Фюрер говорит: правдой или неправдой, но мы должны победить. Это единственный путь, и он верен морально и в силу необходимости. А когда мы победим, кто спросит с нас о методе? У нас и без того столько на совести, что мы должны победить, потому что иначе наш народ, мы во главе со всем, что нам дорого, будем стерты с лица земли. Итак, за дело!

Фюрер не спрашивает, что думает народ. Народ думает, что мы действуем с Россией заодно, но будет вести себя так же храбро, если мы призовем его к войне с Россией. Русские радиостанции глушатся нами. Впервые наши солдаты получат возможность познакомиться с отечеством рабочих и крестьян. Они все возвратятся ярыми антибольшевиками… Опровержение ТАСС, по мнению фюрера, лишь результат страха. Сталин дрожит перед наступающими событиями. С его фальшивой игрой будет покончено. Сырьевые ресурсы этой богатой страны мы теперь организуем. Надежда Англии уничтожить нас блокадой тем самым будет окончательно сорвана. И тогда лишь начнется настоящая подводная война. Англия будет повержена наземь. Италия и Япония получат теперь сообщения, что мы намереваемся в начале июля предъявить России определенные ультимативные требования. Об этом заговорят везде. Тогда опять в нашем распоряжении будет несколько дней. О всей широте намеченной операции дуче еще полностью не информирован. Антонеску знает немного больше. Румыния и Финляндия выступают вместе с нами. Итак: вперед! Богатые поля Украины манят. Наши полководцы, которые в субботу побывали у фюрера, подготовили все наилучшим образом. Наш аппарат пропаганды находится наготове и ждет. Все мы совершим замечательный подвиг. Фюрер рассказывает мне подробности об операции на о. Крите… Может быть, мы ударим все же по Турции, чтобы лучше было подступиться к Египту.

Я должен теперь подготовить все самым тщательным образом. Необходимо невзирая ни на что и дальше распространять слухи: мир с Москвой, Сталин едет в Берлин, вторжение в Англию предстоит в ближайшее время, чтобы завуалировать всю обстановку, какова она на самом деле. Надо надеяться, что это некоторое время еще продержится. Я хочу сделать все, что в моих силах. Фюрер живет в напряжении, которое трудно описать. Так бывает всегда перед операциями. Но он говорит, что, когда операция начнется, он станет совершенно спокойным, и я сам был свидетелем этому множество раз. Я обсуждаю с фюрером еще ряд текущих вопросов, частных дел и проч. и затем, уже в вечерний час, снова исчезаю потихоньку через заднюю дверь. Дождь льет потоками. Фюрер совершенно растроган, когда я с ним прощаюсь. Это мгновение для меня полно значения. Проехал через парк, через задний портал, где люди беззаботно гуляют под дождем. Счастливые люди, которые ничего не знают о всех наших заботах и живут лишь одним днем. Ради всех них мы работаем и боремся и берем на себя любой риск. Дабы здравствовал наш народ.

Под завесой летнего дождя и легкой веселой музыки, льющейся по радио, заговорщики тайно обсудили зловещий план.

А немцы в это последнее воскресенье «беззаботно гуляют под дождем», не ведая о той катастрофе, в которую они будут ввергнуты через несколько дней теми, кому так безрассудно доверили управлять своей судьбой.

«В Шваненвердере. Я обязываю всех ничего не говорить о моем тайном посещении фюрера… – продолжает Геббельс эту запись 16 июня. – На улице дождь, стучит по стеклу. Ужасный июнь в этом году!.. Я запрещаю еще раз для всех внутренних и заграничных средств массовой информации тему о России. Это – табу до «дня X».

17 июня 1941. В отношении России существует неисчерпаемое множество слухов: от готового заключения мира до уже начавшейся войны. Слухи – наш хлеб насущный. Мы их встречаем упорным молчанием… Все приготовления закончены. В ночь с субботы на воскресенье должно начаться. В 3.30. Русские все еще стоят на границе густомассированным строем. Со своими крохотными транспортными возможностями они не смогут в несколько дней изменить это положение. Они валяют типично большевистского дурачка, заставляют переодетых в женское платье солдат устанавливать мины и т. д. Но это можно легко увидеть при помощи подзорной трубы. Что существуют подзорные трубы, большевики, кажется, не подозревают. Мы доведем это и кое-что другое эффективно до их сведения… США потребовали от наШих консульств до 10 июля ликвидироваться и покинуть страну… Все это мелкие булавочные уколы, но не удар ножом.

Замораживаются германские вклады в США.

В предвкушении молниеносной победной войны Геббельс наглеет по отношению к внешним противникам и в обширной своей министерской округе также. И тешит свое тщеславие. К делу и не к делу упорно записывает: «я приказал», «я пресек», «я энергично вмешиваюсь», «я отчитал», «я это предвидел», «я энергично протестую». А уж восхвалениям своих собственных статей и выступлений нет предела. Сейчас время генералов. Геббельс мечется, бахвалясь своей пропагандой, сильно преувеличивая ее значение и вклад в нападение на Советский Союз и в ход войны. И в пропагандистском хозяйстве у него без осечек. Когда же его радиопередача потерпела неудачу, пиетет к фюреру принесен в жертву тщеславию Геббельса. Он записывает: «Я, невиновный, должен быть козлом отпущения». С этим он не согласен. Это фюрер настаивал на такой подаче материала.

Геббельс решает ослабить антиникотиновую пропаганду, чтобы не задеть солдат-курильщиков, не вносить в народ «воспламеняющие вещества». «Война скрывает в себе и без того достаточно естественных воспламенителей. Поэтому я приказываю немного прикрутить слишком резкую антицерковную пропаганду. Для этого достаточно будет времени после войны».

Но Борман, неистовый гонитель христианской церкви, в особенности католического вероисповедания, не намерен откладывать преследование священнослужителей на «после войны». В том же июне 1941 года он издает секретный декрет, обуславливающий несовместимость христианства и национал-социализма:

«Все влияния, могущие ослабить или нанести ущерб руководству народом, осуществляемому фюрером с помощью национал-социалистической партии, должны быть уничтожены… Ее (церкви) влияние должно быть уничтожено полностью и окончательно… Таким же образом, каким государство ликвидирует и преследует пагубное влияние астрологов, предсказателей и других шарлатанов, должна быть полностью уничтожена возможность влияния церкви… До тех пор, пока это не будет осуществлено, руководство государства не сможет оказывать влияния на отдельных граждан. До тех пор, пока это условие не будет выполнено, не будет обеспечена навсегда безопасность народа и империи».

И чтобы при ведении агрессивной, истребительной войны – с преступным обращением с военнопленными, гражданским населением, с массовыми расстрелами, публичными повешениями – ни в чем не могло бы сказаться в народе сдерживающее влияние христианской церкви, она подвергается репрессиям, многие ее священники заключаются в концентрационные лагеря. Только в Маутхаузене 780 священников умерли от истощения.

После поражения Германии сын Бормана, 15-летний подросток, нашел приют у австрийских крестьян. Он жил вод вымышленным именем в этой набожной семье и, преисполненный чувством близости к этим добрым людям, принял спустя два года католичество. Полагая, что отец жив, он пребывал в страхе. «Я боялся, что он примет меры для моей ликвидации, поскольку я стал католиком, – говорил он в недавней беседе с журналисткой. – Ведь отец еще яростнее, чем евреев, ненавидел католицизм».

Но вернемся к дневнику Геббельса.

18 июня 1941. Вчера: большие налеты английской авиации за Западную Германию. Довольно сильно попало в заводы «И. Г. – Фарбениндустри»… Маскировка в отношении России достигла кульминации. Мы наполнили мир потоком слухов, так что самому трудно разобраться… Наш новейший трюк: мы намечаем большую мирную конференцию с участием России. Приятная жратва для мировой общественности, но некоторые газеты чуют запах жареного и почти догадываются, в чем дело… Испытывал новые фанфары. Все еще не нашел нужного. При этом следует еще и маскировать все…