– Не забывайте, – восклицал он, – нам предстоит спасать Россию вместе. Мы, если мне позволено будет сравнить, Минины, а вы – Пожарские. Но я прошу учесть, что впереди пойдут сначала Минины. Очередь Пожарских – потом, за нами…

Стул под могучим телом Крымова затрещал, он склонился к самому уху Корнилова:

– Головастый, сукин сын. Я еще вчера обратил внимание. Солдатишки с ним носятся. Он, видать, у них за главного.

В самом воздухе душного зала носилась опасность раскола, знакомого Корнилову по недолгим дням в столице. Словами Рут-тера солдаты угрожали офицерам оставить их без своей поддержки. Генерал Алексеев, завесившись усами и очками, сидел в президиуме со своим невозмутимым видом. Однако мозг его работал бешено. На следующее утро весь офицерский съезд отправился в солдатские казармы. Впереди вышагивали генералы. Возглавлял небывалое шествие сам Алексеев. Из длинных приземистых казарм высыпали изумленные солдаты. Офицерская толпа остановилась. Генерал Алексеев снял фуражку и низко, в пояс, поклонился. Он польстил солдатам, назвав их «великим русским воинством». Каждый честный гражданин России, продолжал он, должен забыть о собственных интересах и все силы отдать изнемогавшему Отечеству. Вчерашний Руттер, осклабившись, широко раскрыл объятия. Солдат и генерал трижды крест-накрест, словно на Пасху, облобызались. Низенький Алексеев, слегка помятый, поправлял очки.

Генерал Крымов всю эту алексеевскую затею назвал спектаклем. Заигрыванием дисциплины не поправишь. Разгорячившись, он обрушил на Корнилова целый ворох своих планов. Он весь кипел, ему спокойно не сиделось. Не поцелуйчиками следовало завоевывать солдат, а большой идеей, которая проникла бы в самую душу каждого русского человека. Тогда солдаты сами потянутся к офицерам, как к своим командирам-предводителям. Им тогда потребуются настоящие военачальники. И о раздорах будет немедленно забыто. Все эти Нахамкесы и Гиммеры, Гучковы и Милюковы тогда костей не соберут (кстати, этот Руттер – тоже. Дешевенький болтун, как и прощелыга Керенский). Пока же… Пока что у Крымова был продуман свой план действий.На его взгляд, разложение армии зашло слишком далеко. Настоящий «антонов огонь». Лечиться на ходу? Сомнительно, черт побери. Всерьез об этом может рассуждать лишь лизоблюд Брусилов. Генерал Крымов предлагал серией неподозрительных маневров передислоцировать 3-й Конный корпус поближе к Киеву. Да, Киев, «матерь городов русских», должен стать центром русского национального оздоровления. Он предполагал неистовую ярость ненавистников России. Еще бы! Столько сделано, столько развалено – и вдруг… оздоровление! Снова да ладом? Нет, они взъярятся и накинутся, как бешеные псы. Крымов предлагал с боями отходить в глубь России. Слава Богу, есть куда! А тем временем ковать, ковать, ковать! В окончательной победе он не сомневался. У него, хахакнул он, покачиваясь на расставленных ногах, уже заблаговременно заготовлен списочек. Какой? А всех господ, которым место на осине!

– Лавр Егорыч, сейчас многое зависит от тебя. Я на знамя не гожусь. Честно признаюсь. Ты – другое дело. Я и в Петрограде всем указывал на тебя.

Вот он всегда такой. Отличный генерал, однако горяч настолько, что необходимо постоянно остужать. Не приведи Господь – сорвется. Беды наделает – не расхлебать.

Однако попробуй остуди его!

– У-див-ляюсь, ваше превосходительство! – немедленно взор вался он. – В газеты изволите заглядывать? Что же это такое? Это где же мы живем? Если, значит, я болею за Россию, если я больше не могу глядеть на весь этот бардак, выходит, я послед няя сволочь? Как же это понимать прикажете? И не надо меня останавливать, не надо утешать… слава Богу, не маленький. До чего же мы дожили, до чего докатились? Мне, мне, мне, русскому генералу, запрещено любить Россию! Нелепый сон! Кошмар-р! Волосы дыбом! – Он вдруг застучал кулаком в ладонь. – Ну уж не-ет! Можете меня повесить, сволочи, но я вам и из петли буду орать: я русский, русский, русский!

Лавр Георгиевич терпеливо пережидал. Он знал: Крымову необходимо «сбросить пар». Видимо, давно ни с кем не разговаривал, вот и накопилось на душе.

Отбушевав, Александр Михайлович утихомирился, даже потускнел.

– Они любого доведут, канальи, – пробормотал он.

Корнилов начал с того, что посоветовал наплевать на Керенского. Прав Пуришкевич: сперва порядок в армии наведем, а уж потом с шашлычниками и с жидками разберемся. Они с нами хитрят напропалую. Но разве мы-то хуже? Или не умеем, разучились? Политика – сплошная хитрость!

– Валяйте, валяйте… – бормотал Крымов.На взгляд Корнилова, небольшой успех на фронте отнюдь не повредил бы. Поднимет авторитет военных, оздоровит и обстановку в армии. Стыд сказать, до чего дошли!

Крымов вяло слушал. У них на Румынском фронте никакого наступления не ожидалось. Следовательно, на его долю оставалось самое невыносимое – безделье.

Внезапно он вспомнил, что Корнилова разыскивает Завойко – внезапно прикатил из Петрограда. В зал офицерского съезда его не пропустили, сидит в «Бристоле».

Корнилов удивился. Зачем пожаловал? На офицерский съезд? Но почему без делегатского мандата?

– Лавр Егорович, – перебил Крымов, – до конца съезда я не дождусь. Ну их, слушай! Но я предупреждаю: если что… ты меня знаешь – я полезу на рожон и заварю такую кашу, что станет тошно!

Перед отъездом он пытался увидеться с Алексеевым и кончил тем, что его принял начальник штаба Ставки генерал Лукомский. Идею Крымова – сосредоточить 3-й Конный корпус поближе к Киеву, а то и к Петрограду – штаб отверг без всяких объяснений. Тогда, едва справляясь с раздражением, Крымов попросил перебросить его вместе с корпусом на Юго-Западный фронт, влив в состав 8-й армии. Лукомский отказал и в этом. Глаза Крымова стали пучиться, дородные щеки побагровели. Вовремя вспомнил корниловский совет насчет «политики» и сдержался. Вышел он размашисто, косолапя по-кавалерийски, и все негодование вложил в захлоп двери… О генерале Лукомском он с нынешнего дня принялся злословить как о продавшемся жидам.

Своего петроградского помощника-советника, объявившегося вдруг в Могилеве, Лавру Георгиевичу разыскивать не пришлось: инженер Завойко отыскал его сам.

Завойко поступил вольноопределяющимся и добился назначения в Текинский полк. Он надеялся устроиться при штабе 8-й армии, возле Корнилова. На этом настояли их общие питерские друзья. Обстановка с властью, рассказывал он, достигла критической точки. Многое теперь будет зависеть от того, удастся или не удастся ожидавшееся наступление на фронте. Он приехал, чтобы на всякий случай быть под рукой. В Петрограде по-прежнему все надежды связаны с именем Корнилова. Выбор принят окончательный.

Завойко привез тревожные новости. Недавно в Петрограде начал работать VII Всероссийский съезд сионистов. Еврейские делегаты настроены весьма воинственно. Они обратились к Керенскому с предложением создать так называемый «Еврейский легион» численностью 100 тысяч человек. Единственное требование у них:легион должен воевать под знаменем с шестиконечной звездой

Давида.

– Гвардия… еврейские гвардейские дивизии! Чистопородные, без примеси…

Корнилов усмехнулся:

– Где же они столько офицеров наберут?

– Не беспокойтесь. Из той же Франции откомандируют своих Дрейфусов. Да и у нас… Вы что, не знаете, в наших юнкерских училищах еврейчики составляют чуть не половину? Намерения у этой публики серьезные: своя регулярная армия!

– Не рановато вылезли?

– Я вам там привез одну газетку, Лавр Георгиевич. Называет ся «Еврейская неделя». Пишут ясно: «Будущее Европы теперь в наших руках!»

«Ну, снова сел на своего конька!»

– Вы принимаете это всерьез, Владимир Семенович? Завойко вздохнул:

– Рад бы не принимать, да… Главное тут, что они за нас взялись всерьез. Помните, я вам рассказывал, как они мотали за грудки графа Витте в Портсмуте? Мы тогда с вами крупно поспо рили.

Поспорили… Едва не разругались!

– Лавр Георгиевич, вспомните наш разговор о провокаторстве. Я говорил тогда, а сейчас готов кричать, орать, вопить: вот где наша беда, вот откуда все наши несчастья!