В окружении гроссбухов, банковских книг и счетов Атанасий Васильевич чувствовал себя щукой в родном пруду, где все ему было понятно и знакомо. Когда приходило время подбивать баланс, для работников начинались черные дни, но Атанасий наоборот, почитал это сказкой: он сводил счета один за другим, чувствуя себя творцом, из рук которого выходит нечто чудесное и гадал в предвкушении, на какую сумму не сойдется баланс. Если баланс сходился с первого раза, бравый счетовод чувствовал себя обманутым, хотя остальные готовы были ему аплодировать. Если же баланс не сходился, то Атанасий оборачивался Шерлоком Холмсом и другом его Уотсоном: он готов был сутками искать причину расхождений, а найдя зацепки - становился на след не хуже собаки Баскервилей. Ничто не возбуждало его так, как поиск хитрой ошибки, но когда он находил ее, то чувствовал себя счастливым.  Вот и сегодня он, поднимаясь на второй этаж, где располагался его рабочих кабинет, шагал чуть не через три ступеньки, в предвкушении того, как засядет за оставшуюся со вчерашнего работу.

Вот крепкий стол, покрытый зеленым сукном, на нем папки, аккуратные стопки бумаг и документов -  все разложено и учтено: в своем храме бухгалтерского искусства Атанасий Васильевич никогда бы не потерпел беспорядка. Он быстро натянул нарукавники, не желая вредить форменному сюртуку, тем более что шить его приходилось на свое жалование. Воссел на деревянный, с мягким седалищем стул, на спинке которого также предусмотрена была подушка - строго спрашивая за работу, банк заботился о своих подчиненных. Достал из кармана маленькую связочку ключей, выбрал самый из них маленький, и отпер нижний ящик письменного стола - быстро глянул в него и закрыл обратно.

Этот его обычай весьма интриговал сослуживцев Атанасия Васильевича: все желали знать, что же такое лежит в ящичке, куда он заглядывал каждое утро перед тем, как приступить к работе. Вот и сейчас кассир, дородная женщина лет сорока вытянула шею, в надежде разглядеть содержимое ящичка. Как всегда, проделано это было незаметно для Атанасия Васильевича и как всегда, попытка не увенчалась успехом. Подсмотреть что же там у господина Онисимова такое, не было никакой возможности, а спрашивать было бесполезно. Он никому не ответил бы на этот вопрос даже под страхом смерти.

На самом деле ларчик открывался просто. В давно ушедшие годы, юный помощник счетовода, только-только приступивший к работе, страшно боялся допустить хотя бы малейшую ошибку. Чувствуя себя зеленым неофитом, Атанасий Васильевич таскал с собой гору шпаргалок, освежая память перед началом каждого рабочего дня. Постепенно, по мере приобретения опыта, количество шпаргалок пошло на убыль, и давно уже в них не было никакой нужды: но для Атанасия это стало своего рода ритуалом-священнодействием, без которого он не чувствовал себя вправе приступать к работе. А потому каждое утро заглядывал в свой заветный ящик, который был совершенно пуст, кроме четверти пожелтевшей бумаги, со свернувшимися от времени краями. Всего одна строчка была записана на нем. Выцветшие чернила гласили:

"Дебет - слева, кредит - справа!"

Сегодня, как и всегда, ритуал был исполнен. Господин Онисимов поближе придвинул стальное перо и счеты, положил перед собой лист чистой бумаги, снял посребренную крышечку с чернильницы и взялся за очередную стопку документов...

... До обеда время пролетело совершенно незаметно, как нередко и получалось у Атанасия Васильевича, однако теперь следовало передохнуть. Онисимов неприязненно поглядел на лежащий в уголке его стола свежий номер "Счетоводства"

Журнал этот вносил жуткий диссонанс в размеренную жизнь Атанасия Васильевича, периодически заставлял его сильно нервничать и расстраиваться. Но и отказаться от его чтения было никак нельзя - все же это была единственная в Российской империи профессиональная бухгалтерская периодика, где лучше всего было черпать новинки счетоводческого дела. Если бы дело только тем и ограничивалось, то у "Счетоводства" не было столь ярого почитателя, каковым мог стать Атанасий Васильевич, но...

К сожалению, журнал печатал и много другого. Так, на его страницах уже давно рассуждалось об учреждении единого органа, который бы объединял всех российских бухгалтеров, аттестовывал бы их и учил, а равно защищал бы их общественные интересы. Но от всего этого, по мнению Атанасия Васильевича, веяло вольнодумством и вольтерьянством, чего он совсем не одобрял, а перспектива проходить невесть какие аттестации и вовсе фраппировала его до крайности. Господин Онисимов был счастлив на своем рабочем месте и совершенно не нуждался ни в каких аттестациях. Да и что еще это было бы за общество? А ну как понадобится платить членский взнос? Впрочем, как раз членского взноса Атанасий Васильевич не боялся, видя в нем возможность откупиться от участия в непонятном ему деле. Но что, если пришлось бы участвовать в каких-то мероприятиях? Собраниях?

Все это угрожало спокойному, размеренному течению жизни, которое так ценил Атанасий, и нервировало угрозой ненужной ему новизны. А публикации Министерства финансов?

Изучая документы учета различных предприятий, специалисты еще пять лет назад делали вывод: "Приходится удивляться изобретательности господ бухгалтеров... изобретательности, удручающей при попытке ближе вникнуть в смысл тех явлений, о которых должен говорить язык цифр"

После таких публикаций Атанасий Васильевич несколько ночей подряд не мог уснуть без капель валерианы. Это как же так?! Что бумаги могут быть подделаны каким-нибудь бессовестным купчиной удивляться не приходилось, но как могли бухгалтера, БУХГАЛТЕРА пойти на сознательное искажение отчетности, да еще и столь массово?! Что ж это делается-то в мире?!!

Онисимов не сомневался, что виноватые понесут строгое наказание, и подобное никогда не будет допущено впредь, но спустя три года Минфин опять писал:

"Публикуемые данные представляют статистически совершенно невозможный материал".

Чем вновь вогнал Атанасия Васильевича в мучительную прострацию. И потому добрый счетовод с опаской смотрел сейчас на обложку лежащего в уголке стола журнала. Кто знает, какие страсти скрываются за невзрачной на вид обложкой? По здравому размышлению, Атанасий Васильевич решил не портить себе настроение перед обедом, отложив чтение до вечера, и поднял взгляда на широкое окошко. Которое возникло в его кабинете, когда... и вот тут настроение испортилось окончательно.

Атанасий не знал, почему вместо того, чтобы заделать отверстия от пуль, начальство предпочло прорезать стену и сделать большое окно в операционный зал из его кабинета. Само по себе оно особого дискомфорта господину Онисимову не создавало - хорошее стекло не пропускало звуки, а мельтешение фигур в операционном зале никогда бы не смогло отвлечь его от любимого дела.

К счастью, в день ограбления, случившегося восемь лет назад, Атанасия Васильевича на месте не было - лежал больным с температурой. Так что Онисимов не видел, как четверка злоумышленников отвлекла кассира, попросив разменять крупную купюру, как в это время их сообщники перерезали провода единственного на все здание телефонного аппарата. Он не видел, как операционный зал зашли еще люди и один из них вдруг объявил:

- Именем революционного исполнительного комитета объявляю всех арестованными! Руки вверх! Иначе все будете перебиты!   

И как при этих словах дюжина молодых людей обнажила вдруг револьверы и ножи. Не видел, как налетчики ворвались в кабинет управляющего, почтеннейшего господина Выковского, как привратник Баландин попытался было им помешать... и как злодеи застрелили его, а потом еще, для верности, зарезали кинжалами.

Вся эта жуть обошла его стороной, за что Атанасий Васильевич не уставал возносить хвалы Господу. Но ему хватило и того, что это вообще произошло: Госбанк представлялся Онисимову цитаделью нерушимого порядка, коего неспособны поколебать никакие треволнения мира, а теперь... Возможно, так бы чувствовал себя искренне верующий настоятель, всю свою жизнь заботившийся о храме, и вдруг рано поутру обнаруживший его оскверненным черной, сатанинской мессой. Шок, душевная боль, дискомфорт, чувство уязвимости и неверие в то, что такое могло вообще произойти...