Мне становится холодно, по-настоящему холодно, для этого времени года в Анхане даже чересчур. Я предпринимаю вторую попытку, ищу слова, которые вернут нас домой.

– Ему пришлось, – с трудом выговариваю я. – Ему приказали… контракт, его контракт…

– Ш-ш-ш… – говорит она и нежно гладит мне волосы. – Все в порядке. Ш-ш-ш…

– Ничего не в порядке, это…

Темнота.

Я снова выплываю на свет.

Все еще на арене.

Надо, наверное, бросать.

Если бы кто-нибудь спросил у меня, как я хочу умереть, то я бы ответил: вот именно так, головой на ее коленях и чтобы ее рука ласкала мне волосы.

И все же что-то здесь происходит.

Вокруг все как-то подозрительно стихло, и мне начинает казаться, что на нас навели свет софитов. Оказывается, здесь Ламорак, прямо рядом с Паллас. Это Ма’элКот свел нас троих вместе. А вон и он сам: обращается к зрителям на трибунах… Слышны раскаты его прекрасного голоса, такие гладкие, успокоительные…

Снова темнота, а когда свет возвращается, он уже стоит рядом со мной, так близко, что я могу его коснуться. Голос у него теплый и ласковый, и он говорит мне, чтобы я расслабился, что страшно не будет.

Он умолкает. Взгляд становится далеким, как будто между нами не меньше тысячи миль.

Заклинание!

Я вспоминаю… вспоминаю Заклинание.

Вместе с ним ко мне возвращается сила.

Сами расслабляйтесь.

А я не сдамся.

Ни за что.

Я поворачиваю голову и начинаю вглядываться в сумрак:

– Ламорак… Ламорак…

Паллас наклоняется надо мной – ну прямо ангел из сказки.

– Тише, Кейн, я все знаю. Все в порядке.

– Нет…

Я собираюсь с силами, сосредоточиваюсь. Проверяю, могу ли я двигать руками: если сконцентрироваться на движении, то могу. Движение не должно быть сильным, главное, чтобы оно было неожиданным и точным…

– Ламорак… Ламорак, прошу тебя, мне надо тебе сказать…

Из темноты выплывает его избитое лицо; я шепчу какую-то чушь, главное, чтобы он наклонился ко мне. Ниже, еще ниже. Ну давай, гаденыш, давай…

– Ламорак… не Железная комната… не Театр Истины… ты должен позаботиться о Паллас…

– Хорошо, Кейн, – говорит он. – Я позабочусь, обещаю.

– Обещаешь, да? – Выброс адреналина очищает мне зрение и даже придает силы рукам. – А как ты сдержишь свое обещание без башки?

Он удивленно таращится на меня, а я одной рукой хватаюсь за торчащую надо мной рукоять Косаля, чтобы активировать его визгливую магию, а другой вцепляюсь в длинные блондинистые волосы Ламорака и подтягиваю его шею к мечу.

Вжик – и его голова отделяется от тела легко, как листок из блокнота.

Кровь хлещет фонтаном; колени Паллас подо мной вздрагивают, и я слышу ее крик; губы Ламорака беззвучно шевелятся; его глаза с ужасом пялятся на меня – его мозг еще жив.

Я швыряю его голову Ма’элКоту, словно мяч.

Тот машинально ловит ее, вздрагивает всем телом, глаза расширяются, крик отчаяния рвется с губ.

Но это отчаяние не самого Ма’элКота, а Ламорака.

– Мое имя, – задыхаясь, выпаливает он, глядя вперед невидящими глазами, – мое имя Карл Шанкс, мое имя Карл Шанкс! Я Ламорак…

– Ламорак, – рычу я, собирая оставшиеся силы, – кто приказал тебе выдать Паллас Рил?

– Кольберг, – отвечает он рассеянно, но четко. – Председатель Студии Администратор Кольберг…

Его слова еще не успевают отзвучать, как люди и предметы вокруг меня приобретают радужные светящиеся контуры.

За полсекунды до возврата я вытягиваю руку…

И вцепляюсь в руку Ма’элКота.

Кулак Кольберга с яростью обрушился на кнопку отзыва – раз, другой, третий. Каждый удар сопровождался отчаянным: «Нет! Нет! Нет!» – он бил по кнопке и бил, пока не разбил кулак в кровь, а на нейтральной белизне стен в комнате техподдержки не показались яркие брызги.

Техники сжались в углу и смотрели на него с ужасом. Двое соцполов отзеркалили друг друга невидимыми из-за шлемов взглядами.

– По-моему, мы видели достаточно, – сказал один.

– Это все ложь! – в отчаянии рычал Кольберг. – Я вам клянусь: ложь! У него нет доказательств, свидетельств нет!

Второй полицейский схватил его за запястье:

– Вы отозвали Паллас Рил на глазах большого числа местных жителей; разоблачение Актера в глазах местных приравнивается к преднамеренному разрушению актерской карьеры. Вы арестованы.

Кольберг вырвался, одним прыжком подскочил к пульту и включил микрофон.

– Майклсон! – взвыл он, и от его голоса завибрировали все динамики в комнате: Кейн был еще онлайн, хотя и лежал уже в куче тел на вершине платформы Трансфера. – Ты заплатишь за это жизнью! Слышишь, ты, жизнью!

Когда соцполы наконец оттащили его от микрофона и поволокли прочь, он услышал ответ Кейна – последние, сказанные шепотом фразы его внутреннего монолога:

Ага. И скорее, чем ты думаешь.

Резкий, беспощадный свет софитов по периметру площадки на Трансферной платформе зажигает радужное сияние вокруг львиной гривы Ма’элКота. Против яркого света я вижу только его силуэт, лицо скрыто в тени, и слава богу: хватит с меня того беспримесного ужаса, которым напоен его голос, когда он смотрит на бесконечные ряды безликих индукционных шлемов над неподвижными телами зомби, которыми огромный зал наполнен от подножия зиккурата и почти до самого потолка.

– Твой мир, – потрясенно шепчет он. – О боги Мои, ты втащил Меня в свой кошмарный мир…

То, что он выбрал именно эти слова, – не случайность, не инстинктивный человеческий страх перед чужим, не беспомощный ужас простодушного дикаря и даже не отвращение к незнакомому.

Нет, его душит именно знакомость всего, что он видит.

Он произносит эти слова по-английски.

Его могучий мозг адаптируется к воспоминаниям Ламорака – Карла, обрабатывает их и понимает, что мир, откуда он пришел, – Надземный мир – жестокий, непредсказуемый, полный опасностей и боли, есть не что иное, как рай, долгожданная мечта вот этого мира, в котором он отныне обречен прозябать.

Я притащил его следом за собой в ад.

Мне трудно даже представить весь ужас, который он сейчас испытывает, да мне, впрочем, все равно.

Косаль, который стих, видимо, навсегда, все еще торчит у меня из живота. Труп Берна лежит на платформе, под моими ногами.

Я победил.

Он опускает могучую голову и смотрит на меня, на нас:

– Ты уничтожил меня. Почему, Кейн? – Его голос дрожит от горя. – Почему ты сделал это со мной?

Я пожимаю плечами. Больно.

– Просто тебе не повезло – ты оказался врагом Паллас Рил.

Вдруг наверху, в дальнем конце зала, хлопает дверь. Через всю Кавею ко мне мчится аварийная бригада, значит кому-то из технарей там, наверху, хватило ума вызвать медиков.

Теплый соленый дождь капает мне на лицо: это слезы Шанны.

– Держись, – просит она. – Не умирай. Пожалуйста.

Я хочу стиснуть ее руку, но тьма снова обступает меня со всех сторон.

– Не уходи.

– Я буду с тобой. Клянусь.

Голос Ма’элКота звучит потерянно, беспомощно, и он вдруг кажется мне таким юным.

– А что дальше? Что теперь будет со мной?

Я не отвечаю, пусть другие решают.

Наверное, я еще в Сети; никто не додумался прервать трансляцию. И вы все погружаетесь со мной в ночь.

Шанна склоняется ко мне, и ее теплая щека прижимается к моей, холодной. Она шепчет мне в ухо:

– Держись, Кейн.

– К черту Кейна, – говорю я, превозмогая боль, и разгоняю мглу, чтобы успеть сказать последнюю, финальную реплику. – Забудь этого засранца. Зови меня Хари.

Ночь, сомкнувшаяся вокруг меня, медленно поворачивает к утру, и я, шажок за шажком, начинаю новый путь к свету.

Настал день, когда Хари проснулся и обнаружил, что возле его кровати сидит Шанна.