Теперь она была совершенно одинока.

Тяжелый монотонный стук продолжался. Впереди ей открылся радужный свет, перемешанный с каким-то иным светом, что лился подобно жидкости; он принимал вид круговых огней и цветных колес, подкрадывался к ней все ближе и ближе со всех сторон. А прямо перед нею огромное Нечто продолжало издавать грозные, пульсирующие звуки. Она слышала его повелительный, разгневанный зов, который гнал ее куда-то наверх. Его неумолимая требовательность страшила ее. И, ужаснувшись, превозмогая мучительную боль, она воззвала к нему:

— Либера ми, домини! Де морта этерна, ин дие илла тременда. Мощь чудовищных звуков нарастала все больше и больше. А она, беспомощная, все ближе и ближе соскальзывала к их источнику, и все более и более четко перед ее взором начало разворачиваться фантастическое зрелище: она увидела гигантскую дугу лука, опоясывающего добрую половину небосклона, и на ней — Заступника. Тетива лука была оттянута назад. Заступник был помещен на нее вместо стрелы. А затем совершенно беззвучно этот гигантский лук выпустил стрелу — Заступника далеко вверх, прямо в центр наименьшего из концентрически расположенных колец.

— Агнус Деи, — произнесла она. — Кви толлис пекката мунди. Она отвернула свой взор от явившегося ей бурлящего водоворота…, и увидела, далеко внизу под собою, бесконечную ледяную равнину, покрытую снегом и испещренную валунами. Яростный ветер продувал эту равнину насквозь, и, пока она глядела вниз, вокруг скал образовались еще большие снежные сугробы. Новый Ледниковый период, мелькнуло у нее в голове, и тут же она обнаружила, что ей не то, чтобы говорить, невероятно трудно стало даже мыслить на английском языке.

— Лакримоза диес илла, — произнесла она, вся скорчившись от боли; грудь ее, казалось, превратилась в плаху, на которой мученически трепетало ее сердце, — Ква ресургет экс фавилла, юдикантус хомо реус. — Ей показалось, что именно для того, чтобы уменьшить испытываемые ею мучению, ей и потребовалось перейти на латынь — язык, который она никогда не изучала и который был ей совершенно неизвестен, — Хик эрго парце. Деус! — воскликнула она. — Пие Йезу Домине, дона эйс реквием. — Бешеный пульсирующий гул все никак не прекращался.

Под ногами у нее разверзлась бездна. Она начала в нее падать, вымерзшая равнина ада, простиравшаяся под нею, стремительно приближалась. Она снова закричала:

— Либера ми, домини, де морте этерна!

И тем не менее продолжала падать. Она уже почти достигла ледяной преисподней, ничто не предвещало, что ей удастся ее избежать. Рядом с нею воспарило какое-то существо с огромными крыльями, похожее на гигантскую металлическую стрекозу, из головы которой торчали острые шипы. Стрекоза пронеслась мимо нее вверх, отдав ее тело волнами теплого воздуха.

— Сальве ме, фоне пиетатис, — воззвала она. Она узнала, кто это, и ничуть не удивилась, увидев Его. Заступника, который выпорхнул из ледяного ада и теперь мчался назад, к живому огню менее крупных, внутренних колец.

Великое множество огней самого различного цвета неожиданно зажглось со всех сторон вокруг нее. Она увидела, как рядом вспыхнуло красное дымящееся пламя, и в замешательстве потянулась к нему. Но что-то в последний момент заставило ее остановиться. Это не тот цвет, решила она в душе. Ей нужно искать огонь чистого белого цвета, более соответствующего тому месту, где ей суждено возродиться. Она воспарила выше, увлекаемая струями теплого воздуха, хвостом тянувшегося за Заступником…, красный, дымящийся огонь тотчас же исчез, а на его месте, справа от себя, она увидела яркий ровный желтый свет. И изо всех сил устремилась к нему.

Боль у нее в груди, казалось, несколько поутихла; она вообще теперь уже едва ощущала свое тело. Спасибо тебе, подумала она, за избавление от страданий. Душа ее возликовала. Я видела Его, видела Заступника, и благодаря ему у меня появилась теперь надежда на спасение. Веди меня, подумала она. Высвети мне путь к возрождению в новой, более справедливой жизни.

И тут появился этот долгожданный чистый белый свет, она устремилась к нему, и что-то, казалось, помогало ей в ее движении. Однако ты на меня все еще разгневан, подумала она, слыша повторяющиеся мощные, гулкие удары, она все еще продолжала ощущать прежнее чудовищное биение. Хоть теперь оно уже не тревожило ее, эти звуки, наверное, будут и дальше распространяться по всей вечности, они вне пределов обычного восприятия времени, отсчитываемого в материальной вселенной. Здесь начисто отсутствовали времени ощущения материального пространства. Все, казалось, теперь имело только два измерения и спрессовалось в одной плоскости, как верно воспринимаемые, но грубо выполненные фигурки людей, нарисованные ребенком или первобытным человеком. Яркие, многоцветные фигурки, но абсолютно плоские — и тем не менее впечатляющие.

— Морс ступебит эт натура, — громко произнесла она. — Кум ресургет креатура, юдиканти респонзура.

Гулкая пульсация стала слабее. Это невидимое Нечто простило меня, решила она. Оно позволяет Заступнику направить меня по верному пути.

Она продолжала медленно плыть к чистому белому свету, все еще время от времени декламируя благочестивые латинские изречения. Боль в груди у нее теперь совсем прошла, не ощущала она более и тяжести собственного веса.

Гулкие мощные удары, которыми все еще отмечалось присутствие этого всеобъемлющего Существа, продолжали ощущаться ею, но теперь она понимала, что не для нее они предназначены, что они теперь — для других.

Вот и наступил для нее День Сличения. День Страшного Суда — она явилась и была пропущена далее. Она прошла это высшее разбирательство — и было вынесено благоприятное для нее суждение. И теперь она испытывала переполнявшую ее необыкновенную радость. И продолжала лететь, как мотылек среди сонмища вспышек новых звезд, лететь на тот единственный огонек, что был предназначен только для нее одной.

— Я совсем не намеревался убивать ее, — хрипло произнес Игнас Тагг. Он стоял теперь, тупо уставясь на тело Мэгги Уолш. — Я не знал, что она собиралась сделать. Она все ближе и ближе ко мне подходила. Я подумал, что она хочет отобрать у меня пистолет. — Плечо его дернулось в сторону Глена Белснора, как бы обвиняя его. — И потом он сказал, что пистолет не заряжен.

— Да, вы правы, — сказал Расселл. — Она хотела забрать у вас пистолет.

— Значит, я сделал правильно, — сказал Тагг.

На какое— то время воцарилась никем не нарушаемая мертвая тишина.

— Я не собираюсь отдавать этот пистолет, — в конце концов заявил Тагг.

— Верное решение, Тагг, — заметил Бэббл. — Пусть он остается у вас, чтобы все могли убедиться в том, сколько еще ни в чем неповинных людей вздумается вам погубить.

— Повторяю, я не хотел ее убивать, — Тагг направил дуло пистолета на доктора Бэббла. — Мне никогда и раньше никого не хотелось убивать. Ну, кто еще хочет этот пистолет? — Он стал дико озираться по сторонам, глядя по очереди на всех. — Я поступил точно так же, как Белснор, не лучше и не хуже. Мы, что, он и я, чем-то отличаемся друг от друга? Поэтому кому-кому, а уж ему я черта с два отдам пистолет.

Тяжело дыша, он несколько раз едва не поперхнулся, выплевывая слова, однако продолжал сжимать пистолет и все так же, с дико выпученными глазами, озирался вокруг.

Белснор подошел вплотную к Сету Морли.

— Нам обязательно нужно отобрать у него оружие.

— Я понимаю, — сказал Сет Морли.

Только вот он никак не мог придумать, как это осуществить. Если Тагг решился убить человека, притом женщину, потому, что она приближалась к нему, читая «Библию», он вряд ли остановится перед убийством любого из них, если ему что-то не понравится.

Теперь было совершенно ясно, что Тагг уже не соображал, что творил, что он полностью сошел с ума. В этом не было ни малейших сомнений. Он намеренно убил Мэгги Уолш, и только теперь до Сета Морли наконец дошло то, чего он раньше недопонимал. Белснор убил Тони, но он не хотел этого. Тагг же убил ради удовлетворения собственной прихоти.