— Один раз у нас случился пожар! — рассказывала Лиззи. — Господи, что это было! Загорелось в коридоре. Выбраться на лестницу и думать нельзя. Мы все столпились в последней комнате, открыли окна и стали ждать смерти. Хорошо, что пожарные приехали вовремя!

Лиззи жила вместе с семейством рабочего, который потерял место на заводе, работал в доке за грошовое вознаграждение и часто с горя пьянствовал. Семейство состояло из восьми душ, причем подавляющее большинство были души совсем еще маленькие, ползавшие по полу, жалобно кричавшие и поминутно требовавшие пищи. Истощенная, измученная мать, казавшаяся согбенной старухой, разрывалась на части: в одно и то же время кормила грудью самую маленькую из душ, била других душ побольше, готовила на керосинке жареный картофель и еще что-то мыла и развешивала. Мужа не было дома.

Лиззи занимала в комнате крошечный угол, отделенный занавеской. Джек остановился на пороге, оглушенный визгом, криком, чадом керосинки: он не понимал, как можно жить в таких условиях. До сих пор он считал себя нищим и пролетарием. Но разве могла сравниться его чистенькая и комфортабельная комната с этой обстановкой…

— Здравствуйте, миссис Хованская! — обратилась Лиззи к хозяйке. — Со мной случилось маленькое несчастие, и вот, господин был так добр, что привел меня сюда…

Она покраснела при этих словах. И как ни был наивен и юн наш Джек, он смекнул, что Лиззи конфузится его появления и боится, что м-сс Хованская и остальные соседи могут подумать о ней дурно…

Он счел нужным вступить в разговор и дать со своей стороны соответствующие объяснения… Его со всех сторон обступили грязные, жалкие ребятишки. Откуда-то появились еще какие-то люди, и все с удивлением глазели на элегантного юного джентльмена, забредшего в эту трущобу. Его это стесняло до крайности. Ему хотелось побыть с Лиззи наедине, потолковать с ней о том, как ей помочь?

Но он ничего не мог придумать другого, как только сказать ей со смущением:

— Ну, я пойду обратно, Лиззи! Может быть, вы будете так добры немного проводить меня. Мне нужно сказать вам пару слов!

Лиззи еще пуще покраснела и с виноватым видом оглянулась на м-сс Хованскую. Но замученной женщине, очевидно, было вовсе не до Лиззи и не до Лиззиных гостей. Она даже не взглянула на девушку, поглощенная керосинкой и своим младенцем…

И опять кошмарный коридор. Опять кошмарная лестница. Джек торопливо на ходу говорил Лиззи:

— Послушайте, Лиззи, так жить нельзя! Перебирайтесь в другое помещение. Я вам помогу… Ради бога, не отказывайтесь! Я имею возможность помочь… А потом мы придумаем с вами, как помочь и вашим соседям. Неужели вы рассердились на меня, Лиззи?

Девушка закрыла руками лицо и зарыдала.

Она ничего не говорила, она только громко плакала, не стесняясь тем, что они стояли на лестнице, где каждую минуту могли появиться люди. Она плакала так горько, что незнающий человек мог подумать, что Джек наговорил ей кучу оскорбительных слов и, пожалуй, даже побил ее… В этом доме и на этой самой лестнице так часто девушки и женщины рыдали именно из-за этого! Это был, воистину, дом плача и скорби!

— Ну, полноте, Лиззи! Ну, что вы, в самом деле? — смущенно говорил ей Джек.

— Простите меня! — всхлипывала Лиззи. — Я такая дура. Я сама не понимаю, что со мной делается… Но я так замучена… После того, как умер отец, со мной еще никто так не разговаривал…

— Значит, вы послушаетесь меня, Лиззи?

Она несколько раз кивнула головой, будучи не в силах говорить. Джек в пять минут уладил все дело. Он передал Лиззи почти половину остававшихся у него банкирских денег, и Лиззи должна была на другой день прийти в Центральный Парк, и Джек там узнает от нее ее новый адрес. Назначив час и точное место в парке, Джек решил, что пора отправляться обратно в город, в банк… Он и так потерял уже много времени. Нужно было торопиться, чтобы не опоздать…

— Прощайте, Лиззи!

Он наклонился к ней. Девушка с секунду колебалась, но, подчиняясь ласке его слов и непреодолимому инстинкту, который загорается в людях от таких слов и зовется чудесным именем любви, подняла к нему свое заплаканное лицо, обвила его шею руками и поцеловала.

Через минуту Джек быстро спускался по ужасной лестнице, рискуя поскользнуться и провалиться куда-нибудь в неописуемую темную пропасть (лестница была, конечно, без перил). Внутри его все пело и играло… Над ним загорелось солнце — гораздо более яркое, чем то, что светило на улице, указывая людям, что уже давно прошел полдень, и скоро наступит час для окончания работ в офисах, правлениях и банках…

На последней площадке Джека нагнал какой-то подозрительный человек. У него было небритое четырехугольное лицо, оплывшие от пьянства глаза и шрам на лбу.

— Сэр, нет ли у вас спичек? — проговорил он хриплым басом, наступая на Джека. — Смертельно хочется покурить!

Джек вынул портсигар и сам за курил папироску. У него кружилась голова от всего окружающего зловония и чада. Незнакомец с довольным видом смотрел на него, а затем близко наклонился к нему и стал прикуривать у него.

— Знаете, сэр, без папироски — жизнь не в жизнь… А выкуришь, и легче!.. Проклятая папироска, как долго не закуривается… Это оттого, сэр, что она подмочена…

Папироска, в самом деле, закуривалась слишком долго. Джек терял терпение. Незнакомец стеснял его… Наконец, он прикурил и пыхнув дымом, поблагодарил Джека в изысканных выражениях:

— Чрезвычайно обласкан вами, сэр! Навсегда сохраню о вас чувствительное воспоминание!

Джек выскочил из кошмарной трущобы и почти бегом двинулся по улице к месту остановки поезда. В сердце у него пело что-то, и Джек стал напевать свою любимую песенку:

В этой песне Джеку всего более нравился припев «бум, бум». Он походил на удары барабана, и Джек был убежден, что барабанный аккомпанемент годится для чего угодно, даже для любовной песни…

Но вдруг песня оборвалась: и в сердце и на устах. Джек схватился за карман… Бумажника с остатком банкирских денег, с документами, не существовало.

Юноша остановился. Он вспомнил витиеватого верзилу, который так долго прикуривал у него на лестнице — и понял все!

Ужас охватил его. Он подумал о вилке. Неужели и она?..

Но нет! Вилка была в кармане.

Из-за угла мелькнула эстакада надземной дороги. Громыхал подходящий поезд. У Джека не было ни одного цента, чтобы заплатить за проезд. Приходилось опять прибегнуть к Глориане. Пройдя незамеченным через турникет, он вскочил в вагон и всю дорогу смиренно сидел в уголке и неотступно думал о Лиззи, о ее ужасном житье и о том, как она устроится теперь. Опять пришел на память верзила, и Джек гневно сжал кулаки. Если этот тип вздумает что-нибудь сделать Лиззи, то горе ему!

Джек с благодарностью погладил прильнувшую к его шее Глориану.

Была половина четвертого.

Джек, запыхавшись, подбежал к вестибюлю банка. Публику еще пропускали внутрь. Пройдя в операционный зал, Джек сел на диванчик против кассового помещения и стал наблюдать: что делается там, за перегородкой, и как чувствуют себя заточенные там кассиры?

Кассиры кончали считать деньги и стали уносить пачки банкнот и столбики монет вниз, в сейф. Скоро на длинных столах и прилавках стало пусто. Недосчитанные деньги укладывались без счета в особый железный ящик. Пробило четыре часа, и все окошечки, словно по волшебству, сразу мягко и беззвучно закрылись.

В присутствии нескольких лиц железный ящик был заперт на ключ и опечатан, и его тоже отнесли в подземелье. Публика почти вся уже разошлась. Джек сообразил, что он теперь должен обращать на себя общее внимание, оставаясь в зале. Он достал Глориану, незаметно одел ее на шею и стал невидим.