– Вот, значит, как? – взяв со стола нож, – один на двоих я двинулся на комара с мухой. Наверное, в биллионный раз человек доказывал природе, что он есть венец всего самого-самого. Комара я обратил в бегство, муху напугал до такой степени, что, уносясь прочь, она с силой ударилась в стекло – обман всех насекомых и без сознания свалилась на подоконник. Я довольно захохотал. С чужими невзгодами собственные – не так страшны. Злость проходила. Наплывало отчаяние. Словно к спасательному кругу я ринулся к телефону. Память хранила еще парочку имен, что внушали надежду. Занято… Опять занято… И у Митьки, и у них. Швырнув трубку, я заметался по комнатам. Заглянув на кухню, обнаружил на столе коробку. Так и есть, навещала мама, но не застала. Блудные сыновья вечно шляются на стороне… Я приподнял картонную крышку и молча полюбовался тортом. Я любил домашние торты. Мама всегда это помнила.

Вернувшись к телефону, напялил на себя джемпер, косо взглянул на градусник за окном. Выходит, Толечке с Тамарой я наврал. Но ведь не знал я тогда, что повстречаю проклятых котов! Не знал и не мог знать. Маятниковый тоннель не походил на привычные нам тоннели. Сеть непроглядных катакомб – вот чем являлся этот самый тоннель…

С упорством я накручивал диск, но телефон находился в игривом настроении, соединяя меня с кем угодно, но только не с Эллой, не Полиной и не Митькой. Кооператив, баня, какой-то загс… Дважды меня разворачивали, не дав сказать ни слова.

– Эллочку тебе? А табуретом не хочешь? По загривку?… Прямо обурели вконец! Звонят и звонят!..

Утомленный, я сдался. Присел за стол и обхватил голову руками. За окном выл ветер. Со всех сторон к городу слетались рокочущие тучи.

– Гад! – сказал я телефону, и он немедленно хрюкнул, залившись смешливой трелью.

– Да! – рявкнул я, хватая трубку.

– Ты что так орешь? Не в настроении?… Это Элла.

Дыхание у меня перехватило. Есть все-таки на земле Бог. Чудо – это когда уже не ждешь…

– Элла! Приходи ко мне! Немедленно!

– Прямо сейчас? Ты с ума сошел. На улице творится несусветное.

– Не придешь, будет хуже.

– Нет, прямо сейчас я не могу. Я думала – поболтаем. Или ты заскочишь. У меня тут Митька сидит. Вот с такими ногтями. Так что, заскочишь?

– Извини. У меня болит голова.

– Голова?

– Мозг, – пояснил я. – Лобные доли… И еще кипит чайник. В общем извини. До связи! – я положил трубку. Несколько минут сидел неподвижно, затем встал и, старчески шаркая, отправился на кухню. Отрезал себе кусище торта и, запивая холодной водой, принялся жевать.

Тополя за окном уже не шелестели – они стегали друг дружку листвой, стегали наотмашь, без сожаления избавляясь от хрупких ветвей. Легче всего, наверное, переносил непогоду тот коренастый тополек, на который залазил Толечка. Ему было не с чем расставаться – этому древесному огрызку. Отсутствие листьев сводило его парусность на нет. Бедолага. Ни рук, ни ног, ни листьев… Я поморщился. Мне попался запеченный в торте волос. Подцепив его с языка, я счистил с него крем и заплакал. Волос был совсем седой.