У Мауки же кибернетические машины подметили способность мгновенно определять положение самолета. «Заинтересовавшись» этим, хитрые автоматы стали поочередно выключать тот или иной пилотажный прибор — юноше это не мешало. Тогда автоматы закрыли окна пилотской кабины плотными шторками и отключили все пилотажные приборы разом — Мауки продолжал лететь правильно! Не удовлетворившись этим, автоматы стали сбивать с толку Мауки заведомо неверными показаниями приборов, но юноша летел как ни в чем не бывало…

— Вот это номер! — озадаченно воскликнул Беляев. — Не верить кибернетике нет основания, а как объяснить — не знаю.

— Мне думается, — сказал я, — что ответ следует поискать в его родословной…

— То есть?

— Мауки — потомок гаянцев, — напомнил я.

— Да, да, да! — обрадовался Беляев. — Возможно, что у гаянцев иначе устроены органы равновесия и восприятия ускорения…

— А возможно, и другое.

Беляев вопросительно посмотрел на меня.

— Ведь у гаянцев не только техника выше нашей, но она развивалась у них намного раньше, чем у нас.

— Так что ты хочешь сказать?

— Я только допускаю, что природа, идя, так сказать, навстречу гаянцам, постепенно изменяла их организм и даже закрепила новые качества, ставшие необходимыми для жизни в высокоразвитом техническом мире.

— Верно, старина! Это и есть влияние среды на организм и наследственность, о чем говорил Павлов.

— Да, Вася, скорей всего это так.

— Поживи у нас еще: Мауки должен вылететь самостоятельно не только раньше других, но и в рекордно короткие сроки.

— Хорошо, Вася, поживу и увижу…

Долгожданный момент, о котором Мауки столько мечтал, наступил: он сидит в кабине обычного, не управляемого по радио самолета!

Беляев стоит неподалеку от стартера и с равнодушным видом, будто и не его курсант сейчас полетит самостоятельно, закуривает папиросу. У столика руководителя полетов сидит командир эскадрильи; он только что проверил Мауки и дал ему разрешение на два самостоятельных полета по кругу. Лицо его тоже если не равнодушно, то спокойно, будто ничего особенного, значительного сейчас не происходит.

А Мауки сидел точно в тумане: все смешалось в его голове. «Проверь приборы, — мысленно наставлял он себя, — и действуй, действуй! Надо же взлетать…» Командир эскадрильи повернулся к нему и кивнул.

Мауки осторожно прибавил обороты мотора и вырулил на взлетную полосу. Тут он внимательно осмотрелся, закрыл фонарь кабины, секунду помедлил, чтобы унять волнение, нажал кнопку на секторе газа, включающую передатчик, и запросил по радио:

— «Эмблема-2»! Я — «Сокол-24». Прошу разрешения на взлет…

В наушниках послышалось жужжание, а затем голос комэска:

— «Сокол-24»! Я — «Эмблема-2». Взлет разрешаю. Мотор загудел, винт как бы растворился в воздухе, и плиты бетонки побежали навстречу. С каждой секундой самолет становился все «Легче»… Вот он повис в воздухе и стал медленно отходить от земли.

Чувство восторга и гордости охватило Мауки. Все пело в нем: «Ты летишь сам! Ты летчик!». Мауки даже не замечал, как он разговаривал сам с собой, произнося за инструктора привычные фразы:

— Высота пять метров. А шасси?.. Эй, отунуец, надо не зевать!..

Мауки поднял ручку крана уборки шасси до упора. Послышались свист и шипение сжатого воздуха, зеленые лампочки на приборной доске погасли, шасси, убираясь в крыло, мягко стукнуло о свои гнезда, и одновременно загорелись красные лампочки, сигнализирующие о том, что «ноги» колес встали на замки. В кабине приятно запахло отработанным газом.

Быстро проходит время в полете по кругу, особенно в первом самостоятельном полете. А дел по горло: различных движений надо сделать около сотни, все за шесть-семь минут полета и рулежки по земле. Где же тут размечтаться?! Не успел освоиться с новым, очень сильным чувством, как смотришь — половина полета уже за плечами…

Нет, что ни говорите, а некогда отдыхать в полете по кругу!

Едва подошла левая консоль крыла к посадочному «Т», еле видневшемуся на зеленом поле аэродрома, у бетонки, как появились новые заботы: надо было выпускать шасси. Выполнив это, Мауки заметил, что уже недалек и третий разворот. Только закончил его, а уже пора начинать расчет на посадку — убирать газ. Вот уже окончен четвертый разворот, Мауки выпустил щитки и стал готовиться к главному — к посадке…

… Беляев, не торопясь, вдавил в землю каблуком сапога докуренную папиросу и тут же закурил новую: курсант Мауки начинает посадку! Как сядет? Куда сядет? Оценив опытным взглядом расчет, Беляев уверенно ответил себе на второй вопрос: «Сядет точно у знаков». Но как?.. Конечно, Беляев был уверен в том, что ни поломки, ни аварии не будет (сам же учил летать!), а вот как он сядет; плохо или хорошо — вопрос.

До земли семь метров… Самолет выходит из угла планирования и все плавнее и осторожнее приближается к посадочной полосе. Шесть метров… три… метр… Самолет несется параллельно земле. Скорость гаснет.

Чем меньше расстояние до земли, тем выше приподнимается со скамьи комэск, тем ниже пригибается Беляев у микрофона. Тихо, только кузнечик трещит в траве. … Осталось пятьдесят сантиметров… сорок, десять… Земля!

И сразу снова все пришло в движение, все заговорили громко и весело, а стрекотание кузнечика потонуло в шуме аэродромной жизни. Ведь как это хорошо, что одним летчиком стало больше в дружной семье смелых!

Человечество избаловано успехами науки и техники. Стали привычными скоростное строительство молодых городов и гигантских энергетических узлов, массовое внедрение в промышленность автоматики, открытия астрономии и достижения космонавтики. Но освоение гаянской энциклопедии явилось важным пунктом в развитии мировой науки, техники и промышленности Земли; у гаянцев было много нового для нас.

Вопрос о дальнем космическом полете давно перестал вызывать сомнения, и когда ученый совет Международного института Гаяны заявил, что ближайшей целью ставит ответный визит на Гаяну, слова эти не имели остроты сенсации.

Сотни научно-исследовательских учреждений Советского Союза приняли участие в проектировании межзвездного корабля. Даже городские и районные газеты обсуждали детали проекта. Миллионы рационализаторов вносили предложения, многие из которых безоговорочно приняли члены космического конструкторского бюро.

За выполнение заказов взялись тысячи наших предприятий. Размах и масштабность этого строительства сами по себе не вызывали удивления. Я, вероятно, не очень ошибусь, если предположу, что каждый час в Советском Союзе дает столько высокопроизводительного труда, сколько достаточно для создания нескольких пирамид Хеопса.

Буквально на глазах в Подмосковье вырос автоматический завод-комбинат «Циолковск» для серийного выпуска тяжелых космических кораблей.

Сверху он напоминал авиационный посадочный знак «Т». В западном крыле его изготавливался металл для корпуса ракеты (он же составная часть горючего), а в восточном — вырабатывались необходимые пластические массы. В центре находился корпус завода защитных устройств, которые должны охранять людей от вредных излучений. Огромные прессы, мощные вакуумные и холодильные установки были автоматизированы, даже плавка и штамповка металла и пластмасс велись автоматически.

Готовые изделия подавались транспортерами на автоматическую линию сборочного цеха. Этот цех по существу был контрольным и управляющим. Здесь группа инженеров следила за точностью технологического процесса.

В испытательном цехе автоматы-лаборатории подвергали тщательному анализу на сопротивляемость узлы и корпуса всех ступеней межзвездного корабля. Правда, деталей не ломали: испытание на прочность проводили математические машины.

Следующий цех — приборный. Внутреннее оснащение кабин и отсеков приборами, агрегатами, радиосредствами производилось уже со значительной долей ручного труда.