— Галина Павловна, pardon за нескромный вопрос, — обратился он уже к девушке. — У вас есть в платье карман?

— Нет, а что? — спросила Галя.

— Еще раз, pardon: а два медных пятака у вас найдутся? — дальше допрашивал Власов.

— Дома — пожалуй, а при себе нет, не так богата, — засмеялась девушка. — А для чего, собственно, понадобилась вам эта справка о моем имущественном обеспечении? — в свою очередь полюбопытствовала она.

— Прежде чем ответить, позвольте, ввиду экстренности случая, сначала ссудить вас названными предметами, — вытащив из жилетного кармана две медных пятикопеечных монеты, Власов протянул их недоумевающей Гале. — Наконец, еще один, третий, последний, но зато и самый наинескромнейший изо всех предыдущих вопросов, — продолжал юноша. — Вам кушак [83] не очень тесен?

— Не-ет…

— Но и не слишком широк?…

— Одним словом, впору. Но зачем это вам? — смеясь комическому виду и нелепым вопросам Николая Андреевича, по-прежнему все еще ничего не понимая, осведомилась Галя.

— В таком случае, попрошу засунуть эти монеты за пояс, тогда, по крайней мере, мы вздохнем хоть относительно спокойнее от сознания, что, притянутое к центру Земли парой увесистых русских медяков, наше розовое облачко не вспорхнет и не умчится в надзвездные сферы, — пояснил наконец юноша свою мысль, встреченную одобрительным, веселым смехом.

— Обопрись на мою руку, товарищ, тогда ни один вихрь тебе не страшен, так как уж я-то прочно притянута центром Земли! — комично вздохнув, предложила Надя подруге.

Как раз в это время перед Галей появился черненький студентик и, расшаркавшись, умчал розовое облачко в вихре вальса.

— И пятаки не помогли! Улетела! — трагически развел руками Власов.

Галя почти не садилась, переходя, что называется, с рук на руки. Оживление было всеобщее. Даже Михаил Николаевич, никогда не танцующий, зараженный искренним весельем молодежи, дал втянуть себя в шумный водоворот снующих пар.

— Галина Павловна, да присядьте вы на одну секунду, дайте хоть двумя словами перекинуться с вами, а то вы прямо неуловимы сегодня, — взмолился Борис Владимирович, давно уже следовавший за девушкой и тщетно искавший возможности побыть с ней хоть немного.

— И в самом деле, присядем, — охотно согласилась Галя. — Совсем я нынче завертелась. А хорошо! Правда, хорошо, Борис Владимирович? — спрашивала девушка, поворачивая к Ланскому свое юное, искрящееся весельем личико.

— Чудесно, удивительно хорошо! — не отрываясь глядя на нее, ответил тот, и на сердце у него было как-то удивительно светло и радостно.

В это самое время, лавируя между танцующими парами, пробрался в их сторону и остановился перед Галей один из клубных лакеев.

— Осмелюсь спросить, это вы изволите быть васильковская барышня Галина Павловна? — обратился он к удивленной девушке.

— Я. А что?

— Там, изволите ли видеть, человек из Василькова приехавши, так желают повидать вас.

— Сию минуту, — несколько встревоженная неожиданностью, поднялась Галя.

— Разрешите мне, по крайней мере, проводить вас, — вызвался Ланской, и оба направились к передней.

Там, переминаясь с ноги на ногу, стоял садовник Матвей.

— В чем дело, Матвей? Что от меня нужно? Случилось что-нибудь дома? — торопливо осведомилась Галя.

— Не так чтобы случилось, да вам домой требовается. Наказала мне нянька: ты, Матвей, подбеги в город-то, в клуб, где нонича приставление идет. И скажи ты, говорит, барышне, Галине Павловне, да не переври смотри, беспременно ей, и одной чтоб, значится, ей, и скажи так: просила вас, мол, няня не беспокоить себя понапрасну, потому в доме все слава Богу, али чтоб сейчас ворочалась с города, потому как у дитенка — горячка, говорит, большая сделалась. Али, смотри, Матвей, скажи, чтоб не сумлевалась и не беспокоила себя, потому все, слава те Христе, хорошо… — и садовник замолчал, более или менее точно выполнив возложенное на него, в сущности, непосильное поручение.

— Боже мой, Ася больна! Недаром она, бедненькая, сегодня плакала и капризничала, что так редко с ней случается, — воскликнула Галя.

От недавнего оживления не осталось и следа: одну только острую тревогу выражало сразу замершее личико, эти большие испуганные глаза.

— Я сейчас, Матвей, сию минуту, только оденусь, подожди меня, — поспешно обратилась она к садовнику. — Да, но как устроить, чтобы никто не знал, главное, чтобы Михаил Николаевич ничего не подозревал и не волновался? — спохватилась Галя. — Он сегодня такой веселый, так разошелся. Это редко с ним случается, жаль огорчить, взволновать его, тем более, что все, может, и пустяки… — дрогнувшим голосом промолвила девушка, обращаясь к Ланскому. — Слушайте, Борис Владимирович, голубчик, что я попрошу вас, ведь вы исполните, да?

— Конечно, Галина Павловна.

— Ну, вот, спасибо. Так, пожалуйста, никому ни звука, что за мной приезжали. Если же спохватятся, начнут допытываться, тогда, нечего делать, скажите, что я уехала, только, Боже сохрани, не объясняйте причины: уехала, а почему, мол, не знаю. Зачем лишние тревоги бедному Михаилу Николаевичу? Вдруг все окажется пустяками. Я захвачу с собой доктора, он посмотрит, а тогда, если, не дай Господи, что-нибудь серьезное, тогда успеет узнать: ведь плохие вести всегда достаточно рано приходят. Пусть же хоть два-три часа лишних проведет спокойно — ему, бедному, так весело сегодня.

Трогательная забота звучала в словах, в голосе девушки. Бережно охраняя светлые часы дорогого человека, она ни секунды не думала о том, как необычайно хорошо и весело было здесь ей самой. Она покидала этот яркий праздничный зал без малейшей тени сожаления — чтобы спешить к постели больного ребенка. Мало того, всякое веселье, самый зал этот мгновенно перестали существовать для нее; одна мысль наполняла все ее существо: «Что с Асей? Что с бедной крошкой?»

Отклонив предложение Ланского проводить ее, девушка, поспешно набросив легкое пальто, вместе с поджидавшим ее Матвеем быстро пошла к стоявшей у подъезда бричке.

Выйдя из клуба, Галя прежде всего направилась к дому, в котором жил их постоянный врач. С величайшими затруднениями, лишь после продолжительных препирательств с заспанной горничной, ей удалось-таки добиться, чтобы та согласилась разбудить своего барина в столь неурочное время. Не прошло и часу, как девушка вместе с доктором стояла у кроватки Аси.

Он подробно расспросил няню, на что жаловалась девочка. Старушка пояснила, что ребенок с утра все немного капризничал, плохо кушал и после отъезда господ так раскричался, что она едва-едва успокоила его. Потом девочка притихла, все повторяла, что болит головка, и просила пить. Когда же ее вечером уложили в кроватку, она ни на минутку не заснула, сделалась горячая-горячая, все размахивала ручками, что-то нескладное говорила, такое, что и не поймешь. Тогда няня перепугалась и послала за барышней.

Асе поставили термометр. Ртуть начала быстро подниматься и остановилась на тридцати девяти и семи десятых. Жар был очень сильный. Доктор внимательно выслушал и выстукал пациентку. Галя, еле живая от страха, стояла молча, тяжело дыша и не спуская встревоженных глаз с лица доктора.

— Что-нибудь очень опасное? — боязливо спросила она, когда осмотр закончился.

— Мне кажется, нет, — успокоил ее Покровский. — Судя по тому, как быстро и будто бы беспричинно поднялась температура, я предполагаю инфлюэнцу [84]. Болезнь эта, предательская для изнуренного старика, в большинстве случаев легко и без вредных последствий переносится нетронутым организмом ребенка. Сильный жар тоже не представляет опасности, так как у детей температура вообще чрезвычайно быстро повышается. Тут я кое-что пропишу. Заставляйте принимать аккуратно, ставьте компресс на голову, и, даст Бог, через несколько дней малышка наша будет в полном порядке. Затем не тревожьтесь и ложитесь. После лекарства, которое я назначил, больная тоже, вероятно, успокоится и заснет. Да она, кажется, уже спит, — закончил доктор, указывая на Асю.