— Бертрам, ты же понимаешь, — сказал он, — что и без того будешь отвечать за жвачку в волосах Киркпатрика. На твоем месте я бы сейчас залег на дно.

Кевин практически слышал, как совет влетел Бертраму в одно ухо, отразился от стенок черепа и вылетел в другое.

— Ее бросил Хэл, — парировал хулиган.

— Это была твоя жвачка, — сказал Джош.

Бертрам только отмахнулся и вернулся к корриде. Тут его музыка, без умолку грохотавшая уже много лет, внезапно прекратилась.

Издалека донесся шум водопада и пение птиц на верхушках сосен — звуки природы, должно быть, страшно раздражавшие хулигана.

— Что за?.. — удивился Бертрам, обернувшись. Джош извлек кассету и отошел, держа ее в руке. У Кевина глаза на лоб полезли. Выключить магнитофон громилы отважился бы только самоубийца. Хулиган оскалил свои отборные зубы и зарычал, как голодный питбуль:

— А ну отдай!

Предприимчивый мальчик продолжал пятиться, держа попавшую в заложники кассету в руках и направляясь к туалету.

Маленькое зеленое сооружение размером с телефонную будку распространяло один из тех ароматов, что запоминаются до конца жизни. Джош распахнул дверь, и удушающая вонь незримыми пальцами смерти потекла наружу.

Бертрам бросился было к нему, но мальчик занес над дырой руку с кассетой:

— Еще один шаг, и она летит вниз.

Кевин, все еще в железном Тройном Нельсоне, стал свидетелем того, как Джош Уилсон заставил Бертрама Тарсона онеметь. О таком рассказывают внукам.

— Ну, Джош, мы же только шутили! — проныл хулиган. — Ты ведь этого не сделаешь, правда?

Тот улыбнулся:

— Заключим сделку. Я отдам тебе твою музыку, если ты отпустишь Кевина и отдашь ему очки. — Бертрам не ответил. — Предложение действует пять секунд.

Хулиган посмотрел на своего подпевалу и кивнул. Хэл швырнул заложника на землю, и тот судорожно вдохнул.

— Хорошо, — сказал Джош, — а теперь очки.

— Сначала кассета.

— У тебя три секунды.

Лишенный возможности торговаться, Бертрам швырнул очки их владельцу. Джош кинул хулигану кассету, выполняя свою часть сделки — что в данной ситуации было не очень-то разумно.

— Берегись! — крикнул Кевин, но было слишком поздно. Громила схватил незадачливого шантажиста за горло и со стуком впечатал его в стену туалета:

— Ты тронул мои песни! — с красным лицом заорал Бертрам. — Никто не прикасается к моим песням! — Хэл открыл дверь уборной, и стало очевидно, что они задумали.

Хулиганы головой вперед потащили Джоша к дыре.

— Послушайте! — воззвал тот. — Вы не можете так поступить! Подумайте о вашей совести!

— У нас ее нет.

Тогда Кевин кинул шишку. Она со свистом пролетела по воздуху и отскочила от затылка Бертрама.

Хулиган медленно повернулся к мальчику, с решимостью снайпера стоявшему на другом краю поляны. С Кевина было достаточно. Внутри него как будто загоралось что-то очень и очень взрывоопасное.

— О Боже! — сказал Джош, осознав, что друг настроен серьезно.

Бертрам только угрюмо улыбнулся неуклюжим потугам Кевина выглядеть храбрецом:

— Ты кинул в меня шишку, Мидас?

Кевин, не дрогнув, сдвинул очки на лоб, и прорычал два слова:

— Твою мать.

Улыбка хулигана потухла. Больше его музыки для Бертрама значила только мать. Он выпустил Джоша, совсем про него забыв, и со сжатыми кулаками уставился на обидчика. Его лицо налилось кровью, а все тело дрожало от ярости:

— Чего-чего ты там говоришь про мою мать?

Кевин тоже сжал кулаки и приготовился к драке. Он посмотрел с другого конца поляны прямо на Бертрама и выстрелил от бедра:

— Твоя мать — сосновая шишка.

В сотне ярдов, на стоянке, мисс Аргус, учительница математики, с любовью вычищала жвачку из волос мистера Киркпатрика. Эта маленькая хирургическая операция была столь увлекательна, что ни они, ни остальные учителя, наблюдавшие за священнодействием, не обратили внимания на Йена Аксельрода, который в конце концов нашелся, выбежал из леса и объявил: «Эй, народ, Бертрам дерется с Кевином Мидасом!»

Через несколько секунд все двадцать детей исчезли со стоянки и бросились в лес, чтобы не пропустить битву века.

Мальчишки катались в грязи, нанося удар за ударом. В мгновение ока их окружила орущая толпа детей, счастливых от того, что хоть кому-то наконец набьют морду. Джош попытался растащить дерущихся, но Хэл применил Тройной Нельсон.

Да, Кевин взорвался — он весь обратился в ярость, находя в себе больше силы, чем мог подозревать. В кои-то веки он осмелился бросить вызов Бертраму! Наконец-то, после стольких лет, хулиган получит то, что заслужил, — унижение от рук Кевина Мидаса!

Но, как случается, одной ярости было мало. Бертрам был просто-напросто крупнее и сильнее — и весь праведный гнев мира не изменил бы этого.

В конце концов хулиган одной рукой обхватил соперника за шею, а другой поднес к его рту шишку:

— Открой пасть, Мидиот!

— Иди к черту! — вызывающе крикнул Кевин. Хулиган воспользовался этим и запихнул шишку мальчику в рот, так что щеки у того раздулись, как у бурундука.

Бертрам отпустил жертву и отступил назад, чтобы полюбоваться делом рук своих. Тут все, кроме Джоша, принялись смеяться — даже Николь Паттерсон, девочка, в которую Кевин был не очень-то тайно влюблен. Унижение было больнее, чем синяк под глазом и запекшийся рот.

— Эй, — сказал какой-то остряк, — Мидас сел на диету с повышенным содержанием клетчатки! — Смех усилился.

Мальчик осторожно вынул шишку изо рта.

Толпа начала редеть, но Бертрам не двигался с места, как гордый охотник у своей добычи. У его ног лежали очки, свалившиеся с Кевина во время драки. Не спуская взгляда с противника, хулиган поднял ногу и очень медленно опустил на очки свой грязный «Рибок», всем весом вдавливая их в землю, пока не раздался хруст.

— Упс. — Бертрам снял ногу с разбитых очков, подхватил свой магнитофон и удалился, окончательно разгромив соперника.

Всего три недели с начала года, и уже пора чинить очки.

— Он за это заплатит, — пробормотал Кевин, сдерживая слезы. — Он заплатит.

Джош только покачал головой, помогая другу подняться:

— Кто-то должен что-то с ним сделать. Этот психопат совершенно неуправляем.

Уходя, Кевин оглянулся на гору, выглядевшую теперь размытым пятном. Каждый раз, когда Бертрам унижал его, мальчик говорил, что тот заплатит, но в последнее время начинал сомневаться, что хулигану когда-нибудь придется за что-нибудь отвечать. Он гадал, на что похож наш мир: ждет ли всех Бертрамов и Хэлов справедливое наказание, или всё вокруг — та же гора, молчаливо наблюдавшая за избиением Кевина.

Идея забраться на гору родилась у Кевина гораздо позже. Первый раз она пришла ему в голову уже в сумерках, но мальчик отогнал ее. Нужно было думать о более важных вещах. Например, о том, как дальше жить в таком виде.

Теперь был закат, белый горный утес окрасился ярко-красным, и стоянка купалась в неземных оттенках алого и пурпурного. Большая часть ребят собралась у костра и пекла зефир, но Кевин не собирался выходить из палатки.

В его маленьком походном зеркале отражался глаз, украшенный огромным фонарем, и губы, распухшие и запекшиеся от жестокого поцелуя с шишкой. Мальчик едва узнавал себя.

Бертрам, конечно, подвергся порицанию со стороны Киркпатрика и «получил предупреждение» — этим обычно и заканчивались проделки хулигана. И у него не было проблем с тем, чтобы пережить чье-то порицание.

Но Кевин не мог выйти на люди, неся на себе свидетельства триумфа хулигана. Поэтому он сидел в палатке, как отшельник, и только иногда украдкой приоткрывал входной полог и выглядывал оттуда.

Наружу его вытащил Джош:

— Если ты не выйдешь, это сделает Бертраму еще больше чести. Это будет значить, что он так тебя побил, что тебе стыдно показываться людям на глаза.

Мальчику пришлось нехотя признать правоту друга.