Зато с Думнориксом встретился на второй день. Был он высокого роста и крепкого сложения. Светло-русые волосы эдуйского командующего были помыты в известковом растворе и уложены в прическу, напоминающую шлем, который римляне называли кельтским, хотя это была, скорее, упрощенная модификация коринфского, нижний край которого опирался на плечи. Волевое лицо выбрито недавно, кроме усов, широких, западавших в рот, и длинных. Глаза серые. Нос прямой длинный с широкими ноздрями. На Думнориксе висели золотые серьги в виде колокольчиков, золотая гривна со змеиными головами на обоих концах, золотая застежка пурпурного плаща в виде вставшей на дыбы лошади, по два золотых браслета с растительным орнаментом на каждой руке, по золотому кольцу или перстню с красной с черными пятнышками яшмой на каждом пальце, кроме больших, широкий ремень с овальными золотыми пластинками, на которых барельеф дерева с низким толстым стволом и широченной кроной, из-за чего сперва принял за гриб, висевшая справа метровая спата с рукояткой из слоновой кости и навершием в виде золотого шара, скрытая в ножнах, выложенных золотыми пластинами с барельефом в виде сражающихся кельтов-копейщиков, золотые пластинки в виде прилегшего кабана, прикрепленные к подъемам сапог. К украшениям, наверное, надо отнести и разноцветный бисер по вороту белой рубахи, ее подолу и краям рукавов, которые были длиной до локтя, и золотого цвета бахрому по боковым швам черных шерстяных штанов. В общем, во всех отношениях блестящий представитель кельтского народа. Сопровождали его десятка два чуть менее блестящих.
Проходя мимо меня, завтракавшего стоя возле тележки, с которой пожилая эдуйка продавала молоко и свежие лепешки, Думнорикс скользнул по мне взглядом, потом остановился, посмотрел пристально. Наверное, я был для него таким же диковинным экземпляром, как и он для меня. Я похож на кельта, одет не бедно и при этом не обвешан блестящими предметами, даже рукоять и ножны сабли из недорогих материалов.
— Новенький? — спросил он.
— Вчера вечером прибыл, — ответил я.
— Откуда? — задал Думнорикс следующий вопрос.
— Из Иберии, — дал я ответ.
— Хочешь стать моим параситом? — то ли поинтересовался, то ли предложил он.
— Я — гезат, — то ли проинформировал, то ли в мягкой форме отклонил я предложение.
— Выбор, достойный настоящего мужчины! — похвалил Думнорикс и пошел дальше, перебрасываясь приветствиями и короткими фразами со знакомыми воинами.
Задерживаться надолго в кельтской армии я пока не собирался. Посражаюсь с гельветами, постараюсь захватить трофеев побольше, разузнаю ситуацию в Римской республике и окрестностях и решу, где и чем заниматься дальше. По-любому роль парасита Думнорикса моей мечтой не являлась. Боюсь умереть от смеха, живя среди этих кичливых клоунов.
Более того, я специально не присоединялся ни к одному отряду, в том числе и к гезатам, которых здесь было сотни три. Такое в кельтской армии было редкостью, в виду повышенной стадности нынешних людей всех национальностей, но не запрещалось. Так я смогу в любой момент покинуть войско, если мне в нем не понравится.
Во второй половине дня перед самым заходом солнца Думнорикс собрал воинов на лугу неподалеку от дома, в котором жил, и объявил, что послезавтра отправляемся к реке Арар на соединение с римской армией, после чего дадим сражение гельветам. Последние из-за постоянного и все усиливающегося давления германцев перемещались по правому берегу реки, землям эдуев, со своих исконных земель, расположенных на территории будущей Швейцарии, в сторону Иберии, где хотели бы осесть в роли союзников Рима. Союзниками они были теми еще. Это именно гельветы прогнали сдавшихся легионеров легата Гая Попиллия Лената под ярмом, а я избежал позора, уплыв ночью на плоту. Об этом унижении помнили не только победители и побежденные, но даже эдуи, не имевшие к тем событиям никакого отношения. Римляне пытались помешать переселению. Им хотелось иметь защитную прослойку от германцев, которые в случае ухода гельветов подойдут вплотную к северным землям Республики. Вот мы и пойдем объяснять гельветам, что они не правы.
Мы едем по разоренным эдуйским землям вслед за гельветами. В нашей небольшой армии около трех тысяч всадников. Никакой пехоты и обоза. Все нужное, включая запасы еды, каждый везет сам. Как мне рассказали, это Думнорикс уговорил секванов, соседей эдуев и союзников римлян, пропустить через свои земли гельветов, которые пообещали никого не грабить и не убивать. Оказывается, наш командир женат на дочери Оргеторига, бывшего вождя гельветов, который и уговорил соплеменников перебраться на новое место жительства, но покончил с собой в прошлом году после обвинения в попытке узурпировать власть, за что мог быть сожжен на костре. Теперь мы могли видеть результат решения Думнорикса: сожженные деревни, трупы убитых крестьян, вытоптанные поля с недозревшими зерновыми, на которых, видимо, пасли лошадей и другой скот… Знал бы я, что Думнорикс такой дурак или подлец, не примкнул бы к армии эдуев. Можно, конечно, и сейчас свалить, но решил с ними добраться до римских легионов и посмотреть, как в них сейчас обстоят дела и нет ли привлекательной вакансии? Если не окажется, отправлюсь в Рим. В столице больше шансов встретить Удачу, едущую на хромой норовистой кобыле, и схватить ее за длинный чуб.
Никто точно не знает, где сейчас основные силы гельветов. Разведку не высылают, полагаются на показания уцелевших местных жителей. Говорят, что где-то рядом, поэтому все едут в доспехах. И без них к полудню, когда солнце начинает припекать на полную, едешь мокрый от пота, а уж в доспехах я чувствую себя мясом, законсервированным в собственном соку. К привалу даже кожаные штаны будут мокрыми насквозь. В придачу от лошадей, а их много возле меня, несмотря на то, что плетусь в хвосте армии, идет такой ядреный духан, что подташнивает и кружится голова.
Рядом скачут всадники-эдуи и из других племен, примкнувшие к ним. У кого-то личные счеты с гельветами, кто-то решил добыть трофеев. На войне всегда найдется возможность стать немного богаче. Впрочем, и прямо противоположная тоже. У меня с попутчиками нормальные, можно сказать, приятельские отношения. Среди кельтов мало лучников да и те не ахти, редко подстреливают дичь, а я добычливый охотник, и к вечернему привалу успеваю разжиться косулей или кабанчиком. Поскольку в такую жару мясо быстро протухает, отрезаю лучшие куски себе на ужин и завтрак, а остальное раздаю попутчикам. Они отдаривают мукой, крупами, бобами… Единственное, чего в эдуйской армии не достанешь — это вино. Не потому, что сухой закон, а как раз наоборот — выдувают сразу. Кельты пьют вино неразбавленным и в неприличном количестве, пока не потечет из всех дыр. У валлийцев, шотландцев, ирландцев эта привычка сохранится, а вот французы будут пить много, но при этом не нажираться, что косвенно доказывает их некельтское происхождение.
С головы армии к хвосту передается весть, что добрались до места ночевки. До захода солнца еще часа два, но, наверное, Думнориксу надоело трястись по жаре или не спешит воевать со своими родственниками по жене. Я отдаю повод запасного коня эдую Дуффу (Темному) — натуральному светлокожему блондину, чтобы присмотрел за ним, пока буду охотиться, и сворачиваю с дороги на первую же тропинку, ведущую в сторону горного отрога. Воздух в лесу чище и, как кажется, прохладнее. У меня сразу улучшается самочувствие и следом за ним настроение. Не портят его даже ветки деревьев, от которых приходится постоянно уклоняться. Минут через пятнадцать выезжаю на лужайку. Через нее течет ручей с чистой и холодной водой, от которой сводит зубы, причем не только у меня. Мой очередной Буцефал жадно припадает к воде ниже по течению ручья, втягивает большое количество, после чего сразу поднимает голову и трясет из стороны в сторону, будто отгоняет мух и слепней. Впрочем, и насекомые тоже достают его, не перестает хлестать хвостом и стричь кожей. Я снимаю шлем, ополаскиваю лицо и лью воду на мокрую от пота голову. Сдерживаю желание содрать с себя панцирь с кольчужными ожерельем, рукавами по локоть и юбкой до коленей с разрезами спереди и сзади, наручи и поножи, потому что всякое может случиться, а надевать их без посторонней помощи трудно.
