны, задается вопрос уже по существу и более приближенный к реальному уже непосредственно: «Почему Тутка Волыкина повесила сушиться мужнины портки в таком месте, что их стало видно не только со 2-й Фарватерной, но из Африки?»
И тогда присутствие здесь действий Така Преступничего относительно папуаса и его штиблет становится хорошо понятно и объяснимо.
Далее идет какой-то недописанный абзац, после него идет по Обхоженной – другой, за ним – третий, а следом говорится о том, что после того, как гости сгинули, Мумкин Осикин придумал некий смешной куплетец, и ходил после, орал по всей Обхоженной целых два дня, и думал, что этот спич ему с рук сойдет: «Дровосек колит дрова, гомосек любит халва, продавец любит рублики, молодец бублики». Но после такой самодеятельности, как знаем, Роту пришел к нему самому «в гости», сел нога на ногу (черный ботинок блестел зловеще) и, хмыкнув, поглядел иронически. «Это кто там поет? – спросил он протяжно. В Сатунчак – можно петь. А теперь – нет. Ходи насовсем – приказал он тогда Мумкину». А «ходи насовсем» значит у нас не много не мало, что ходить Мумкину теперь пока не износится и остановится нельзя.
Далее, формула: 17 + GRW – ; + Манчик Сипкин = 10
И уже в самом конце листа следует фотографический снимок: чей-то смотрящий глаз, глядящий на нас с ассигнации проткнутый чьим-то острым пальцем. И если поинтересоваться и попробовать посмотреть с лицевой стороны газеты – чьим именно пальцем проткнута газета – то заглянув со стороны Перпетимуса, можно с уверенностью сказать, что газета проткнута пальцем его – Перпетимуса.
И эта последняя статья в газете – статья огромная, слезоточивая (слышно, как сам Перпетимус выдувает рулады в носовой платок – а носовой платок у него, сами понимаете – какой), и завершается она тем самым возвращением в исходную точку путешественников, и вылетают сначала сани, а за ними уже и сами они.
8
– И вот именно тогда, именно в это время, (это очень важно заметить, чтобы не случилось потом путаницы), будто заранее предвидя этот эпизод, Повар Поварский снял фартук и увидел, как Лифоп Камушкин появился с Машмотитой под руку по 36 Старой устрице идя или тащил ее. Опять, как видите, Машмотита упиралась и ни за что не хотела идти. Значит, опять где-то рядом находился башмак Тутин, опять видно манил и подзывал. Но здесь хочется спросить у автора: «Где был в это время и что делал Сервинт Попран у себя в коробке, чем чистился, во что верил, если нигде рядом-таки не присутствовал?» И если уж «подробно» разбирать данные эпизоды и со всеми формальностями и особенностями, то давайте разбирать их «действительно» «без возражений», «подробно». И потом – зачем это общая динамика действий зависит от таких вот «носовых платков» – такой возникает вопрос? Ведь, по существу тех же сатунчаковских, предположим, привычек, все это должно обязательно, как правило, и по существу, противуречить личному предрасположению каждого и… и идущего идти, каждого и … и шагающего шагать, и каждого и….и двигающегося «мус» двигаться к состоянию «покоя». Не иначе! Чувствуете ли лучшую музыкальную тональность и ритмический диссонанс – с приступами и отступами и заступами?! И потом, когда «одно» яблоко видно вблизи, а другое яблоко вблизи «не видно», все это говорит о том, что выяснить «общее» и сделать после всего этого приличный вывод о земном притяжении, минуя того, кто на дереве сидит – не имеет под собой основания «утверждать», поскольку «объективность», в этом случае, полностью основана на «невнимательности».
