Окончательно его судьбу решило перехваченное письмо. Гапон написал его и отправил на родину тайно от Рутенберга (все-таки не углядел, конспиратор вшивый!). Поповское письмо из-за границы попало в руки самому Азефу. Савинков тоже подержал его и прочитал внимательно. Ошеломление от письма было всеобщим: Гапон готовился им подложить громадную свиньищу.Уразумев всю провокационную подоплеку с рабочей манифестацией к царю, он осознал и свою роль в этой дьявольской затее. Такие вдруг прозревшие недоумки становятся опасны, порой даже страшны. Их теперь ничем не остановишь!.. Дочитывая поповское письмо, Савинков в этих неуклюжих строках на измятых листках ощущал запоздалую ярость человека, понявшего свою гигантскую ошибку. Гапон писал: «Нет у них никакой заботы о трудовом народе, а есть у них дележка революционного пирога. Из-за него они дерутся, и все жиды. Во всех заграничных комитетах всем делом ворочают жиды. Даже во главе Боевой организации эсеров стоит жид. И еще какой жирный!»
Помнится, Азеф клокотал, на его красных вывороченных губах пузырилась яростная пена.
– Этот поп пр-редал р-революцию!
На свою беду, Гапон распознал то, чего ни ему, ни другим распознавать не полагалось. Мир христианский, мир православный должен быть обрушен руками самих гоев. В ответ в нем возмутилась душа священника, служителя Бога.
С Гапоном было решено покончить. Исполнить приговор поручили Рутенбергу.
Дав Гапону дожить тревожную зиму в Париже, инженер, сердечный друг, увез его в Петербург, заманил на свою пустующую дачу в Озерках и там убрал бескровным и бесшумным способом – повесил. Труп священника провисел на даче больше месяца, до наступления теплых дней…
Самого этого термина «интеллигент» Савинков не выносил и всякий раз, услышав, начинал терять свое знаменитое самообладание. Необыкновенное это слово появилось в русском языкесовсем недавно, в 1876 году, изобрел его писатель Боборыкин. Самый образ так называемого интеллигента Борис Викторович постоянно держал перед своим мысленным взором: издерганный субъект в дрянных сапожонках, длинноволосый, с обильной перхотью по плечам, с криво надетыми очками. В русском обществе всегда имелся избранный слой необыкновенно образованных людей, и они считали новомодное словечко «интеллигент»самым что ни на есть ругательным. Интеллигент в смысле настоящей культуры напоминал самонадеянного студента-медика, возомнившего на третьем году обучения, что ему ведомы самые сокровенные секреты человеческого организма. Такой не задумываясь ставит с порога самые страшные диагнозы. К сожалению, вся жизнь и деятельность Савинкова проходила в самой гуще подобной интеллигенции, чрезвычайно самонадеянной и агрессивной. В конце концов эти малообразованные, совершенно некультурные люди стали действовать в его прославленных романах – типичные недоучки, с азартом ринувшиеся в политику. Недаром в этой среде были так почитаемы Белинский, Герцен, Чернышевский, Добролюбов, вся деятельность которых проходила под пламенным призывом к глубинным толщам русского народа: «Бери топор и отбрось всякие сомнения! Всё, что видишь, – всё твое!» Подобного рода «разумное, доброе, вечное» они и сеяли, и рассеивали. Вся их просветительская деятельность сводилась к остервенелому науськиванию народа на власть.
Ну а сам-то он – разве далеко ушел в своих романах, которые зачитывались до дыр? Словно не было ни Куликова поля, ни Полтавы, ни Бородина… Россия – тысячелетняя раба, бродят на пустырях тощие козы с выщипанными боками, шелудивые жители робко крадутся вдоль плетней… Запад – совсем иное дело, там что ни год, то рост свободы! В России же растет лишь рабство безмолвного, забитого народа.
Народ… Ради народа, как считалось, и велась ожесточенная кровавая борьба с самодержавием, с династией, с царем и их послушными опричниками. Ради народного счастья и занялся сам Савинков террором.
Судьба, жестокая к другим, к Савинкову оказалась благосклонной. За ним установилась репутация человека отчаянного, рокового. Постоянно заигрывая со смертью, он как бы бросал на кон самую жизнь. «Чет – нечет» – вот что, казалось, руководило всеми его рискованными поступками. И долгие, очень долгие годы его сопровождало удивительное счастье: постоянно выпадал «чет». Погибли сотни его товарищей-боевиков, сам же он оставался цел и совершенно невредим. За границей он оказался после первого ареста. Там, в Женеве, Савинков немедленно установил связь с членом Центрального Комитета партии эсеров Абрамом Гоцем. Тот вскоре свел его с человеком омерзительного вида:рыжий, лупоглазый, с толстыми и вечно мокрыми губами неутоленного сладострастника. Савинкову сразу вспомнился оставленный им в ссылке Луначарский. Новый знакомец с отталкивающей внешностью оказался Евно Азефом, главным распорядителем в так называемой Боевой организации эсеров. Выпученные глаза Азефа пристально и без всякого стеснения обшаривали Савинкова с ног до головы. Казалось, главарь боевиков на глаз определяет качество свалившегося на руки «товара». Несомненно, он сразу уловил пряный запах английского «Шипра» и аромат недавно выкуренной сигары, приметил физическую развитость и, конечно же, продуманную изысканность костюма. Перед ним сидел лощеный джентльмен, лишь одна мелочь выдавала его: он часто, слишком часто посматривал на свои ногти, покрытые лаком. Настоящий джентльмен маникюра обычно не замечает.
Боевая организация эсеров к тому времени зарекомендовала себя как небольшой отряд отважных, отчаянно смелых людей. Это им удалось привести в исполнение приговор Александру II – он был среди дня на людной столичной улице разорван на куски. Боевики получали инструкции за границей и отправлялись в Россию, словно охотники в поле или лес для отстрела крупной дичи.
Азефу с его опытом не составило труда проникнуть в самую суть мятущейся души неофита. Его не обманула нарочитая сдержанность Савинкова, его маска ледяной невозмутимости. Определив Савинкову место в своих тайных расчетах, Азеф послал его обратно в Россию. Бомбы должны были греметь не переставая. У Боевой организации эсеров имелся обширный список очередных жертв.
Перед Савинковым была поставлена задача казнить Плеве. Наружное наблюдение установило, что министр каждую неделю в один и тот же день ровно в 12 часов отправляется для высочайшего доклада в Зимний дворец. Маршрут министерской кареты был прослежен до каждого поворота. Наметив день покушения, боевики едва не стали жертвами собственной неосторожности: утром в гостинице, в номере Покотилова, взорвалась приготовленная бомба. Савинков, испугавшись, покушение отменил и скрылся из Петербурга.
Через месяц Азеф сам приехал в Россию, отыскал затаившегося Савинкова и грубо, унизительно наорал на него.
– Послушайте, вы… Вам же нельзя поручить никакого серь езного дела. Вам только котят топить в ведре! Тоже мне…
Потемнев, Савинков закрылся веками и словно окаменел. Он выслушал всю брань и среагировал лишь на упрек в трусости:
– Я вам докажу, Евно Фишелевич!
Широкая мясистая рожа Азефа разъехалась в ухмылке.
– Интересно будет посмотреть!Затем он приступил к инструкциям.
В середине следующего года, 15 июля, Плеве был убит бомбой террориста Сазонова.
Следующей жертвой намечался великий князь Сергей Александрович.
Савинкову, вполне естественно, было знакомо чувство страха. Однако он научился его преодолевать. Подчиненные ему боевики привыкли видеть его всегда безукоризненно одетым, благоухающим хорошим английским одеколоном, с лицом, напоминающим безжизненную маску. Казалось, в душе этого человека умерли все обыкновенные чувства, ему ведомы лишь долг и обязанности, связанные с тем историческим делом, которому он дал клятву служить до конца своих дней.
Сознавал ли он, что служит всего лишь марионеткой в опытных руках? Думается, для этого он был достаточно умен. Тем более что Боевая организация как таковая была чрезвычайно малочисленна и никаких секретов, никаких тайн среди боевиков не существовало. Савинков досконально знал, кто именно занимался подготовкой убийства Александра II: Натансон, Дейч, Вой-наральский, Айзик, Арончик, Аптекман, Девель, Хотинский, Бух, Колоткевич, Геся Гельфман, Фриденсон, Цукерман, Лубкин и Гартман. (А в газетах того времени писалось, что русского самодержца прикончили два жида, два поляка и один русский (Михайлов).
