У ветра с океана даже запах соленый. Он бил в ноздри так же резко и остро, как кокаин, и вставлял мне не хуже. Соскучился я по морю. Чертовски соскучился! Появилось желание в конце этой кампании бросить армию и стать судовладельцем и капитаном. Деньги на небольшое судно и дешевый товар на первый рейс уже накопил. Отрезвлял себя мыслью, что быстро окажусь в следующей эпохе, где придется начинать практически с нуля. Лучше притуплю желание плаванием на триреме вдоль берега, как сейчас, чтобы была возможность быстро выскочить на ней на сушу и переждать шторм. Трирема под моим командованием дрейфует в эстуарии Луары, который шириной около мили. Заканчивается прилив. Здесь его высота метров шесть, а приливное течение разгоняется до четырех узлов. Речное течение потихоньку перебарывает приливное, и мою трирему медленно сносит в сторону отрытого океана, где держится почти на месте венетское судно, которое я бы классифицировал, как когг — тяжелое одномачтовое судно с прямыми форштевнем и ахтерштевнем, собранное из дубовых досок и брусьев, длиной метров пятнадцать, шириной пять, водоизмещением тонн пятьдесят-семьдесят, надводным бортом высотой три с половиной метра и осадкой в грузу, как подсказывает опыт, около двух. Днище почти плоское, чтобы во время отливов ложиться на грунт. Паруса используют кожаные. Наверное, из-за недостатка материи, которую надо сшивать в три-четыре слоя, чтобы не порвали сильные океанские ветра. У венетов железные якорь-цепи, но якоря каменные с деревянным, редко железным штоком. Такие суда очень плохо маневрируют и медленно движутся даже при свежем ветре, зато легко переносят здешние суровые шторма. Это, как догадываюсь, прислано сюда следить за нами. Как-никак на правый берег эстуария Лигера (Луары) вытянуты римские семь трирем и тринадцать либурн. Рядом с ними расположились десятка три больших лодок наших союзников: пиктонов, сантонов, туронов и битуригов. Такие лодки кельты используют для ловли рыбы и каботажных перевозок. Это пока что весь флот армии Гая Юлия Цезаря. На правом берегу реки выше по течению строятся еще несколько галер, для которых уже прибыли экипажи со Средиземного моря.
Когда приливное течение становится совсем слабым, я приказываю кормчему, галлу из Арелата:
— Начинаем движение. Держать на венетское судно.
Следом за нами строем кильватер движутся еще две триремы. Одна явно лишняя, но пусть поучится в реальном бою. Теоритически экипажи знают, как надо брать на абордаж суда с высоким надводным бортом. Осталось закрепить на практике.
Заметив, что мы направляемся к ним, венеты подвернули влево, сменив галфвинд на крутой бакштаг, и медленно пошли в открытый океан. Наверное, надеялись, что мы побоимся отходить далеко от берега. Не на тех нарвались! В отличие от остальных членов экипажа, не боюсь уходить в открытое море, а решения принимаю я. Волны высотой с метр, что для нас не сахар, но терпимо. Трирема разрезает их мощным форштевнем. Тарана у нее нет. Убедил, что все равно не пригодится.
Когда до когга остается пара кабельтовых, машу рукой центуриону второй триремы, чтобы шел к левому борту будущего приза. Тогда его трирему будет сносить ветром на вражеское судно. Моя пойдет к правому, швартовка к которому сложнее. Примерно за кабельтов наши катапульты начинают обстрел. Точность не ахти, но зевак с кормы венетского судна согнали. Метров за сто вступают в дело лучники и пращники. Их задача — заставить врагов прятаться, чтобы не могли отслеживать наши действия.
— Суши весла! — командую я.
Три яруса весел обоих бортов, роняя капли воды, замирают в воздухе. Трирема стала похожа на огромное насекомое, которое, раскинув крылья, скользит по воде.
Убедившись, что инерции хватит, чтобы догнать венетское судно и зацепиться за него, отдаю следующий приказ:
— Левый борт, втянуть весла!
Экипажи работают быстро, слажено. Сказывается выучка, потому что служат на военно-морском флоте не первый год.
— Прижимайся к борту, — говорю я кормчему.
Он и сам знает, что надо делать, поэтому из вежливости кивает мне, не отрывая при этом взгляд от вражеского судна.
На корму когга выходит упитанный тип с длинными, распущенными волосами и бородой, которые лохматит ветер. Тут же ему в лобешник прилетает свинцовая пуля из пращи. Бородач пару секунд стоит неподвижно, пытаясь, наверное, понять, чем это и за что его так, а потом падает навзничь. Стрелки и легионеры на палубе триремы орут громко и радостно, будто уже захватили приз. Что ж, начало, действительно, впечатляющее.
Больше никто из венетов так не подставлялся. Они, конечно, следили за нами, выглядывая из-за фальшбортов, мачты, но ненадолго. Еще их лучники выскакивали из укрытий, быстро стреляли и прятались. Поскольку действовали поодиночке, ущерба не наносили. Мои воины замечали летящую стрелу, уклонялись сами и предупреждали товарищей. Венеты не сильно заморачиваются по этому поводу, уверенные, что высокие борта спасут их.
Под острым углом трирема врезалась носом в борт когга. Завизжало жалобно дерево, трущееся о дерево, завоняло гарью. Замечаю отличие данного судна от когга: обшивка встык, а не внахлест. Обмазано чем-то темным на основе смолы. Наверное, придумали какое-то собственное покрытие, спасающее от морских древоточцев, потому что корпус на полметра ниже ватерлинии, сейчас находящийся над водой, так как судно в балласте, выглядит свежо. Летят «кошки», цепляются за планширь венетского судна. Матросы быстро кладут шлаги на деревянные кнехты, чтобы удержать трирему возле борта когга. Один трос обрывается, громко стрельнув. Остальные три выдерживают. Трирема замирает у борта вражеского судна.
От уровня моря до планширя когга метра четыре. Даже я, самый длинный среди членов экипажа, встав на планширь триремы, не достану до него. Зато лестницы с крючьями достают с запасом. Все три цепляются за планширь и замирают, потому что упоры плотно прижимаются к борту, создавая зазор между ним и ступеньками, по которым так удобнее карабкаться. Первому, поднявшемуся на борт венетского судна, обещан крепостной венок. Желающих получить его среди легионеров много. Первая тройка без щитов торопливо взбирается по лестницам — и первые три трупа с разрубленными шлемами и головами падают на трирему. Это венеты поприветствовали двуручными топорами. Одного врага застрелили лучники, сразу четыре стрелы получил в лицо, но остальные двое успели спрятаться. Следующая тройка поднимается, как положено — держа над головой щит. Их тоже встречают топорами, но, пока пытаются пробить щиты, падают сраженные стрелами из луков и пулями из пращ. Все трое легионеров переваливают через фальшборт и, судя по звону оружия и крикам, вступают в бой. Им на помощь спешит вторая тройка, третья…
С пятой поднимаюсь я. Палуба завалена трупами, в основном вражескими. Прислонившись к мачте спиной, на палубе сидит легионер и пытается затолкать в проломленный череп выпавшие из него, красно-серые, студенистые комки. Глаза пустые, без боли и мысли. Разрубленный, окровавленный шлем валяется рядом. Бой еще продолжается на баке, где с десяток венетов, вооруженных топорами и короткими копьями, собрались в кучу и пытаются отбиться от легионеров, которые наступают двумя линиями по пять человек в каждой. Первая выбрасывает из-за щита гладиусы, нанося быстрые и точные уколы. Вторая подталкивает их и подстраховывает. Сопротивление венетов быстро ослабевает, один за другим падают на палубу убитыми или ранеными. Я иду туда, по пути добив раненого в шею юношу лет шестнадцати, который лежал на спине и удивленно смотрел на свою правую руки с растопыренными пальцами, выпачканными алой кровью, не желая, наверное, верить, что умирает. В юности трудно смириться с тем, что смерть приходит и к тебе.
Добив венетов на баке, легионеры начинают собирать трофеи и выбрасывать за борт трупы врагов. Из трюма приводят шесть человек, решивших пересидеть бой в укрытии. Судьба труса быть рабом. Я оставляю их на призе, чтобы работали с парусом. Затем из трюма достают бочки с солониной, мукой, горохом и водой. Кельты предпочитают хранить продукты в деревянных бочках, а не глиняных сосудах, как греки и римляне. Впрочем, и римляне еще в предыдущую мою эпоху начали отдавать предпочтение деревянным бочкам для хранения вина. Из конур, которые язык не поворачивается назвать каютами или кубриками, выносят корзину с хлебом, дешевое барахло и тюфяки с соломой. Все это законная добыча моих воинов. От своей доли в этом хламе я отказался, но им не мешаю. Мне хватит того, что получу за когг, если на него найдется покупатель. Гай Юлий Цезарь сделал царский жест: все, добытое на море, получат те, кто захватит. Таким способом он в первую очередь поощрял наших союзников-галлов, которые, как я заметил, не рвались в бой с венетами.
