В местечке перед самым Калишем Корнилова с конвоем встретили два офицера. Они сообщили, что начальник дивизии граф Келлер застрелился. Старый генерал, он был сподвижником славного Скобелева. Весной 1917 года Келлер, командовавший корпусом, наотрез отказался приносить присягу Временному правительству. Его понизили до начальника дивизии. Теперь он, на закате жизни, пустил пулю в висок. Сердце старого воина не вынесло позорной картины военного хаоса.

Лавр Георгиевич отказался заехать в штаб дивизии. Он передал офицерам набросанный в седле приказ: «Вы опозорили наше знамя. Я не считаю вас своими. Я не хочу здороваться с вами!»

Перед Калишем дорога опустела. Плелись лишь редкие фигуры беженцев с тележками. Это был грозный признак. Выходило, что в городе не оставалось ни одного солдата. Удерживать позиции продолжал один Текинский полк.На окраине Калиша конвойцы завидели своих. Хаджиев пустил коня вскачь. Когда Корнилов подъехал, он увидел двух солдат в истерзанных гимнастерках. У обоих лица исполосованы нагайками. Хаджиев пояснил, что это грабители. Он указал на двух жмущихся евреев с разбитыми в кровь ртами. Солдаты поймали евреев и принялись тесаками выбивать у них золотые зубы. Конвойцы не выдержали и взяли мародеров в плети.

Солдаты поглядывали на маленького, взъерошенного генерала с затаенным ожиданием. Подумаешь, каких-то два жидка! Веки Корнилова набрякли так, что не стало видно глаз.

– Повесить! – глухо распорядился он и тронул коня. Полковник Кюгельген встретил командующего рапортом. Он не показывал и виду, что враг совсем близко. Лавр Георгиевич с гордостью оглядел молодцеватый строй джигитов на беспокойно переступающих конях.

Сорвав с головы фуражку, Корнилов низко поклонился строю.

– Спасибо, братцы! – хрипло крикнул он. – Вы высоко подняли честь русского солдата. Вы доказали, что мирному насе лению мы не враги, а друзья, что мы защита каждому, кто не идет на нас с оружием в руках. Спасибо вам, страшным в бою и добрым на отдыхе!

Кюгельген доложил, что на западной окраине Калиша на разбитых позициях стоит 2-й эскадрон. Туда, к штаб-ротмистру На-танзону, по распоряжению Хаджиева поскакал молчаливый и сосредоточенный Шах-Кулы.

Час спустя город Калиш покинул последний русский солдат.

Разгром русской армии застал Керенского на фронте. Он направлялся в штаб 8-й армии для поздравлений и вручения первых революционных знамен, когда узнал о неожиданном и страшном прорыве под Тарнополем. В течение нескольких часов картина сражения решительно переменилась. Вокруг военного министра постоянно слышалось об отступлении 11-й армии и об опасности вследствие этого правому флангу 8-й. К вечеру немцы стали охватывать левый фланг 6-й армии, пытавшейся удержать свои позиции.

Это были суждения профессионалов, и Керенский чувствовал себя неуютно. Он ничем не мог помочь генералам. Пламенных речей никто не захотел бы слушать. А ничего другого он не умел. Он сообразил оставить передовую, чтобы не мешаться под ногами. Генералам сейчас не следовало соваться под руку. Положение день ото дня складывалось аховое: на глазах гибли целые соединения.

Картины паники внушали ужас. Железные зубья немецких корпусов мстительно рвали остатки русской обороны. Глаза военного министра видели поля, покрытые солдатскими телами в безобразных позах. Здесь пытались задержать противника части, верные своему долгу. Внезапно Керенский увидел фигуру солдата, болтавшегося в петле. На одной ноге повешенного не было сапога: кто-то успел стащить. «Мародер», – прочитал министр на дощечке, висевшей на груди казненного. Он содрогнулся. Война являла ему еще один свирепый лик. Затем повешенные стали попадаться чаще. Керенский попал в полосу отступления 8-й армии. Безжалостно расправляясь с мародерами и грабителями, генерал Корнилов прибег к самым крайним мерам устрашения. Он из последних сил удерживал армию в рамках необходимой дисциплины, не позволяя людям в шинелях и с винтовками в руках окончательно превратиться в орды настоящих разбойников.

С частями 8-й армии от немцев уходили обозы местных жителей. Вместе с солдатами они отступали в глубь России.

В Молодечно, в штабе корпуса, Керенский увидел необыкновенно пестрых всадников в малиновых халатах и громадных белых папахах. Сбоку болтались кривые сабли. Всадники были смуглы, с тонкими коричневыми лицами, глаза их излучали неприветливость. Керенский догадался, что это знаменитый корни-ловский конвой. О бесстрашных и безжалостных азиатах с кривыми шашками по тылам бегущих русских войск рассказывали легенды. Эскадрона текинцев во главе с маленьким генералом боялись как чумы.

Керенский смутно помнил Корнилова по Петрограду. Тогда он, министр юстиции в новом правительстве, был весьма далек от военных дел. Теперь иное дело. Как министр, он решил не упускать инициативы. Вчерашним вечером он распек Брусилова с таким старорежимным сладострастием, что до сих пор находился под впечатлением своего всевластия. Брусилов что-то лепетал о вредном влиянии на дисциплину выборных комитетов. И это Верховный главнокомандующий! Царские генералы, как посмотришь… чему их учили, на что они годны?

Верный своей вихревой манере, он ворвался в кабинет, выставив правое плечо. Серебряные шпоры фиксировали каждый шаг. Министр ступал крепко, твердо, улавливая сладостный звон. Сверкая глазами, он бросил на стол перед Корниловым смятый лист газеты:

– Генерал, вам известно, чем пичкают ваших солдат агитаторы противника? Вот, полюбуйтесь… Читайте, читайте, я подожду.

Газета называлась «Товарищ». Ее печатали немцы специально для распространения на фронте среди русских солдат. Корнилов уже приказал безжалостно хватать распространителей этой заразы. Армейский комитет послал об этом донесение в Петроград, в военное министерство.

Краем глаза Лавр Георгиевич глянул на помятую газету. Что там? Небольшая статейка называлась «Россия и наступление». Ну и что? Немцы на самом деле наступают. Ничего нового. – Нет, нет, ваше превосходительство, вы гляньте на дату, на дату! – кипятился Керенский.

Отчаявшись что-либо понять, Корнилов тяжело задышал. Все эти дни держаться приходилось из последних сил.

Удручающую картину разгрома он видел собственными глазами. Капитан Нежинцев рассказал ему о том, как пережили поражение его друзья-летчики. Отважный Евграф Крутень гонялся за немецким аэропланом до тех пор, пока не кончилось горючее. Сбив врага, он не смог дотянуть до родного аэродрома и разбился при вынужденной посадке… Бывший улан Алексей Казаков, узнав, что сдан Калиш, не вынес позора и перевел свою машину в смертельное пике. Подобно орлу, он сложил крылья и разбился о землю. Так он ответил на великое унижение от паники, охватившей весь русский фронт… Виктор Покровский в последнем бою получил рану. Он сумел посадить аэроплан, вышел из кабины и заявил, что так воевать больше не намерен. После чего снял черную куртку летчика и натянул черкеску. Вместо госпиталя капитан Покровский уехал на родную Кубань.

Корнилов продолжал молчать.

Керенский вышел из себя:

– Генерал, а вы имеете последние сведения из Петрограда? Нет? Очень жаль. А я имею. Там, позвольте доложить вам, насто ящая измена. Да-с, классический удар с тыла, в спину… в спину-с! Там на улицах стрельба, настоящая война…

– Прошу вас садиться, – проговорил Корнилов.

Он выглядел изможденным, лицо словно обуглено. Мундир без всяких признаков чина и заслуг. В дверях картинно застыл молодцеватый азиат в тонко перехваченном халате и курчавой папахе.

Последние события в Петрограде изумили генерала. Он еще ничего не знал. Внезапно с раннего утра на улицы столицы вышли сотни тысяч рабочих с красными знаменами. Появились солдатские колонны с оркестрами. Лозунги требовали отставки Временного правительства. Народу прибывало с каждым часом. Людское море двинулось в центр города, закупорило мосты через Неву… Примерно так же начинался далекий и кровавый декабрь 1905 года.

– Совет? – спросил Корнилов.

– Большевики! – В хриплом голосе министра прозвучало застарелое озлобление.