– Не то, что болею, помирать собираюсь, – грустно пошутил мужик. – Как там моя Ульянка?

– Когда уезжал, все было хорошо, – ответил я. – Что с тобой случилось?

– Запороли, ироды, все нутро отбили.

– А хозяйка твоя где? – спросил я, чтобы что-нибудь сказать.

– Знамо где, в поле.

– Ты сам встать и выйти сможешь, а то здесь ничего не видно?

– Прости, не подняться мне. Да ты не меня жалей, я свое пожил. Вот только деток некому будет кормить...

– С прокормом мы разберемся, – пообещал я. – Давай я хоть дверь и окно открою, а то, как тебя лечить в потемках.

– Чего там лечить, когда на спине мяса не осталось. А ты какими судьбами? – через силу спросил он. – Не боишься, что наш барин снова поймает?

– Помер твой барин, некому больше ловить, и палач его скоро помрет.

– То-то я слышал крики. Думал, опять кого калечат. А оно вон, что значит. Спасибо, батюшка, хоть перед смертью утешил.

– Ладно, потом поговорим, а сейчас я тебя поверну, мне нужно посмотреть твою спину.

– Нечего и ворочать, я с тех пор, как мы с тобой расстались, на брюхе лежу.

Я подошел к двери, распахнул ее настежь и подпер колом, чтобы не закрывалась. Потом открыл ставни на волоковом окне. Сразу стало светлее и даже как будто пахнуло теплом и весной.

Спина у Гривова оказалась в самом плачевном состоянии. Удивительно, как он еще не умер от заражения крови. Струпья от ран гноились и выглядели ужасно.

Я полез в печь и нащупал котел с теплой водой. Опять мне пришлось использовать свое многострадальное нижнее белье как обтирочный и перевязочный материал.

Трава только начала пробиваться из земли, и найти среди ростков противовоспалительные растения я не смог.

Пришлось лазать по сусекам и обходиться тем, что имелось в наличии. Я мелко нарубил лука и чеснока и выдавил из них сок в теплую воду. Этим раствором промыл общую гнойную рану. Дальше все зависело от моих способностей и, главное, состояния здоровья – хватит ли у меня нервной и физической энергии перебороть болезнь.

Гривов безропотно сносил мои болезненные для него прикосновения. Только, когда я закончил подготовку, взмолился:

– Батюшка, ты бы лучше грехи мне отпустил, спасу нет терпеть. Растревожил ты мою спину. Я скоро помирать буду.

– Придется еще потерпеть. Теперь уже недолго, – пообещал я. – А о грехах не бойся, я тебе их прощаю. Во имя отца, сына и святого духа. Аминь.

– Ну, коли так...

Я встал над распростертым телом, закрыл глаза, сосредоточился и начал свой сеанс...

Когда вернулись с полевых работ жена и дети Гривова, он был уже хоть куда: выпил кружку молока и съел кусок мякиша. Я же без сил лежал на соседней лавке.

– Гришаня! – крикнула женщина, вбегая в избу. – Барин помер!

– Знаю. Не шуми, батюшка отдыхает, – отозвался Гривов.

– А я как узнала, так домой. Слышь, солдаты пришли и барина за кривду до смерти запороли, – шепотом рассказывала женщина, испуганно косясь на меня. – Ишь ты, есть, значит, на свете правда!

– Есть, – согласился Гриша, – чего зря болтать, подай-ка лучше мне водицы.

– У вас мед есть? – спросил я со своей лавки.

– Мед есть только у кривого Евсеича, – охотно ответила женщина. – Только он просто так не даст.

– Возьми деньгу, сходи купи, – попросил я, шаря под кольчугой в карманах.

– Еще чего! – возмутилась Гривова. – Мед за деньгу! Я у него на просо сменяю.

– Сменяй, – согласился я. – Только возьми больше, Григорию нужно сладкое питье.

– Мало ли, чего ему нужно! – по привычке возразила рачительная женщина, но, не договорив, прикусила язык.

Она погремела горшками и отправилась за медом. Вскоре в избу пришел Минин.

– Ты куда пропал, Григорьич? – спросил он. – Мы тебя совсем потеряли.

– Приятеля лечу. Ну, что там с Ермолой?

– Забил его мужичок, а сам отпросился в монастырь замаливать грехи. Грозил постричься.

– Ладно. Ты распорядись Захарьина похоронить, а я здесь поживу, пока приятель на ноги не встанет.

– Пищу тебе сюда посылать, али с нами столоваться будешь? У покойника закрома полным-полнешеньки.

– Там видно будет. Прости, я совсем без сил, мне нужно поспать.

– Отдыхай я всем распоряжусь.