Хотя сегодня ночь была явно самой заурядной. Вскоре Кевин уже мог улыбаться Марне, а потом и благодарить ее, и говорить ласковые слова – причем не без известной доли искренности, потому что девушка и впрямь оказалась очень милой, а ему давно уже необходимо было испить из подобного чистого источника. Поднырнув под его руку, Марна уютно устроилась у него на плече, прижавшись щекой к светлым волосам, и он, глубоко вдыхая ее запах, уступил наконец усталости, накопившейся после двух бессонных ночей, и провалился в сон.
Однако поспать ему удалось не больше часа, и он чувствовал себя совершенно разбитым, когда его разбудило присутствие в комнате кого-то третьего. Оказалось, что это еще какая-то девушка, но не та, что ушла с Эрроном. Девушка эта плакала, и волосы ее в беспорядке рассыпались по плечам.
– Что случилось, Тьене? – сонно спросила Марна.
– Это он меня к тебе послал, – сказала темноволосая Тьене, глядя на Кевина и хлюпая носом.
– Кто? – проворчал Кевин, тщетно пытаясь проснуться. – Диармайд?
– Ах нет! Тот, второй чужеземец. Пуйл.
Он понял не сразу.
– ПОЛ! А что… Что случилось?
Он явно выкрикнул это слишком громко. И без того уже напряженные нервы Тьене не выдержали, она с упреком глянула на него широко раскрытыми большими глазами, рухнула на кровать и горько разрыдалась. Кевин потряс ее за плечо:
– Да говори же! Что случилось?
– Он ушел, – прошептала Тьене едва слышно. – Он поднялся со мной наверх, а потом ушел…
Тряхнув головой, Кевин тщетно попытался сосредоточиться.
– Ну и что? Да говори ты! А он… он в состоянии был заниматься с тобой?..
Тьене шмыгнула носом и вытерла катившиеся по щекам слезы.
– Ты хочешь сказать, мог ли он быть со мной? Да, конечно! Но только, по-моему, никакого удовольствия ему это не доставило. Он все делал только для меня одной… а я ничего… я ничего ему не дала, и… и…
– И что, черт тебя подери?!
– И я заплакала, – сказала эта дурочка так, словно каждая женщина обязательно должна плакать, когда занимается с кем-то сексом! – А когда я заплакала, он взял и вышел из комнаты. И велел мне найти тебя, господин мой.
От страха она заползала все дальше и дальше на постель, и Марна заботливо подвинулась, уступая ей место. Темные глаза Тьене были огромными, как у оленихи, платье распахнулось, и Кевин видел ее нежную округлую грудь. Вдруг он почувствовал, что Марна под простыней ласкает его, и кровь бросилась ему в голову. Он глубоко вздохнул…
И одним прыжком выскочил из постели, проклиная вновь охватившее его возбуждение. Сейчас это ему было совсем ни к чему. Он с трудом натянул узкие штаны и накинул дублет, подаренный Диармайдом, не потрудившись даже застегнуть его. А потом выбежал из комнаты.
На площадке перед лестницей было темно. Подойдя к перилам, он посмотрел вниз, на руины питейного зала таверны «Черный кабан». Тени от коптивших факелов метались по стенам, по распростертым телам спящих, по перевернутым столам и скамьям. В одном из углов тихо разговаривали несколько человек; у ближайшей к нему стены вдруг раздался женский смех и тут же смолк.
А потом он услыхал и кое-что еще: кто-то перебирал струны гитары.
Его гитары.
Пытаясь определить, откуда исходит этот звук, он повернулся и увидел Диармайда, вместе с Коллом и Карде сидевшего у окна. Сам принц устроился на подоконнике, нежно обняв гитару, а остальные разлеглись прямо на полу.
Пока Кевин спускался по лестнице и пробирался к ним, глаза его настолько успели привыкнуть к темноте, что он разглядел и остальных членов их компании; они тоже возлежали на полу, некоторые прижимали к себе женщин.
– Привет тебе, друг Кевин, – ласково сказал Диармайд; глаза его в темноте светились, как у дикого зверя. – Не покажешь ли, как на этом играют? Эту твою штуку Колл притащил – по моей просьбе. Надеюсь, ты не против? – Голос принца звучал лениво и чуть устало, что было естественно в столь поздний час. У него за спиной, в окне, сияли рассыпанные по небу звезды.
– А правда, дружище, – шевельнулась у стены чья-то огромная тень, – ты бы спел для нас, а? – Господи, да ведь это он Тигида за сломанный стол принял!
Без лишних слов Кевин, перешагивая через распростертые на полу тела, подошел к окну и взял из рук Диармайда гитару. Принц тут же соскользнул с подоконника, освобождая ему место. Окно было распахнуто настежь; настраивая гитару, Кевин чувствовал, как легкий ветерок шевелит волосы у него на затылке.
Стояла глубокая ночь; вокруг было очень темно и тихо. И он был так далеко от дома и так устал! Сердце у него мучительно ныло: Пол снова ушел один, даже сегодня! Даже сегодня ему так и не удалось испытать ни капли радости, даже сегодня он так и не дал воли слезам! Даже сегодня, даже здесь. И всему этому причина была только одна, и Кевин ее прекрасно знал. А потому он, с трудом проглотив ком в горле, сказал:
– Это «Песнь Рэчел», так я назвал ее. – И заиграл. Этой музыки никто здесь не знал и, конечно, не мог догадаться, отчего она так печальна, однако сила той печали, что была заключена в ней, оказалась достаточно велика, чтобы мгновенно подчинить всех себе. Довольно долго Кевин играл молча, но потом все же запел глубоким приятным баритоном, хотя давно уже решил никогда не исполнять эту свою песню вслух:
Кевин умолк и долго еще играл ту же мелодию без слов, и она точно перемещала его в иные времена, действовала на него так, как не действовало ничто другое из написанного им за всю его жизнь; в ней было все, что произошло и происходило с ним сейчас, и глупые слезы текли и текли у него по щекам. Особенно больно щемило сердце, когда в его собственную мелодию вплеталась другая – прекрасная и до предела насыщенная воспоминаниями: это был фрагмент из второй части фа-мажорной сонаты Брамса для виолончели.
Звуки лились, чистые, незамутненные, хотя свет свечей расплывался у него перед глазами, когда он вспоминал, как Рэчел Кинкейд играла эту пьесу на выпускном экзамене, и в этих звуках он давал выход горю, которое, в сущности, было не совсем его горем.
И «Песнь Рэчел» звучала в темной харчевне, и спящие заворочались беспокойно, ибо печаль проникла даже в их сны. А те, кто не спал, слушали ее точно завороженные, припоминая свои собственные утраты. Мелодия проникла и в верхние помещения, и на площадке лестницы, держась за перила, стояли две молодые женщины и плакали, теперь уже обе. И даже сквозь запертые двери комнат наверху просочилась эта печальная мелодия, туда, где сплелись на постелях тела, уставшие от любовной игры. И музыка вылетела из открытых окон в ночь и полетела по притихшему под широким звездным небом городу.
И тогда на темной мостовой перед дверями таверны остановился вдруг прохожий, помедлил, но внутрь так и не вошел. Улица была пуста, ночь темна, и вокруг никого. Человек этот долго слушал льющуюся из открытого окна мелодию, а когда она смолкла, тихо пошел прочь. Он сразу узнал ее: он не раз слышал ее прежде.
Так Пол Шафер, который только что сбежал отсюда, испугавшись женских слез, и теперь проклинал себя за эту глупость, окончательно выбрал, куда ему идти. И больше уж назад не поворачивал.
