Первоначально решили устроить последнюю репетицию в костюмах, с гримом и публикой, но так как в предположенный день гример оказался неожиданно отозванным из города по личному важному делу, пришлось ее сделать подобной предыдущим. «В своем виде», — как выразилась Надя.

Галя твердо выучила роль, но поскольку не была ни на одной сыгровке, она не знала мест и не могла точно приноровиться к моменту выхода, вследствие чего с ее стороны вышли некоторые оплошности: то она оказалась спиной к входящему и не смогла, как полагалось, попасться ему навстречу; то поспешила с выходом, не дав Наде приблизиться к указанному в пьесе месту.

Первая же неудача выбила девушку из колеи. Она скорее вяло рапортовала, чем играла свою роль, больше занятая запоминанием выходов и распределением на сцене предметов.

— Борис Владимирович, что же это ваш пресловутый «талант» с его «великолепной» дикцией точно псалтырь над покойником читает, — язвила Леля. — И эту прелесть нам сулили в Сорванцы! О, ужас!.. Леденею при мысли о том, с каким величайшим скандалом мы провалили бы пьесу. Да она ступить по сцене не умеет! — злорадствовала Леля.

— Ольга Петровна, не забудьте, Галина Павловна играет без единой репетиции, — оправдывал девушку Ланской, в глубине души сам недоумевая, что сталось с Галей.

— Чем кумушек считать трудиться, скажи-ка мне лучше, матушка, после которой репетиции ты сама-то научилась ступать по сцене, не показывать зрителям исключительно спину и не садиться именно на то место, где полагается стоять блюду с земляникой?! — не выдержав, вмешался Таларов.

— Ах, дядя, так ведь то я, ничтожество. А она — талант, уже в двенадцать лет признанный всей губернией, — иронически заметила племянница.

Но Михаил Николаевич даже не дослушал ее фразы; он направился к показавшейся из-за кулис Гале и стал давать ей соответствующие указания.

— Галочка, смотри же, не забудь: выходи справа, а то опять со мной столкнешься, а когда «генерал» появится — беги влево, иначе на «княгиню» налетишь. Все запомнила?

— Все теперь отлично знаю и завтра, Бог даст, не осрамлю вас, как сегодня. Первый раз так трудно сообразить, пока не знаешь даже, куда голову повернуть и с которой стороны чьего выхода ждать, — говорила она.

Девушка еще долго осматривала сцену, бормоча что-то про себя, указывая пальцем то туда, то сюда, и временами утвердительно наклоняя голову. «Теперь подробно все заметила, завтра не должна, кажется, ни одного шагу ни перейти, ни не дойти», — утешила Галя саму себя и сразу повеселела.

На следующее утро участникам спектакля не спалось; все поднялись спозаранку, возбужденные, в каком-то приподнятом, праздничном настроении.

Лелино новое платье, специально предназначенное для сцены, было уже давно готово, но Галя и Надя своих не получили. Задержка эта была более чем достаточным поводом, чтобы Надя начала суетиться с восьми часов утра, опасаясь, что туалеты опоздают к вечеру. Но в одиннадцать портниха, верная своему слову, привезла Надино светло-сиреневое платье, отделанное белым кружевом, и Галино розовое, подаренное Михаилом Николаевичем.

Обе девушки были в восторге от своих нарядов, действительно на редкость удачных. Особенно радовалась Галя, так мало избалованная в этом отношении. Настроение еще улучшилось.

Только бедной Асе этот оживленный для других день казался грустным: все, решительно все уезжали из дома, притом уже в пять часов, чтобы успеть загримироваться, причесаться и одеться, — все вещи копотливые [81], особенно грим, и требующие много времени. Таким образом, девчушка оставалась в доме одна, только с няней и кухаркой, чего с ней еще ни разу не случалось в Василькове. Обычно, когда Таларовы ехали в гости, с Асей оставалась ее милая «тетя Галя», и в большом опустевшем доме им вдвоем всегда бывало еще веселее, чем в другие дни. Но теперь уезжала и Галя.

Девочка с утра была вялая и кисленькая. Когда же отъезжающие стали усаживаться в поданный к крыльцу экипаж, ребенок, вышедший с няней провожать их, громко расплакался. Напрасно утешали ее и Галя, и Михаил Николаевич — девочка продолжала плакать сильнее и сильнее. Даже когда коляска отъехала от дома на некоторое расстояние, до сидящих в ней все еще доносился капризный крик обычно послушной и благонравной Аси.

«Бедненькая моя! Как она горько плачет!» — думала Галя, и печаль ребенка омрачала ее собственное светлое настроение.

Зала собрания постепенно наполняется публикой. Билеты с утра все распроданы: горожане соскучились по давно не устраивавшимся любительским спектаклям и охотно идут посмотреть на знакомых и полузнакомых исполнителей. Замечается много учащейся молодежи: студентов, гимназистов, юнкеров, наехавших на летние каникулы к родителям из разных городов.

Музыка давно играет. Вот раздается один, другой, наконец, третий звонок, и занавес взвивается.

Добросовестно разученная, пьеса идет гладко. Леля, холодная и бездушная в жизни, холодно и несколько натянуто ведет свою роль; впрочем, это дела не портит, так как соответствует изображаемому типу.

Надя — сорванец в жизни, для сцены оказывается немного тяжеловатой и громоздкой. Слишком живая в домашнем обиходе, здесь она чувствует себя связанной непривычной обстановкой.

«Сама себе мешаю», — определила она потом свое ощущение. Благодаря этому роль Любы, живой и кокетливой, требующей тонкой игры, сценического опыта или, за отсутствием их, настоящего таланта, Надя ведет вяло: у нее недостает мимики в лице и выразительности в дикции, отчего яркие места кажутся бесцветными.

Ее партнер Боби недурен, но публика чувствует, что во все время пребывания на сцене ноги и руки являются для него совершенно лишними принадлежностями: они стесняют бедного юношу и кажутся ему истинным орудием пытки.

Хорош старый молодящийся генерал — Ланской. Прекрасен добродушный, бесхарактерный, находящийся под влиянием дочерей отец — Таларов. В общем, все на своих местах.

Первое действие проходит если не блестяще, то во всяком случае гладенько, под одобрительные аплодисменты публики. После очень продолжительного антракта, присущего всегда спектаклям любителей, не умеющих приноровиться и точно рассчитать время, занавес наконец взвивается снова.

Почти в середине действия в глубине кулис, изображающих садовую декорацию, вырисовывается пестрая маленькая фигурка в живописном крестьянском костюме. Крадучись, озираясь по сторонам и заглядывая за каждый кустик, за всякое встречное деревцо, на цыпочках Малашка пробирается к авансцене. Заметив в ее левом переднем углу Сорванца — Надю и генерала — Ланского, она с боязливым жестом прячется за ближайший куст, но через секунду из-за него снова показывается фигурка насторожившей ухо девушки.

Ее ярко-голубое платье подпоясано красным в крупные букеты передником; красная, испещренная нелепыми цветами шерстяная косыночка небрежно накинута на плечи. Желтый в мелкую коричневую крапинку платочек надет на черные, как смоль, пушистые волосы; на затылке, поверх спущенных длинных кос, он завязан узлом, кончики которого комично и грациозно торчат по обе стороны склоненной набок головки. Огромные черные глаза, плутоватые и оживленные, отороченные темными, чуть загнутыми кверху ресницами, выделяются на цветущем молодом личике. Они то чуть-чуть прищурятся, то сразу широко раскроются, снова сверкая своим влажным блеском.

Ни одного слова не проронила еще Галя, между тем все взоры были прикованы к ней. С благосклонной улыбкой смотрели зрители на прелестное личико, на богатую игру ее физиономии.

— Барышня, а барышня! Подте-ка сюды! — как бы улучив удобный момент, громким сценическим шепотом окликнула наконец Малашка Сорванца, призывно кивая головой и энергично маня ее пальцем.

Единодушный смех покрыл эту первую сказанную Галей фразу. Прекрасно провела она весь дальнейший разговор с Надей; неподражаема была и в следующей сцене, когда, подговоренная Сорванцом, притворно причитала по якобы придавленному бревном отцу.