Единственное важное расхождение касается определения длины шеи, которая, согласно Шерару, «составляла точно 4 метра 57 сантиметров», а по словам Фотерингхэма, «3 метра 12 сантиметров». Но ведь последний прибавил к своим измерениям осторожную фразу: «насколько мне помнится», в то время как первый заявил, что его измерения абсолютно верны.

В рамках очной ставки портрет, нарисованный Петри, предъявлялся каждому из опрошенных свидетелей под наблюдением двух судей. Все признали, что изображение достаточно верно в отношении некоторых деталей, особенно формы и положения так называемых «лап».

Все это время в Эдинбурге члены Вернеровского общества исходили нетерпением в ожидании обещанных останков. Но непогода на море продолжалась, и те все никак не могли прибыть в шотландскую столицу. Зато некий доктор Джон Барклай, который осматривал фрагменты на месте, прибыл на заседание 14 января 1809 года и поделился своими соображениями по поводу структуры — по его мнению, исключительной — хвостовых позвонков предполагаемого морского змея.

Это сообщение, озаглавленное «Заметки по поводу некоторых частей животного, выброшенного на берег острова Стронсе в сентябре 1808 года», было опубликовано в 1811 году и проиллюстрировано замечательными рисунками. Они представляли не только собственно позвонки, но и высохший и сморщенный череп животного, а также одно из «крыльев», соединенное с грудной костью.

Любой, даже начинающий, зоолог немедленно опознал бы по этим останкам рыбу вида Chondropte-rygien, то есть с хрящевым скелетом, а еще более конкретно — акулу. Из всех позвоночных только у рыб можно встретить скелет, не полностью окостеневший, а среди рыб только хрящевые (акулы, скаты и химеры) обладают целиком хрящевым скелетом — как раз таким, как у зверя из Стронсе; наконец, из всех хрящевых только у акул позвонки имеют лучевое обызвествление в форме звезды, что весьма характерно: они выглядят как катушки или гантели.

Прочие иллюстрации, опубликованные доктором Барклаем, также примечательны. Вид плечевого пояса, к которому прикреплялись конечности, удостоверяет, без всяких сомнений, фантастический характер изображения передних «лап» животного на рисунке мистера Петри. Они никакого отношения не имеют к суставам: это плавательные перепонки, составленные из хрящевых отростков — знаменитые «пальцы»! — и прикрепленные прямо к лопаткам. Следует предположить, что все эти разоблачительные наброски не были представлены доктором Барклаем на том самом заседании Вернеровского общества, ибо иначе придется всерьез усомниться в компетенции не только самого врача, но и почтенного секретаря собрания, равно как и всего собрания в целом. В действительности, как можно прочесть в протоколе этого собрания, мистеру Патрику Нейлу в этот день пришло в голову окрестить, согласно научному ритуалу, «морского змея» из Стронсе:

«Предлагаю назвать этот новый вид „Halsydrus“ (от hals — море и hydros — водяная змея), а так как он определенно напоминает морского червя, описанного полстолетия назад Понтоппиданом в его „Естественной истории Норвегии“, следует прибавить к названию это имя и таким образом наречь — „Halsydrus pontoppidani“.

На следующем заседании, 11 февраля, мистер Нейл наконец смог зачитать перед членами общества свидетельства, собранные магистратом Стронсе. О каких еще более твердых гарантиях можно было мечтать? Все оказалось как нельзя лучше: загадка морского змея разрешена! Шотландских натуралистов охватил восторг, а секретарь Вернеровского общества испытывал ощущение человека, который первым научно окрестил по всем правилам самого известного из морских чудовищ, наконец-то вынырнувшего из легенд, так сказать, «во плоти и кости».

Только эти кости, увы, были хрящами, что совсем не является нормой для змеев, даже и шестипалых. Но более тяжелые огорчения были еще впереди.

Малькольм Ленг не удовлетворился посылкой свидетельских показаний о звере из Стронсе в Вернеровское общество естественной истории. Он отправил их копии разным видным людям из мира науки, среди прочих — сэру Джозефу Бэнксу. Именитый английский натуралист и меценат передал их, в свою очередь, Эверарду Хоуму, прославленному лондонскому хирургу и натуралисту, который как раз тогда составлял анатомический труд по гигантским акулам. Случай изучить одну из этих гигантских, но безобидных рыб ему представился совсем незадолго до этого, так как 13 ноября 1808 года экземпляр 9 метров 29 сантиметров длиной запутался в рыбачьей сети под Гастингсом.

Изучая присланные ему показания людей, имевших возможность видеть зверя из Стронсе, Хоум был поражен, обнаружив целый ряд важных подробностей: так, кожа животного была гладкой, когда по ней водили рукой к хвосту, и шероховатой, когда зверя гладили, так сказать, против шерсти. Но именно это характерно для кожи акул и других хрящевых рыб, которая оснащена крошечными зубчиками, загнутыми по направлению к хвосту!

Таинственный зверь из Стронсе, не является ли он просто китовой акулой? — задался вопросом Хоум. Связанный дружбой с Малькольмом Ленгом, он попросил предоставить в его распоряжение некоторые анатомические части животного — из тех, которые сохранились. Сравнив их с соответствующими частями акулы из Гастингса, он заметил, что «они совпадают не только по форме, но и по размерам». Животное из Стронсе, таким образом, согласно Хоуму, оказалось рыбой из отряда акул, то есть существом, весьма отличным от того образа, который создался у людей, видевших искалеченные и полусгнившие останки, выброшенные на берег.

«В различных свидетельских показаниях, — пишет он в дополнении к своему труду по анатомии китовой акулы, — многие части описаны вполне точно, а среди них и внутренности — спиральный клапан, принятый за желудок, и волокна, описанные как волоски гривы. Следовательно, перед нами экземпляр, обладающий как раз такими волокнами, которые образуют контуры плавника Squalus maximus… Рисунок точен в изображении головы и передней части рыбы, чья кожа, верхняя и нижняя челюсти, жабры и глотка отделились в результате разложения… „Лапы“ вполне сносно представляют органы размножения самца Squalus maximus… и они не были бы столь невероятны, если бы к ним не прибавили еще четыре, в реальности не существующие».

На самом деле правильнее было сказать, что на рисунке, выполненном мистером Петри по воспоминаниям шестинедельной давности одного из очевидцев, изображены грудные и тазовые плавники в несвойственной им форме. Во всяком случае, похоже, то, что принимали за шесть лап, было не чем иным, как двумя парами плавников и двойным органом размножения, который существует у всех хрящевых рыб.

Хоум считал, что грива, которую наблюдали очевидцы, была образована волосками, которые напоминают внешние волокна плавников и хвоста акулы, но счел нужным заметить, что «она должна была располагаться только на месте спинных плавников, а вовсе не растягиваться по всей спине, как на рисунке». Что до изогнутости хвоста, которая невозможна при типе суставов позвоночных, она была, согласно лондонскому хирургу, исключительно плодом воображения.

Все его замечания, без сомнения, были вполне законны. Но Хоум воспользовался ошибками интерпретации свидетельских показаний, чтобы раскритиковать и результаты их измерений, совпадение которых было абсолютным:

«Говорят, — пишет он, — что два различных человека измеряли рыбу, один — локтями, другой при помощи линейки, размеченной по футам, и что последний получил длину 16 метров 75 сантиметров. Точность этих измерений весьма сомнительна, поскольку сохранившиеся части соответствуют рыбе примерно 9 метров 15 сантиметров длины».

И наш анатом сделал заключение: животное, выброшенное на берег в Оркадах, — акула. «И, — прибавляет он, — отверстия, расположенные позади глаз, сообщающиеся со ртом внутри черепа, весьма достоверно говорят, что речь идет о Squalus maximus».

Следует упомянуть, что и в самом деле одной из особенностей гигантской акулы как раз являются две крошечные отдушины с каждой стороны головы: одна сзади от глаза и другая под углом ниже глотки.