— Я никогда не смогу здесь жениться, — ответил Дюваль.

Он внутренне подобрался и почувствовал напряжение, которое обычно испытывал, когда хотел избавиться от тяжелых мыслей.

— Если я женюсь на Садо, то какое имя я дам своему сыну? Мистер Главный Директор? А какая женщина захочет иметь в зятьях гайдзина? Нет, Хосино, это невозможно.

— Тогда почему бы вам не пойти вместе со мной к учителям дзэн в Тибе? Они хорошие люди. Они научат вас понимать наши идеи и владеть собой. Садо станет для вас вторым домом. И если они спросят вас, ищете ли вы правду, ответьте им «да». — Он подмигнул. — Мы с вами оба космополиты, Сёнму-сан. Никто из нас не станет отрицать, что в жизни есть более важные вещи, чем Тяною. Но чайная церемония имеет значение для многих. Вы и я — мы оба знаем, что соблюдать обряды очень важно, если хочешь быть признанным. А признание приносит много радости.

Дюваль молча уставился перед собой. Ему стало душно — казалось, что старик неспроста говорит об этом вместо рассказа о чудесах. Мечтательно уставившись перед собой и сделав непристойный жест руками, Ватару снова заговорил.

— Этот мир, Сёнму-сан, напоминает мне непокорную женщину — злую, лживую, но обольстительную. Да, у этого мира женский нрав! Я много странствовал. Был в горных районах и в джунглях Великой реки. Я путешествовал по северу и в Тропиках Собаки. Мне как никому известно, что эта земля сурова и негостеприимна. Она еще более никчемна, чем Гоби — пустыня, по которой перекатываются миллионы комочков диких кустарников. — Он налил себе чаю и тяжело вздохнул. — Я потерял там хорошего друга. В Сэкигахаве, во время исследования вулканов. Говорят, там находятся самые крупные залежи золота…

Они вместе отправились в лабораторию, и Дюваль показал Ватару оборудование, которое доставили по его просьбе. Печь была уже почти полностью собрана, и они заглянули в отсек для отливки металла.

— А где ваша гора сульфида серебра, Хосино-сан? — поинтересовался Дюваль.

— Совсем недалеко отсюда. Вы видите ее каждый день. Посмотрите, вот она.

— Эта? Фудзияма?

— Да. Священная гора. Местные жители называют ее «Фудзи-сан». В Ямато много священных гор, которые почитает религия Синто. Они есть на каждой населенной планете — гора Осорэ, гора Хико, гора Исидзуки. Все они — Сугэндо. Там человек может общаться с ками.

— Говорите, говорите, Хосино-сан. Вы — реалист и не можете верить в геомантику и прочую чушь.

Ватару был шокирован и с недоумением посмотрел на Дюваля.

— Может быть, именно из-за того, что я реалист, я верю в это, — проговорил Хосино, сверкнув золотым зубом. — Вы никогда не спрашивали Яо Вэньюаня о священных силах земли и неба? А ваш брат разве не рассказывал об энергии пси и причудливых гравитационных узорах на орбитах? А вам известно, что они повторяются во многих сакральных местах на Древней Земле, например на каменных стелах и пирамидах инков? Поинтересуйтесь, если не знаете.

— Расскажите мне о горе Фудзи.

— Внутри ее кратера находится кипящая масса сульфата серебра, температура которой — тысяча градусов по Кельвину! Она воняет, как подмышки дьявола. В двух ри от горы земля так горяча, что если закопать в нее сырые яйца, то через пять минут вытащишь их, сваренными вкрутую!

— Да?! И при этом поверхность покрыта снегом?

— Там всегда очень жарко. Но это еще что! Двадцать один год назад случилось крупное извержение вулкана. Я его видел — великую, необъятную мощь дракона. Но внезапно он утомился… Это заставляет нас задуматься о жизни, о смерти и о том, насколько мы глупы, что беспокоимся о мелочах.

После захода солнца они ели маринованную рыбу в соевом соусе, зеленую фасоль, редьку дайкон, рис, а затем выпили по кружке пива, которое приготовил дилетант Дюваль. Оно было приятным на вкус и довольно крепким, так что быстро успокоило старика. Он расслабился и не мог больше рассказывать интересные истории. Хосино устроился в мягком кресле и, перед тем как уснуть, вытащил из кармана потертую видеокарточку и отдал ее Дювалю. Стрейкер вставил ее в компьютер и едва удержался на ногах, когда увидел на дисплее немного искаженное, но хорошо знакомое лицо астронавта. Это было послание от Элен ди Баррио из поместья Комацу.

Запись оказалась плохого качества. Дюваль с тревогой вглядывался в призрачное лицо. Оно напомнило ему жертв-заложников, захваченных на Леванте-4. Голос звучал неестественно ровно, как будто содержал какой-то скрытый подтекст, но при этом не складывалось впечатления, что Элен принуждали.

«Дюваль! Как поживаешь, старик? Давненько мы с тобой не встречались. Как видишь, со мной все о’кей. Люди в Канадзаве добры ко мне, а семья, в которой я служу, даже разрешила разослать перед Рождеством праздничные поздравления, если ты понимаешь, что я имею в виду. Ты, наверное, не слышал, что Джули Декстер нашла богатую семью в Йэцу и живет у них благополучно. Дэвид Александер и Торвен Джонс — оба уже женились на китаянках в Комацу, а Паула Хиней вышла замуж за сангокуина из Тайваня. Кто еще? Дэви Маркс отослан в Домашние Миры. Что с остальными, я не знаю».

Дюваль не отрываясь следил за выражением лица Элен. Он чувствовал: за тем, что говорила ему ди Баррио, что-то скрывалось, какая-то другая информация, но он никак не мог уловить, какая именно.

«Что же касается меня, то ты знаешь, Дюваль, я никогда не смогу здесь прижиться. Никогда, правда. Я приехала в Канадзаву несколько дней назад. Да, кстати, не помнишь ли ты Джона Уюку, которого знает твой брат? Он работает в риокане — в такой маленькой гостинице. Она называется „Риокан ламбок“. Джон женился на ужасной китаянке по имени Као. Я слышала, они оба преуспевают в бартерных сделках. Он подписал выгодный контракт и только ради тебя хочет нас навестить. Слушай, если можешь, пошли мне видеокарточку. Ватару Хосино — друг, хотя и посредственный игрок в покер. Хи, Хосино-сан, если вы смотрите. Но сделай это быстро, Дюваль! В следующем году я, может быть, уеду отсюда. Будь осторожен, слышишь?!»

Изображение растаяло. До Стрейкера медленно доходил смысл зашифрованного послания. Он был в растерянности и никак не мог собраться с мыслями. «Что же делать? — спрашивал он себя. — Смогу ли я приспособиться к новым обстоятельствам?»

Еще год назад он мечтал о побеге. Его не оставляла надежда пробраться вместе со своими товарищами по экипажу в порт Ниигаты. Он хотел украсть межпланетный корабль, сбежать с Садо и добраться до дома. Картины побега, являвшиеся ему в мечтах, всегда были какими-то обрывочными, в них недоставало деталей, и они не имели четкой последовательности и плана. Дюваль видел, как захваченный корабль, непременно в лунную ночь, отрывается от взлетной полосы в Ниигате; на борту его тридцать человек. А губернатор Угаки сидит в тюрьме и дрожит от страха, покрываясь холодным потом. Даймё, не в силах им помешать, бежит по взлетной площадке, спотыкается и потрясает в ярости кулаками.

Но в этих видениях была еще одна сцена: на капитанском мостике сидит Мити, накинув на плечи форменную куртку Дюваля. Но шло время, и мечта медленно испарялась в повседневной суете, как и образ Элен с рождественским поздравлением, растаявший только что на экране. Глупо было думать о побеге. Члены экипажа разбросаны по всей планете, и у них уже своя жизнь. Многие обзавелись семьями, растят детей. С Садо нельзя убежать. Какой же тогда смысл упорствовать и жить в мире иллюзий?

Все со временем сгладилось, Дюваль привык к жизни в поместье Хасэгавы. Хуже всего, что все любили его: гэни — рабочие, коката — прислуга и ояката — надзиратели, посредник Яо Вэньюань, Кэни-сан — владелец поместья — словом, все, кто жил рядом с ним. Дюваль пробыл здесь уже более года и узнал людей и порядки так хорошо, что и сам уже считал упрямство просто дурным тоном, а сопротивление — черной неблагодарностью по отношению к добрым хозяевам. О Нисиме Юне он забыл и думать. Стрейкер даже не мог вспомнить, как выглядит даймё.

«Наверное, нужно жить, как сказал Хосино: согнуться, словно стебель риса на ветру, и принять ту судьбу, которой наделили тебя боги. Нужно ведь где-то умереть. Ты жил в Американо, но и в Тибе тоже не так уж плохо. Значит, теперь Джон Уюку свободен и скитается где-то в космосе, иногда совершая набеги. Черт бы его побрал! Возможно, мне следует ответить ди Баррио», — виновато думал Дюваль.