Русские народные сказки (если знакомиться с ними не по авторским, литературно-приглаженным переложениям), также полны волшебства. Вот прочитал я в очередной анти-поттеровской брошюре, что «герои сказок — крещеные русские люди… Тут нет вживания героев сказок в мир их заклятых врагов — колдовских и волшебных участников сказок». Прочитал — и тут же пошел к тому книжному шкафу, где у меня стоит афанасьевское собрание русских сказок. Взял первый том, попавшийся под руку, и открыл первую же попавшуюся сказку (честно: не искал!). Оказалось — «Иван Быкович».

Ее главный (и, безусловно, положительный) герой рожден коровой. Он умнее, храбрее и сильнее царского сына. Он владеет магическим искусством оборотничества («поутру ранешенько вышел Иван Быкович в чистое поле, ударился оземь и сделался воробышком…»). Баба-яга ему помогает. Волшебной палочкой он действует не хуже Гарри Поттера: «„Вот тебе, Ванюша, дубинка, — говорит старик, — ступай ты к такому-то дубу, стукни в него три раза дубинкою и скажи: выйди, корабль! выйди, корабль! выйди, корабль! Как выйдет к тебе корабль, в то самое время отдай дубу трижды приказ, чтобы он затворился; да смотри не забудь! Если этого не сделаешь, причинишь мне обиду великую“. Иван Быкович пришел к дубу, ударяет в него дубинкою бессчетное число раз и приказывает: „Все, что есть, выходи!“ Вышел первый корабль; Иван Быкович сел в него, крикнул: „Все за мной!“ — и поехал в путь-дорогу. Отъехав немного, оглянулся назад — и видит: сила несметная кораблей и лодок! Все его хвалят, все благодарят». Старичок этот примечателен еще тем, что веки ему приподнимают 12 молодцев вилами (гоголевский Вий тут послабже будет). Женится Иван, в конце концов, на женщине, которая умеет превращаться в звезду не хуже каббалистической Лилит: «Вот плывут они день и другой; вдруг ей сделалось грустно, тяжко —ударила себя в грудь, оборотилась звездой и улетела на небо. „Ну, — говорит Иван Быкович, — совсем пропала!“ Потом вспомнил: „Ах, ведь у меня есть товарищи. Эй, старички-молодцы! Кто из вас звездочет?“ — „Я, батюшка! Мое дело ребячье“, — отвечал старик, ударился оземь, сделался сам звездою, полетел на небо и стал считать звезды; одну нашел лишнюю и ну толкать ее! Сорвалась звездочка с своего места, быстро покатилась по небу, упала на корабль и обернулась царицею золотые кудри»[12]

Так что не удастся отделить сказку про Гарри Поттера от русских сказок по критерию «какую бы сказку ни взяли мы для рассмотрения, вряд ли главный герой в ней окажется волшебником»[13]; «главный действователь волшебной сказки никогда не бывает волшебником»[14].

Следующая прочитанная мною русская сказка содержала рецепты чудес не менее конкретные, чем в роулинговской «школе волшебства». «В самую полночь собралось на эту лодку многое множество нечистых и начали промеж себя разговаривать: кто какие козни устроил. Один говорит: „Я между двух мужиков спор решил в противную сторону, и у правдивого руку отрезали“. Другой на то сказал: „Это пустое! Только три раза по росе покататься — рука снова вырастет!“… Наум все это слышал и на другой день вырастил свою правую руку»[15]. Вот ведь — положительный герой русской народной сказки подслушал совет беса и эта магия ему помогла… И куда только смотрела цензура![16]

А если еще вспомнить абсолютно точное описание колдовского действа в «Старике Хоттабыче» — то станет понятно, почему в советские времена так мало мужчин носили бороды: безбородое большинство, наверно, выщипывало всю растительность на лице, колдуя по рецепту Хоттабыча…[17]

Да, в сказках (и народных, и авторских) мало откровенно-евангельского. Но плохо ли это? Разве лучше будет, если Христос станет персонажем сказки? Лучше ли будет, если ребенок будет играть в пророков и апостолов? Не лучше ли сознательно разграничить мир сказочной фантазии и мир церковной веры? Не мудрее ли что-то оставить вне серьезного мира — чтобы хоть с чем-то можно было играть, шутить, притворяться, дурачиться?

Если по «благочестивым» мотивам спрятать от детей Гарри Поттера — то по ровно таким же основаниям придется спрятать от них «Илиаду» Гомера (языческие боги!) и «Гамлета» Шекспира (привидение!), «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя (бесы!) и «Сказку о золотой рыбке» Пушкина (грех искать помощи у рыбки, а не у Творца!), «Щелкунчик» Чайковского (деревянный идол ожил!) и «Хроники Нарнии» Льюиса, сказки Андерсена (просто сплошное волшебство!) и «Слово о полку Игореве» анонимного древнерусского монаха (опять языческие боги!)… Все книги, в которых кто-то из добрых персонажей молится языческим богам, берет в руки волшебную палочку, переживает волшебные превращения (в волка, лягушку, коня), подвергается действию злых заклятий и защищается от них с помощью оберегов или добрых волшебств.

Есть люди, которых эта опустошающая логика не пугает. Вот «православный» выпад против всякой вообще сказки: «Оккультная практика отразилась в волшебных сказках, которые по природе своей сопряжены с непременным языческим атрибутом — магией. Даже если сказка народная — это еще не является оправданием того антихристианского духа, который в ней зачастую заключен»[18].

Но голос обычая — все же на стороне тех, кто сказку не подменяет приходской былью.

БЫЛИ ЛИ АНТИЧНЫЕ МИФЫ В СРЕДНЕВЕКОВОЙ ШКОЛЕ?

И византийские дети читали волшебные сказки. Причем не только дома. Изучение языческих мифов пронизывало все школьное образование. «Император Феодосий, немилосердно преследующий повсюду язычество, не решается изгнать его из школы... Как только христианство проникло в зажиточные классы, оно столкнулось с системой воспитания, которая пользовалась всеобщим расположением. Оно не скрывало от себя, что это воспитание было ему враждебно, могло необыкновенно вредить его успехам и что даже в побежденных им душах оно поддерживало воспоминание и сожаление о старом культе. Христианство уверено, что воспитание продлило существование язычества и что в последних столкновениях грамматики и риторы были лучшими помощниками его врагу, чем жрецы. Церковь это знала, но ей было также известно, что у нее не хватит сил отдалить молодежь от школы, и она охотно перенесла зло, которому не могла помешать. Всего страннее, что после победы, сделавшись всесильной, она не искала возможности принять участие в воспитании, изменить его дух, ввести туда свои идеи и своих писателей и таким образом сделать его менее опасным для юношества. Она этого не сделала. Мы уже видели, что до последних дней язычество царило в школе, а Церкви, господствовавшей уже два века, не пришло на ум или у нее не было возможности создать христианское воспитание»[19].

Но был, был император, который предложил христианам встать на решительную борьбу за освобождение христианских школ от языческого наследия.

К этому аскетическому максимализму в свое время подталкивал христиан император Юлиан Отступник (правда, государственно-насильническими мерами, а не проповедью или примером).

Воспоминание об этом историческом деятеле четвертого столетия христианской эры вполне уместно: и тогда, как и в нынешних дискуссиях вокруг «Гарри Поттера», обсуждался вопрос о том, каково отношение Церкви с нецерковной культурой. Должна ли Церковь очертить вокруг себя огненный круг, через который ничто внешнее не должно проникать? Должно ли отношения между Церковью и миром нехристианской культуры мыслить в категориях войны — «удар», «защита», «блокада», «захват»..?

вернуться

12

Народные русские сказки А. Н. Афанасьева в трех томах. Т. 1. М., 1984, С. 230-231.

вернуться

13

Кравцова М. Что читают наши дети. Кто такой Гарри Поттер? М., 2002, С. 16.

вернуться

14

Медведева И., Шишова Т. «Гарри Поттер»: стоп. Попытка экспертизы. М., 2003, С. 6.

вернуться

15

Народные русские сказки А. Н. Афанасьева в трех томах. Т. 1. М., 1984, С. 158.

вернуться

16

Я был спрошен: «вы действительно настолько несведущи в истории дореволюционной России или прикидываетесь? Дело ведь в том, что в православной стране книга с оккультно-сатанинской начинкой просто не могла бы увидеть свет. Неужто вы не слыхали про строгую цензуру в царской России? Про Достоевского, приговоренного к смертной казни за... чтение вслух горстке единомышленников письма Белинского к Гоголю (!). Такие строгости кому-то понравятся, а кого-то возмутят — это вопрос особый. Но зачем же искажать факты?» (Медведева И., Шишова Т. «Гарри Поттер»: стоп. Попытка экспертизы. М., 2003, С. 30—31). Но волшебные сказки рассказывались, собирались и издавались именно «в царской России». Афанасьевское собрание сказок в первый раз было издано аж в 1863 году… А что касается Достоевского — то зачем же напраслину на «царскую Россию» возводить? За чтение чужих писем — и сразу, мол, к расстрелу! Кружок Дурова, в который он входил, в отличие от большинства петрашевцев, готовил именно вооруженный переворот и восстание. Члены этого кружка давали письменное обязательство: «Когда распорядительный комитет общества решит, что настало время бунта, я обязываюсь принять полное открытое участие в восстании и драке» (см. Мочульский К. Достоевский // Мочульский К. Гоголь. Соловьев. Достоевский. М., 1995, С. 281). Да и к смертной казни Достоевского никто не приговаривал. Приговор суда предполагал 8 лет каторги; император Николай I уменьшил его вдвое. «Смертная казнь» была лишь инсценировкой. Жестокой? — Быть может. Но это был урок, который Государь дал тем, кто прежде сами приговорили его к казни: вы, так легко распоряжающиеся жизнями миллионов, сами постойте на границе жизни и смерти, сами поймите цену каждой жизни! Достоевский — понял…

вернуться

17

Волосы для магических превращений используют и ученики Хогвартса — за что им тоже достается: «Смешны ссылки на то, что для магических составов „Гарри Поттера“ нужны, дескать, рог единорога, волшебная палочка, перья Феникса… Почему наших детей должно смутить отсутствие пера Феникса? Других-то ингредиентов хоть отбавляй. Обрезки ногтей и волос, которые пускают в ход герои книги для приготовления колдовского зелья (прямо как в „Практической магии“ Папюса!) — вовсе не экзотика» (Медведева И., Шишова Т. «Гарри Поттер»: стоп. Попытка экспертизы. М., 2003, С. 16).

вернуться

18

Стовбыра И. В. Столы Иезавели. Гарри Поттер как культовый герой // Община, 2002, № 4(16).

вернуться

19

Буасье Г. Падение язычества. Исследование последней религиозной борьбы на Западе в IV веке. // Собрание сочинений. Т. 5. СПб., 1998, C. 189 и 209.