Пропев свою тихую песенку, Ундина стала молить меня принять с ее пальца перстень, быть ей супругом [121], посетить ее дворец и стать владыкой озер.
Но я ей ответил, что люблю земную девушку. Ундина нахмурилась, с досады пролила несколько слезинок, однако тут же расхохоталась и превратилась в струи весеннего дождика с градом, который белыми потоками низвергался по синим стеклам моего окна.
XXIX. Саламандра [122]
Онбросил в очаг несколько веточек освященного остролиста [123], и они загорелись, потрескивая.
«Сверчок, друг мой! Уж не умер ли ты, что не отзываешься на мой посвист и не замечаешь отсветов огня?»
А сверчок, как ни были ласковы слова саламандры, ничего не отвечал ей – то ли он спал волшебным сном, то ли ему вздумалось покапризничать.
«Ах, спой же мне песенку, которую поешь каждый вечер, укрывшись в своей каморке из копоти и пепла, за железным щипком, украшенным тремя геральдическими лилиями!»
Но сверчок все не отвечал, и огорченная саламандра то прислушивалась – не подает ли он голос, то принималась петь вместе с пламенем, переливавшим розовыми, голубыми, красными, желтыми, белыми и лиловыми блестками.
«Умер! Друг мой сверчок умер!» И мне слышались как бы вздохи и рыдания, в то время как пламя, ставшее мертвенно-бледным, затухало в опечаленном очаге.
«Умер! Л раз он умер, хочу и я умереть!» Веточки остролиста догорели, пламя ползло по уголькам, прощаясь с железным щитком, и саламандра умерла от истощения.
ХХХ. Час шабаша
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? [124]
Здесь соберутся! И вот в лесной чаще, чуть освещенной фосфорическим глазом дикой кошки, что притаилась под ветвями;
На склоне утесов, поросших кустарником и устремляющих в темные бездны лохматую поросль, во тьме, сверкающей росой и светлячками;
Возле ключа, который брызжет у подножья сосен белоснежной пеной и стелет над замками серую мглистую пелену, -
Собирается несметная толпа. Запоздалый дровосек, бредущий с вязанкой на горбу, слышит, но не видит ее.
А с дерева на дерево, с пригорка на пригорок, вторя друг другу, несутся бесчисленные смутные, зловещие, жуткие звуки: «Пум! пум! – Шп! шп! – Куку! куку!».
Виселица тут! И вот в тумане появляется жид; при золотистом мерцании «славной руки» [125] он что-то ищет в сырой траве.
ЛЕТОПИСИ
XXXI. Мастер Ожье (1407)
Оный король, шестой, по имени Карл, был вело добродушен и зело любим, и народ ненавидел только герцогов Орлеанских да Бургундских, кой взимали непомерные подати во всем королевстве. "
– Государь, – обратился мастер Ожье к королю, смотревшему из окошка своей часовни на старый Париж, залитый веселыми лучами солнца, – слышите вы, как на пышный, ветвистый виноградник во дворе вашего Лувра налетела целая стая прожорливых воробьев?
– Еще бы не слышать! – отвечал король, – Такой прелестный щебет!
– Виноградник – в вашем саду; и все же не будет вам пользы от сбору, – возразил мастер Ожье, благодушно улыбаясь, – воробьи – дерзкие лиходеи, и так им по душе клевать, что клевать они будут, пока всего не склюют. Урожай с вашего виноградника они соберут вместо вас.
– Ну, нет, куманек! Я прогоню их! – воскликнул король.
Он поднес к губам свисток из слоновой кости, висевший у него на золотой цепи, и засвистел так пронзительно и резко, что воробьи улетели на дворцовый чердак.
– Государь, – сказал тут мастер Ожье, – позвольте мне извлечь из этого такое назидание. Воробьи эти – ваши дворяне, виноградник же – народ. Одни пируют за счет других. Государь, кто обирает народ, тот обирает властелина. Запретите грабеж! Свистните и сами соберите урожай с виноградника.
Мастер Ожье смущенно крутил в руках уголок своего колпака. Карл VI поник головой и, пожав парижскому обывателю руку, вздохнул: «Вы – честный человек!».
XXXII. Потайной ход в Лувре
То был карлик ленивый, своенравный и злой; но он был предан, и хозяин дорожил его услугами.[126]
Слабый огонек вспыхнул на другом берегу замерзшей Сены, под Нельской башней, а теперь был уже в сотне шагов, плясал в тумане и – о чудо адских сил! – потрескивал, словно издевательски хихикая.
– Кто идет! – крикнул швейцарец-караульный из окошка потайной двери в Лувре.
Огонек торопился приблизиться, зато не торопился отвечать. Но вскоре появилась фигурка карлика в балахоне с золотыми блестками и в колпаке с серебряным бубенцом; в руке у него раскачивался стеклянный фонарь с огарком, горевшим красным огоньком.
– Кто идет? – повторил швейцарец дрогнувшим голосом и приложил к щеке пищаль.
Карлик снял со свечи нагар, и тут стражник увидел худое, морщинистое лицо, глаза, светившиеся хитростью, и бороду, побелевшую от инея.
– Эй, эй, друг! Поостерегись палить из мушкета! Да, черт побери! У вас на уме только резня да трупы! – воскликнул карлик, испуганный не меньше, чем горец.
– Будь ты другом! Уф! Но кто же ты такой? – спросил швейцарец, немного успокоившись, и сунул фитиль от пищали за шлем.
– Отец мой – король Накбюк, а мать – королева Накбюка [127]. Юп, юп, юп! – ответил карлик, высунув длиннющий язык и дважды перевернувшись на одной ножке.
На сей раз служивый застучал зубами. К счастью, он вспомнил, что при нем четки, привязанные к портупее.
– Раз отец твой – король Накбюк – pater noster [128], а мать – королева Накбюка – qui es in соеlis [129], – значит, ты сатана – sanctificetur nomen tuum [130]? – прошептал полумертвый от ужаса стражник.
– Вовсе нет, – сказал человек с фонарем, – я карлик его величества короля; он нынче ночью прибывает из Компьеня и выслал меня вперед, чтобы открыли потайной ход в Лувр. Пароль будет такой: «Государыня Анна Бретонская и Сент-Обен де Кормъе» [131],
XXXIII. Фламандцы
Фламандцы – народ строптивый и упрямый.[132]
Битва продолжалась с самой заутрени, но защитники Брюгге в конце концов дрогнули и обратились в бегство. Тут начались, с одной стороны, столь великая сумятица, а с другой – столь упорное преследование, что при переправе множество бунтовщиков вперемешку с повозками, знаменами, конями свалилось с моста в реку.
[121] Согласно положению впервые выдвинутому Парацельсом (см. примеч 27 к Первому авторскому Предисловию), духи стихий обретают бессмертную душу, если им удается вступить в брачный союз с людьми. Подробно это положение разбирается и доказывается в антиклерикальном памфлете французского писателя Никола де Монфокона (1635-1675) «Граф де Габалис, или Беседы о тайных науках» (1670).
[122] В отличие от других стихийных духов (гномов, эльфов, ундин), которых представляли себе либо антропоморфными, либо наделяли более или менее фантастическим обличьем, саламандра, олицетворяющая стихию огня, отождествлялась с одноименным реально существующим семейством земноводных (Salamandri-dae). Считалось, что саламандра может жить только в огне, а лишившись его, тут же погибает. Сохранилось немало рассказов о встречах с саламандрами; любопытно, что во всех них отсутствует какой бы то ни было мистический налет. В качестве примера приведем знаменитое описание саламандры, сделанное великим итальянским скульптором и ювелиром Бенвенуто Челлини: «Когда мне было лет около пяти и отец мой однажды сидел в одном нашем подвальчике, в каковом учинили стирку и остались ярко гореть дубовые дрова Джовании, с виолой в руках, играл и пел один у огня. Было очень холодно; глядя в огонь, он вдруг увидел посреди наиболее жаркого пламени маленького зверька, вроде ящерицы, каковой резвился в этом наиболее сильном пламени. Сразу поняв, что это такое, он велел позвать мою сестренку и меня и, показав его нам, малышам, дал мне великую затрещину, от каковой я весьма отчаянно принялся плакать. Он, ласково меня успокоив, сказал мне так: „Сынок мой дорогой, я тебя бью не потому, что ты сделал что-нибудь дурное, а только для того, чтобы ты запомнил, что эта вот ящерица, которую ты видишь в огне, это – саламандра, каковую еще никто не видел из тех, о ком доподлинно известно". И он меня поцеловал и дал мне несколько кватрино» (Жизнь Бенвенуто, сына маэстро Джованни Челлини, флорентийца, написанная им самим во Флоренции. М., 1958, с. 37).
Эпиграф взят из Шарля Нодье (1780 – 1844) – французского писателя-романтика, участника «Сенакля», автора многочисленных произведений, построенных на фольклорном материале.
[123] Небольшое южное дерево с колючими листьями. Согласно поверьям, остролист обладал магическими свойствами: считалось, что его сотворил дьявол; его колючками, смоченными кровью, писали тексты «договоров» с нечистой силой; его жгли в очаге, вызывая духов.
[124] Эпиграф взят из стихотворения Гёте «Лесной царь» в переводе Анри де Латуша (1785 – 1851) – одного из первых французских романтиков, поэта, драматурга, журналиста, переводчика Гёте и Гофмана, издателя первого посмертного сборника стихотворений Андре Шенье.
[125] «Славная рука» («Main dе gloire») – рука, отрубленная у повешенного, а затем высушенная в печи вместе с вербеной и папоротником. Считалось, что если вложить в эту руку свечу, сделанную из воска пополам с человеческим жиром, и зажечь этот «светильник» в том месте, где может быть закопан клад, «славная рука» погаснет, как только ее обладатель приблизится к сокровищу. Однако описываемый в данном стихотворении «жид» ищет, по-видимому, не сокровище, а мандрагору – магическое растение, якобы вырастающее под виселицами.
[126] Эпиграф взят из сочинения Николля Жилля (? – 1503), французского хрониста, автора «Временников и летописей Франции», наиболее полно освещающих эпоху короля Карла VI. Карл VI Безумный (1368 – 1422) – французский король с 1380 г. Правление психически больного Карла VI характеризовалось упадком центральной власти и феодальными смутами (борьбой между партиями Арманьяков и Бургиньонов). Однако в народе Карл VI был прозван «Любимым» или «Милым» (Bien-Aime) за то, что он приблизил к себе в качестве советников представителей третьего сословия.
[127]«Отец мой – король Накбюк, а мать – королева Накбюка». – «Карлик его величества короля» является, судя по всему, еще одной ипостасью Скарбо. Если предположить, что имена его родителей образованы от немецкого Nacht – «ночь» и французского bouc – «козел», то объясним ужас стражника-швейцарца, которому должны быть понятны как романские, так и германские языковые корни: ведь «ночной козел» или «черный козел» – это одно из воплощений дьявола. Согласно поверьям именно в обличье черного козла Сатана председательствовал на шабашах.
[131]«Государыня Анна Бретонская и Сент-Обен де Кормье!» – В 1488 г. войска Анны Французской, сестры юного короля Карла VIII (1470 – 1498) и фактической правительницы страны, разбили при Сент-Обен де Кормье армию герцога Орлеанского (будущего короля Людовика XII). Его союзник Франциск II, герцог Бретонский, был вынужден подписать договор, согласно которому обещал выдать свою дочь, Анну Бретонскую, за Карла VIII, как только оба они достигнут совершеннолетия. Этот брак, заключенный в 1491 г., положил конец существованию независимого герцогства Бретонского, которое было включено в состав единого французского королевства.
[132] Эпиграф взят из «Записок» французского хрониста, дипломата и поэта Оливье де ла Марша (ок. 1425 – 1502), бывшего секретарем бургундского графа (а затем герцога) Карла Смелого (1433 – 1477). В 1452 – 1453 годах Карл подавил восстание фламандцев, о чем рассказывается в данном стихотворении.
