Приехав после смерти monsieur Sept на заработки вместе с сестрой из ее далекой родины в Россию, madame Сюзанна решила открыть пансион «хорошего тона» для молодых девиц. Просто пансионы, общеобразовательные и воспитательные, размножились в таком количестве за последнее время, что не стоило открывать их, по мнению предприимчивой француженки, и она решила изобрести нечто совсем новое, чего еще не встречалось в России. И этим «новым» и явился ее пансион «хорошего тона и светских манер».

По 7-й линии Васильевского острова находился этот удивительный пансион зимою; летом же он перекочевывал в поэтичные Дюны на дачу, тоже значившуюся под цифрою семь. Курс в пансионе был назначен семинедельный, и ни больше ни меньше семи воспитанниц принимались в него. Семь кроватей, семь письменных столиков, семь вешалок, семь приборов было заготовлено для них. Если почему-либо одна из пансионерок уходила, распавшееся число семь тотчас же пополнялось новой пансионеркой.

Верная своему принципу, madame Sept даже приобрела семь серебряных жетонов с цифрою 7, выгравированной на каждом, и их воспитанницы должны были носить на груди в виде шифров и лишались их при малейшем поступке, шедшем вразрез с правилами директрисы пансиона. Таким образом, в пансионе «хорошего тона» существовало даже наказание в виде временного лишения жетона, несмотря на то что в фешенебельное воспитательное заведение madame Sept принимались исключительно взрослые барышни, уже окончившие курс учения.

И вот прибытие в пансион двух новых воспитанниц вместо одной, сразу нарушивших главное правило о семи воспитанницах, не могло не портить светлого настроения почтенной дамы.

Восемь пансионерок вместо семи — уже одно это обстоятельство могло лишить madame Sept сна и аппетита, а тут к тому же непрошеная гостья являлась субъектом весьма темного происхождения. Солдатская дочка, excusez du peu! И это обстоятельство доставляло мучительную заботу за все последнее время почтенной директрисе и не давало ей покоя ни на один миг. А сегодня оно переживалось еще чувствительнее прежнего, ввиду скорого появления девиц.

— Эми! Эми! — отбрасывая книгу, снова позвала сестру madame Sept.

— A tes ordres, ma soeur! [4]— появляясь, как тень, на пороге, произнесла всегда тихая Эми.

— Что делать, Эми? Что делать? — так и кинулась к ней старшая сестра. — Ну скажи, пожалуйста, откуда я возьму для этой «солдатки» восьмую постель, восьмой умывальник, столик, зеркало. Наконец, где я положу ее спать, где? Все постели заняты, нет места для нее… — с отчаянием вырвалось из груди француженки, и она вперила в лицо сестры безнадежный взгляд.

— О, что касается этого, то я могу ей уступить мою комнату, — с готовностью предложила ей кроткая Эми.

— Jamais! [5]— с экспансивным жестом вскричала Сюзанна Септ. — Никогда я не позволю себе сделать этого, моя кроткая, добрая Эми… Не велика птица эта барышня! Что, если устроить ее в светлой кладовой? Я прикажу вынести оттуда сундуки и корзины, и комнатка может выйти весьма приличной. Во всяком случае, не хуже ее самой. Что она такое? Un parvenue, [6]выскочка, воспитанная из милости в генеральском доме!

— Но…

— Не противоречь, Эми, это правда! Ты слишком покладиста, моя добрая Эми, и готова отдать последнюю рубашку каждой. А этого нельзя. Нельзя также прививать гонор людям низкого происхождения. Пусть знают, кто они такие и что представляют собой. Итак, пусть эта маленькая «солдатка» Кирилова поселится в бывшей кладовой. Там ей будет прекрасно… Позаботься о ее комнате. А я пойду к моим барышням поговорить с ними по поводу новых пансионерок.

Сестры расстались. Хлопотунья Эми, на которой лежала вся хозяйственная часть пансиона, поспешила в кладовую, в то время как ее старшая сестра направила свои стопы на садовую площадку, где воспитанницы ее пансиона вели оживленную игру в лаун-теннис.

Их было шесть человек, шесть молоденьких барышень, в возрасте от шестнадцати до двадцати лет. Прежде всего обращала на себя внимание высокая, черноволосая, худощавая молодая особа с угловатыми манерами и некрасивым резким лицом, с которого не сходило упрямое выражение какой-то угрюмой решимости. Это была Коровина, будущая трагическая актриса, двадцатилетняя девица, готовившаяся на сцену и тщательно разучавшая все время монологи и даже целые отрывки из пьес драматического характера с целью поступления на драматические курсы — эти «золотые ворота», через которые молодая актриса попадает по большей части на сцену.

Прозвище «трагической актрисы» было метко дано Коровиной кем-то из пансионерок.

Подле Коровиной, вооруженная ракеткой для игры в теннис, стояла свежая, загорелая, с здоровым степным румянцем на щеках и толстой русой косой «помещица» Катя Матушевская, игрой судьбы заброшенная сюда из далеких уфимских степей, где жила безвыездно четыре года по окончании курса в Саратовском институте.

«Маленькая авиаторша» Вава Григорьева, прозванная так за исключительный интерес к воздушным полетам, грезившая вслух возможностью проводить всю жизнь в воздушном океане, в мире летчиц и летчиков, на белых крыльях исполинских стрекоз-аэропланов.

Целью жизни Вавы являлась авиация, мечтою — сделаться авиаторшей, идеалом человека — смелый предприимчивый летчик. И сама она как нельзя более подходила к этой профессии.

Воздушная, легкая, подвижная и проворная, она была олицетворенным порывом и стремительностью. А немного рассеянные голубые глазки Вавы отражали в себе кусочек тех далеких лазоревых небес, куда стремительно уносилась в мечтах эта жаждущая воздушных приключений шестнадцатилетняя девушка.

Баронесса Иза Пель, хорошенькая, точно со старинной гравюры сошедшая в мир современной действительности, черноглазая с длинными локонами еврейка, была дочерью богатого барона.

Яркая, талантливая, немного насмешливая, индивидуальная личность Изабеллы Пель казалась много серьезнее других пансионерок. Впрочем, и годами она была старше их. Ей давно уже минуло двадцать, и в фешенебельный пансион она поступила исключительно с целью усовершенствоваться во французском языке перед своей поездкой во французскую Швейцарию, где, по желанию отца, должна была продолжать образование.

Пансион madame Sept являлся для нее, таким образом, переходною ступенью к той самостоятельности, которая ждала ее в другом заграничном пансионе на чужбине, и девушка, пробыв здесь семинедельный срок, могла постепенно приучиться к внедомашней жизни, прежде нежели уехать из России.

Так, по крайней мере, желал ее отец.

Партнершей Изы была толстая, рыхлая, неуклюжая девушка, с одутловатым, чрезмерно белым лицом, сонливыми глазами и медленными, вялыми движениями, дочь богатого купца — Анюта Велизарьева.

Эта Анюта являлась «bete noir» [7]пансиона madame Sept. Оставляя в стороне ужасную разговорную речь Анюты, ее чисто плебейские словечки вроде «ладно», «пущай», «урекнули», «покушамши», «ихний» (Анюта Велизарьева получила домашнее образование и закончила его, не умея порядочно написать своей фамилии), оставляя в стороне эти пробелы, молодая купеческая дочка приводила в ужас своими манерами чрезвычайно чувствительную к этому вопросу директрису.

И если madame Sept нарушила принцип, приняв в свое фешенебельное воспитательное заведение купеческую дочку, то только благодаря усердным хлопотам и обещаниям исключительного характера со стороны самого papaВелизарьева.

— Вы нам, а мы вам, — говорил Кузьма Кузьмич Велизарьев, потрясая с чудовищной силой руку оторопелой француженки в первый приезд свой в пансион, — вы мою Анютку уму-разуму-с научите, всякие там мерси-с, боку-с, да бонжуры с хвостиком, да монплезиры-с разные не поленитесь вколотить девчонке, а мы вас за это, помимо, то есть законных денежек-с за науку, и все прочее, еще когда и кофейком-с, и сахарком-с побалуем, крупкою из лабаза опять же разною поклонимся, леденьчиками-с, пряниками-с, фруктиками-с и прочими сладенькими финтифлюшками, а вы барышней нашей не пренебрегайте-с, потому что они у нас доселе жили дубиной стоеросовою, только и всего-с.