Савинков навсегда запомнил, как вспыхнули эти узкие глаза во время их последней встречи. Корнилов, едва зашла речь о наведении порядка в столице, стукнул по столу своей аристократической рукой коричневого цвета:
– Я не позволю никаких сантиментов. Офицеры, которые прикажут своим солдатам «мазать» (стрелять в воздух, а не в толпу), будут все без исключения преданы военному суду!
В последние дни от него, полностью подтверждая тревожные сигналы Филоненко, в Петроград поступали телеграммы самого решительного свойства.
Ощущение громадной власти вернуло Корнилову тон категорический, как это принято в строю. Снова речь пошла о создании трех армий.Корнилов требовал военных порядков в тылу, и особенно на транспорте, на железных дорогах. Кроме того, ему хотелось распространить применение высшей меры наказания в виде расстрела не только на фронтовую территорию. На его взгляд, скорой и безжалостной расправы заслуживали все агитаторы, все политически вредные элементы. Решительной борьбы с крамолой требовало, как он доказывал, само катастрофическое положение страны, измученной войной и возмутительными беспорядками.
Савинков узнавал знаменитую «зарывистость» маленького генерала. Из чисто военной сферы его неудержимо заносило в политику. Корнилов рвался командовать решительно везде и всем. Перед правительством, в частности перед военным министерством, вставала деликатная задача: не теряя этого деятельнейшего генерала, все же обуздать его неудержимые порывы, направив все его усилия на чисто военные вопросы. Политикой, слава Богу, есть кому заняться и без него.
Беспокоило Савинкова трусливое состояние премьер-министра. Керенский буквально вздрагивал при одном имени нового главковерха. Корнилова он боялся еще с мартовских дней, когда генерала вызвали с фронта командовать войсками столичного округа. Тогда его все же удалось снова спровадить на фронт. Но вот теперь – снова!
– Борис Викторович, – страдальческим голосом выговаривал Керенский, – я же просил его ни в коем случае не привлекать к нашему святому делу этого ужасного, ужасного Крымова. Я на этом настаивал ультимативно. Так нет же, нет! Они, как мне докладывают, неразлучны. Они вместе во всем, во всем. Это же страшно, страшно… поймите же! Еще бы не понять!
Керенскому докладывали десятую часть того, что поступало непосредственно в военное министерство. Савинков сам дозировал эти доклады. Ему удалось наладить доверительную связь с отделом контрразведки столичного военного округа. Там сидел полковник Миронов. У этого полковника весной не заладилось с Корниловым, когда генерала назначили командовать войсками столичного, Петроградского округа. К удивлению Савинкова, начальник контрразведки почти открыто поддерживал отношения с такой сомнительной личностью, как француз Сико… (Недавно обезображенный труп Сико нашли на острове Голодай. Полиция приписала убийство Сико вульгарному грабежу.) Внезапно Фило-ненко разнюхал, что полковник Миронов имеет какие-то отношения со смазливым Рейли. «Странный человек этот Миронов», – задумался Савинков.
Удалось добиться, чтобы столичная контрразведка взяла под круглосуточный надзор все подозрительные объекты. Особенное внимание при этом обратили на квартиру сбежавшего из Могилева инженера Завойко. Сведения поступали от агентов наружногонаблюдения и от обыкновенных дворников. Чутье подпольщика-террориста не обмануло Савинкова. На квартире Завойко происходили какие-то тайные совещания, и главным образом ночью. По описаниям Савинков легко узнавал кое-кого из ближайшего окружения Корнилова, в частности Новосильцова. Покров темноты нисколько не мешал агентам. Но вдруг поступило сообщение, что на квартире инженера появился человек, похожий как две капли воды на самого Корнилова. Не удержавшись, Савинков выругался. Главковерх не мог появиться в Петрограде незамеченным. Помимо всего за каждым шагом генерала следил верный Филоненко, постоянно находясь с ним рядом.
Корнилов инкогнито в Петрограде! Начиналась какая-то чертовщина…
А узел связи с Могилевом работал беспрерывно. Тон корнилов-ских телеграмм становился все более властным.
В конце июля главковерх поставил правительство в известность, что он своею властью распространяет фронтовые правила и на тыловые районы, где готовятся пополнения для передовых частей. При этом он настаивал на полном невмешательстве правительства во все оперативные распоряжения Ставки (сюда, в частности, входили назначения на высшие военные посты). И наконец, Корнилов объявил, что в своих действиях он, как Верховный главнокомандующий русской армией, считает себя ответственным главным образом перед народом и собственною совестью.
Керенский немедленно бросился к своему главному комиссару:
– Ну-с, Борис Викторович, что вы на это скажете? Мясистые щеки его прыгали, губы кривились. Он уже видел себя, отшвырнутым в сторону небрежным генеральским сапогом.
Савинков сохранял невозмутимость. Слава Богу, во всем государстве нашелся наконец решительный человек. Явись он к власти три месяца назад – все теперь выглядело бы совершенно по-другому.
Савинков принялся успокаивать премьер-министра:
– Александр Федорович, надо же знать военных людей. Я уверен, здесь какое-то недоразумение. Ставлю вас в известность, что мною уже вызван из Ставки господин Филоненко.
Поздней ночью на третьем этаже «Виллы Родэ» о том же самом докладывал скрипачу и поздний гость. Его тоже встревожило решительное заявление Корнилова. Несмотря на страшную усталость, грузный скрипач держался насмешливо. Его мясистое порочное лицо собралось морщинками.
– А вы уж и запаниковали? Это же прекрасно, это замечательно: такой железный человек! Вы забыли, а мы об этом с вами говорили… Чего вы испугались, Арон? Скажите мне ради всех святых: чего? Да пусть он кинется на эту вшивую власть, пусть! Разве вам не надоели эти сопли? Только не вздумайте его удерживать. Ни в коем случае! Вы меня слышите, Арон?
Гость покорно слушал и, по обыкновению, ничего не мог понять. Его мозг не в состоянии постичь все необыкновенные зигзаги, рождавшиеся в голове этого человека.
– А вот о газетах распорядитесь! – приказал он, провожая гостя.
Столичные газеты словно сорвались с цепи. Чья-то незримая рука отправила в редакции все последние корниловские телеграммы. Журналисты изощрялись в обидных насмешках. Они ядовито спрашивали: кто же теперь управляет матушкой-Россией – правительство или Верховный? К счастью, из Ставки в Петроград приехал «комиссарверх» Филоненко, и вся ситуация мгновенно прояснилась. Оказывается, Верховного главнокомандующего неправильно поняли, только и всего. Разве ответственность перед народом не является ответственностью перед правительством? Ведь именно народ в своем свободном волеизъявлении поставил к власти свое нынешнее правительство!
И только один Ленин не удовлетворился такими неуклюже сколоченными объяснениями. В своих статейках, написанных в укрытии, он предостерегал доверчивую публику, втолковывая ей о грядущем «русском Кавеньяке». Он насмешничал над ожиданием удара «слева». В самом скором времени русское общество, разбуженное революцией, получит сокрушительный удар «справа». Русский Кавеньяк, генерал-каратель, уже изготовился к прыжку на революцию…
К грозным ленинским пророчествам отношение было кислым. Кому неясно, что лидер страшных большевиков изо всех сил отводит глаза общества от угрозы со стороны собственных отрядов. На его месте так поступил бы каждый. Всецело занятый подготовкой VI съезда своей партии, вождь большевиков не жалел голоса на истошный крик: «Держи вора!»
Керенский настоял, чтобы вызвать Верховного главнокомандующего в Петроград и здесь заслушать его личные объяснения по всем тревожным пунктам.
2 августа Лавр Георгиевич оставил Ставку и выехал в столицу.
Накануне генерал Лукомский сумел улучить минуту и попросил Корнилова о сугубо конфиденциальной встрече. Сделать это было нелегко. Филоненко окружил Верховного таким прилипчивым надзором, что ни с одним офицером Ставки генерал не мог остаться с глазу на глаз. Старательность Филоненко особенно возросла после его возвращения из Петрограда.Лавр Георгиевич пригласил Лукомского к себе домой, на вечерний чай. Там посторонних быть не могло. Рядом с ними за столом сидел один Хаджиев.
