Утром меня вызвали к Гаю Юлию Цезарю. Судя по бледному лицу и подрагивающим рукам, недавно у проконсула был очередной эпилептический припадок. Он полусидел в постели, укрытый толстым одеялом их куньих шкур, сшитых в два слоя шерстью наружу — подарок эдуйского вождя Дивитиака. Рядом с кроватью стоял молодой раб Секст, помешивал какое-то питье золотой ложечкой в золотой чаше с барельефом в виде слонов, которые шли, держась хоботом за хвост предыдущего.

— Мне сказали, что это ты первым пристал к берегу на триреме и поддержал высадившихся легионеров, — начал Гай Юлий Цезарь.

— Да, мой император, — бодро, но тихо, как положено возле постели больного, подтвердил я.

— Будешь награжден фалерой, — объявил он.

— А нельзя ли все мои фалеры поменять на одно римское гражданство? — задал я дерзкий вопрос.

Проконсул долго и молча смотрел на меня, словно увидел что-то необычное, а потом объяснил, медленно произнося слова:

— Как только я даю гражданство отважному воину, он сразу бросает службу. В итоге получаю плохого гражданина вместо хорошего солдата, и моя страна и моя армия становятся слабее. Так что послужи мне здесь, — и пообещал: — Когда станешь не нужен, получишь гражданство.

— Когда дойдем до Рима? — не удержался я.

На самом деле я был уверен, что таких планов у него пока нет. Точнее, вернуться в Рим и стать там первым, но не диктатором, Гай Юлий Цезарь наверняка мечтает. Пока что у него цель номер один — прослыть великим полководцем, переплюнуть своего дядю.

— Что ты имеешь в виду? — настороженно спросил Гай Юлий Цезарь.

— Что лучше быть первым в Риме, чем первым в провинции, — перефразировал я его высказывание, если оно не историческая байка.

Видимо, нет, потому что проконсул улыбнулся еле заметно, уголками губ, и произнес многозначительно:

— Ты слишком много знаешь и говоришь. Такие люди долго не живут…

— Если служат верно, то и живут долго, — нашелся я.

— Тоже верно, — согласился он и махнул рукой, чтобы я проваливал.

И зря. Я собирался дать ему несколько советов по поводу управления флотом, в частности размещению кораблей на якорной стоянке. Так, как сейчас — сбившись в кучу — уж точно нельзя стоять.

По пути к своей триреме я встретил трибуна Гнея Генуция со свитой из восьми человек, назначенного после окончания высадки командующим флотом. Это был самодовольный тип с искристой манией величия: стоило задеть ее, искры летели во все стороны. Чтобы ненароком не обожгли меня, тоже не стал давать ему советы. Пусть командует, как умеет.

— Трибун, мне кажется, командующему армией не помешает информация, что делают враги на побережье слева и справа от нас. Моя трирема готова отправиться на разведку, — обратился я.

— Откуда ты знаешь, что надо проконсулу?! — сразу вспыхнул он.

— Я всего лишь предположил, что он наградил бы того, кто принес бы ему разведданные, а ты отметил бы исполнителя, — сказал я.

— Пожалуй, ты прав! — мигом сменив гнев на милость, произнес Гней Генуций, после чего спросил: — Где стоит твое судно?

— Вон та трирема, — показал я рукой.

— Вот и отправляйся в ту сторону, — махнул он на запад, — а туда, — показал он на восток, — пошлю кого-нибудь другого.

— Моего дядю, — подсказал юноша из его свиты.

— Можно и твоего дядю, — согласился трибун. — Иди скажи ему, пусть пройдет вдоль берега, посмотрит, что делают бритты.

Гней Генуций со свитой отправился дальше, а мы с юношей — к берегу. Надеюсь, его дядя с умом использует подвернувшуюся возможность стать богаче и отблагодарит племянника. А то ведь может оказаться так, что родственник предпочел бы стоять на рейде и ничего не делать. Римляне в большинстве своем любят море с берега.

Гребцы тоже предпочли бы остаться на берегу. На Лигере служба у них была прекрасная: ешь и спи. От безделья они начали заплывать жирком. Все двадцать пять лет так бы прослужить! Представляю, как материли меня, когда приказал занять места согласно штатному расписанию и приготовиться к движению.

Мы отошли от места высадки миль морских на десять. Поселение на берегу я заметил издали. Оно было примерно к полумиле от берега. Защищено валом и, наверное, рвом. Видны были только верхушки соломенных крыш. На берегу, на оголившемся при отливе дне, лежали рыбацкие лодки без весел и парусов, привязанные к бревнышкам, вбитым в грунт. Мы остановились рядом. По сходне спустились на топкое дно. Я разулся, потому что имел опыт хождения по оголившемуся дну, дошел до сухого места и там обулся. Кто-то последовал моему примеру, кто-то нет, из-за чего двигались намного медленнее, не считая того, что калиги были в грязи, а помыть негде. Как бы там ни было, все воины, кроме катапультистов, высадились и вслед за мной направились к поселению.

Там уже давно наблюдали за нами. Как только мы начали движение, жители сделали правильные выводы и рванули наперегонки к лесу, уводя с собой коров и лошадей. Было их всего сотни четыре, считая детей и стариков. Шансов отбиться от нас у них, действительно, не было.

Дворы в поселение не огорожены. Везде натянуты веревки, на которых вялится нанизанная рыба, постоянно приходится нагибаться, чтобы пройти к постройкам. Дома сложены из дерева и белых камней, нарезанных, видимо, в меловых холмах, которых здесь много. Не самый крепкий материал, зато заготавливается и перевозится легко. Топят по-черному, дым уходит через дыру в крыше. Очаги сложены из других камней, крепких и тяжелых. Все ценное жители унесли с собой, так что нам осталась только щербатая деревянная и глиняная посуда и старое тряпье. В сараях висят пучки вяленой рыбы и стоят бочки и глиняные сосуды с соленой рыбой, зерном, в основном ячменем и овсом, и горохом. Иногда попадались большие кувшины с напитком, похожим на эль. Может быть, это он и есть, забыл уже вкус этого напитка. Между домами бегали куры, абсолютно не интересуясь вялившейся рыбой. Наверное, обожрались уже ею. Мои воины быстро переловили большую часть домашней птицы и выгребли запасы из сараев. В первую очередь забирали эль и вяленую рыбу. Не для того, чтобы второе пустить под первое. Употреблять их будут по раздельности. Просто с солью в армии в последнее время напряженка, поэтому, в отличие от кур, вяленая рыба для нас — самый желанный продукт. Погрузили на трирему самое ценное из найденного, обеспечив себя едой на несколько дней, после чего отправились в обратную сторону. Трибуну Гнею Генуцию доложу, что крупных подразделений противника в окрестностях не замечено.

Разбудили меня крики и грохот. Снилось что-то очень эротичное, поэтому спросонья не сразу понял, где нахожусь и что случилось. Привычно пошарил рукой возле себя слева и справа, не обнаружил теплого женского тела, после чего начал возвращаться в реальность. Я лежал на главной палубе возле полуюта, куда не задувал ветер. Ночи стали холодными, а на сильном ветру и вовсе задубеваешь. Кричали, используя отборные латинские ругательства, примерно в кабельтове от нас. В темноте трудно было разглядеть, что там происходит, но по ругами и навигационным условиям — дул штормовой ветер — я быстро сделал вывод, что транспортники сорвало с якорей, и одни навалились друг на друга, а другие были выброшены ветром и приливом не берег. Трирема стоит в стороне от этого табора, поэтому до нас, надеюсь, не доберутся.

Опыт он и есть опыт. Члены экипажа смотрели на меня, как на придурка, когда переставил трирему подальше от остальных судов. На отшибе на нас легче напасть и в гости плыть на лодке далеко. Более того, я заставил срубить и во время отлива вбить в оголившееся дно четыре сваи: две перед носовой частью триремы и две перед кормовой. Они служили нам кнехтами. Мы завели на каждый по швартову, перекрестив носовую и кормовую пары. Теперь нам не страшны были приливно-отливные течения. Два раза в сутки трирема, покачиваясь на волнах, поднималась во время прилива, и через несколько часов во время отлива опять ложилась на оголившееся дно в том же самом месте. Нашему примеру никто не последовал, сочли глупой выдумкой Полугалла, как меня иногда называют. Посмотрю утром на этих умников.