Мы просидели весь вечер, толкуя о ранчо, которое нам хотелось устроить, о том, как пригоним гурт скота, о будущем этого края. В верховьях реки Анимас есть — или был когда-то — форт, и Берглунд нам сообщил, что там остался дом, «если вам угодно так его называть». Так что мы в этих местах не одни. Был тут такой ирландец по имени Тим Макклур, который далеко забрался в глубь этой страны, так вот он ладил с племенем юта — выходит, это дело возможное.

Этот Макклур рассказывал Берглунду, что юты и хикариллы обычно не ссорятся, так что тот отряд, что за мной охотился, состоял, по-видимому, из отступников, нарушивших законы собственного племени и готовых ограбить любого встречного. Среди индейцев такие люди встречаются, как и среди белых.

Мы поставили лошадей в платную конюшню и устроились ночевать на сеновале. Засыпая в эту ночь, я думал о своем собственном хозяйстве, а во сне чувствовал запах свежего сена.

Утром мы выехали из города на запад, перебрались на западный берег Ла-Платы и разбили лагерь в осиновой роще, а перед нами раскинулась прекрасная страна. Мы решили, что несколько дней поработаем все вместе и начнем обустраивать свой участок, а после этого Ник Шэдоу выедет на юг — встретит Пармали и сгонит свой скот, чтобы присоединить его к гурту.

— Нет нужды напоминать вам, ребята, — сказал он, — но не спускайте глаз с Даннов. Это компания крутая, на законы они плевать хотели, и так легко не стерпят, что мы тут устроились. Особенно после того, как вы оба успели перекинуться словечком-другим с Кудряшом.

Прежде всего мы огородили корраль, а после построили сараюшку для жилья. Строились мы не на самой опушке, а чуть глубже в лесок, чтобы между нами и открытым местом оставался заслон из деревьев. Потом забрались поглубже в рощу, срубили немного сучьев то здесь, то там, разбросали их среди стволов, а кое-где свалили и целые деревья, так что получилось что-то вроде примитивного заграждения от всякого, кто попытается обойти нас с тыла.

Конечно, засека эта никого бы не остановила, но зато никто не сумел бы через нее перебраться так, чтоб мы не услышали.

Мы с Галлоуэем не похожи на обычных ковбоев — те скорее дадут себя выпороть, чем возьмутся за какую-то работу, которую нельзя сделать, сидя на лошади. Мы оба — фермерские парни с холмов, и если надо, можем проложить плугом прямую борозду не хуже любого другого. Вскопали мы кусок земли, перелопатили дерн хорошенько и съездили в лавку за семенами. Для начала посадили картофель, морковь, тыкву и кукурузу. Мы представления не имели, как оно все будет расти, но если что-то вырастет, то будет нам подспорье. Устраиваться на пустом месте — это вам не фунт изюма, но мы и не надеялись, что дело будет легкое.

Работа мне доставляет не больше удовольствия, чем любому другому, но куда денешься — если тебе нужно что-то, то другого пути нет; впрочем, мы находили достаточно предлогов, чтобы вскочить в седло и покататься по окрестностям. Конечно, тоже не без дела.

Мы выбрали себе место вблизи прогалины, где протекал ручеек под названием Сухостойная речка, к западу от нас поднимался высокий хребет, а к востоку — Лысая гора, по-простому — Лысуха.

Пищу нам себе приходилось добывать охотой или собирательством — так мы, Сакетты, для этого рождены. А этот Ник Шэдоу — он, может быть, и родился в замке, но знал, как держать в руках топор, и очень быстро схватывал все, что мы ему показывали, — как добывать пищу в лесу да и все остальное.

Вот так мы работали, добывали себе пропитание — и старались никому на глаза не попадаться. Сами мы никого не видели, даже следов не встречали. Каждый из нас в течение дня много колесил по округе, а вечером у огня мы рассказывали, кто что видел, так что уже через несколько, дней хорошо представляли себе окружающую местность.

Вечерами, бывало, сидели мы вокруг костра и разговаривали. Ник Шэдоу был человек образованный, но наши горские словечки и выражения мог слушать без конца. Мы их чуток порастеряли, пока добирались на Запад, но, к примеру, человека задиристого, любителя споров и ссор, по-прежнему звали «заядлый» — а Нику это казалось страшно смешным.

— У нас не так много слов, как у вас, — говорил я ему, — так что приходится нам те, что есть, гонять в хвост и гриву, заставлять становиться на дыбы и выделывать всякие трюки. Я никогда не считал, что язык — штука застывшая и окаменелая. Он нужен для того, чтобы передавать значение, чтобы ты мог сообщить другим людям, про что думаешь, и не вижу я ничего страшного, если человек, когда ему слова не хватает, сам изобретет новое. Когда мы говорим о бобах, которые уже вытащены из стручков, мы их зовем «шелушеные бобы», потому что они были в шелухе. Если присмотреться, это просто…

— Учиться, — добавил Галлоуэй, — это не только ходить в школу. Это значит смотреть, слушать, и делать что-то. Если человек небогатый или живет в диких местах, так он поневоле начинает соображать и изобретать. Наш па всегда нас учил, что надо сесть и пораскинуть мозгами, взять свое затруднение, пожевать его, повертеть так и этак, пока не появится решение. Вот мы и научились изобретать выход. У себя там в горах мы не могли много чего купить, и всяких хитрых приспособлений у нас там не было, так что приходилось придумывать. Тут найдешь одно, там — другое, сложишь одно с одним, а потом прицепишь еще к чему-то…

Ник — он знал чертову уйму стихов, а нам стихи нравились, как большинству одиноких, бродячих людей. Иногда по вечерам он устраивался у огня и начинал читать наизусть. Он знал пропасть стихов этого парня По[18], который умер примерно тогда, когда я родился. Он же за горами, в Вирджинии… за горами, если от нас считать, мы-то жили на западном склоне хребта.

Мы никогда не придавали большого значения разговорам Ника Шэдоу о золоте. С давних времен в Колорадо были испанцы, а после туда понаехали французы из Нового Орлеана, когда Колорадо было частью Луизианы[19]. Те истории, что нам Ник рассказывал о золоте, были известны и другим людям. Однако в краях, где добывают золото, рассказы о сокровищах возникают десятками, и каждый встречный-поперечный имел в прошлом золотые копи ценой в миллион долларов, а то и в два, три миллиона — в зависимости от того, сколько стаканчиков успел опрокинуть владелец этих самых копей.

Как-то-вечером Ник нам рассказал такую историю.

— Найти крупный клад, где зарыты миллионы, — начал он, — это дело случая, потому что никто не знает точно, где припрятан такой клад; но есть одно сокровище, которое можно разыскать, так что я вам о нем хочу рассказать…

Был у моего деда брат, по имени Арно, который охотился на пушного зверя в здешних местах около пятидесяти лет назад, и когда он сюда приехал, то многие знаки, оставленные прежними французскими и испанскими золотоискателями и рудокопами, были еще хорошо видны.

Его спутники никогда не слушали ни рассказов о золоте, которое находили на Ла-Плате, ни менее известных историй о найденных там алмазах, а Арно был не такой человек, чтобы им рассказывать, но он умел держать глаза открытыми и имел представление, где нужно начинать присматриваться.

— В общем, нет нужды вдаваться в подробности, но я полагаю, что сейчас мы находимся не далее чем в десяти милях от этого золота.

— Десять миль — это здоровенный кусок земли, — заметил Галлоуэй.

— Они поднимались вверх по Ла-Плате, собираясь свернуть на старую индейскую тропу, идущую вдоль гребня гор, и Арно считал впадающие в реку ручьи. И как только они миновали приток, который был по его счету шестым, он увидел то, что искал, — едва заметную тропку, ведущую в горы.

Они двигались еще с милю или около того, а потом он предложил остановиться половить бобров в пруду, что им подвернулся по дороге. Арно вызвался отправиться на охоту, добыть мяса, и двинулся дальше по реке, но, как только скрылся из виду, тут же повернул обратно, нашел примеченную тропку и двинулся по ней вверх…