Лодки неспешно достигли середины озера и застыли. Совьон смотрела, как легко качались змеиные головы над водой; как Лутый неуверенно приподнял весла, а Рацлава, сидевшая на застланной шелком скамеечке, теребила вплетенную в бусы свирель, — из-за расстояния Совьон скорее догадалась об этом, чем увидела своими глазами.

— Что теперь? — спросил Гъял, пощипывая щетину на горле.

— Ждать, — обронил Оркки Лис. Он не сводил с лодок настороженного взгляда и все ходил вдоль берега. Долго ходил — солнце успело разгореться. И, видимо, от горя и напряжения Оркки забыл об осторожности.

За их спинами остался редковатый лес — с соснами, местами обугленными дочерна, и подпаленными липами. Когда Оркки закричал, птицы испуганно взмыли с деревьев и поднялись над лесом шумным облаком.

— Эй, Сармат! — Он раскинул руки. — Где же ты? Отчего же ты не летишь? — Голос ухал набатом. — Где же ты?!

Но ответом ему были лишь птичий грай и легкое волнение на озере. Да Лутый приподнялся на лодке — наверное, пытался различить слова, и Рацлава запрокинула голову.

— Не тратить зря крик, — посоветовала Та Ёхо, устроившись в ногах Совьон. Ее слезы высохли, отдав место зеркальному блеску звериных глаз. Раскрасневшееся лицо снова стало лицом не печальной женщины, но воина и охотника. — Неужели ты думать, что тебя услышать Молунцзе?

— Может, не он, — задумчиво протянул Гъял, — так хоть его мамка.

Оркки зарылся носом сапога в тонкую траву и мелкие камешки. В горле саднило.

Из воинов на берегу Совьон первая распознала неладное: она пристально наблюдала за Рацлавой. И драконья невеста, мгновение назад сидевшая спокойно, почувствовала то, что заставило ее развести руки и испуганно сжать лодочные борта — словно в попытке удержаться.

— Течение.

— Что — течение? — не понял Гъял, оборачиваясь. — Нет здесь его.

— Появилось, — уточнила Совьон, стискивая кулаки. — Вода движется.

Оркки откашлялся, а Та Ёхо приподнялась на здоровой ноге. За множество локтей от них Лутый бросил весла под скамью — змей на носу его лодки вздыбился над гладью. Прикрыв глаза, Совьон могла представить, что находится рядом с Рацлавой, слышит, как стучат ее бусы и браслеты, как катается жемчуг по шелку; ощущает, как пузырится озеро вокруг.

Лодки сдвинулись с места, подгоняемые течением, возникшим из ниоткуда, — ветер не стал сильнее. Казалось, что это Матерь-гора, стоявшая на самой кромке, затягивала в себя воду с плескавшимися в ней богатствами.

— Как бы не перевернулись, — вырвалось у Совьон.

Лодки скользили к Матерь-горе. То отдалялись друг от друга так, что упруго дрожала веревка между ними, то опасно приближались, грозя зацепиться бортами. С такими потоками было бесполезно соперничать, и оттого Лутый не прикасался к веслам. Первой сейчас шла лодка Рацлавы, увлекая Лутого за собой, — драконья невеста сидела в ней ни жива ни мертва. Она острее прочих чувствовала, как вода под ней толкалась и струилась, набирая скорость.

Оркки Лис приподнялся на цыпочках. Судорожно выдохнув, перекатился на пятки.

— А в Матерь-горе — ворота?

…Ворота, но с берега их никак не удавалось разглядеть. Их увидел Лутый, когда достаточно приблизился к подножию горы, — с неба нависала чудовищная громада камня. Озеро лакало огромную, вытесанную из породы дверь: исполинская драконья голова с разинутым ртом. Внутри — извивающийся раздвоенный язык. Из ноздрей змея текла вода, тут же обращавшаяся в пар.

— Что за шипение? — Рацлава обернулась, силясь перекричать шум озера. Ответа Лутого она не разобрала.

Раздался грохот — с таким звуком разошлась драконья голова, образуя проход. Лутый в последний раз взглянул на солнце, а затем их лодки увлекло вглубь. Ворота захлопнулись за ними, и с потолка и стен поднялись клубы каменной крошки.

Сначала были лишь темнота и журчание внезапно успокоившейся воды. Лодки вело и вело вперед, втягивало в плавные повороты — скорость стихала. Затем глаз Лутого привык к полумраку и различил самоцветное свечение — голубое и дымчато-зеленое; после выступили очертания стен.

— Где мы? — Изо рта Рацлавы выпорхнуло облачко пара. Голос стал непривычно громким и гулким. — Ты видишь берег?

Лутый несколько раз моргнул.

— Я вижу лабиринт.

Вместо пола у лабиринта — вода, по которой по повелению Матерь-горы скользили лодки. Веревка между ними обвисла. На вытесанных из породы стенах — россыпи самоцветов и увековеченные в камне истории. Их Лутый сумел разобрать позже: неведомый мастер изобразил моря и горы, леса и горящие пашни. Сталкивающиеся армии, крылатых змеев и девушек, привязанных к столбам. Картин было много, их вязь текла по бесконечным стенам лабиринта — поворот, дорога прямо, следующий поворот, петля, полукруг… Вода тихо журчала под лодками — Лутый заметил, что она светилась. Будто кто-то собрал в пригоршни не то звезды, не то самые яркие белые самоцветы и рассыпал их по дну.

Даже Лутый, как он ни старался, не сумел бы запомнить дорогу назад: слишком длинен был лабиринт, чересчур загадочен и запутан… Да и открылись бы перед беглецами тяжелые ворота? Наступило время, когда глаз Лутого настолько привык к темноте, что с легкостью мог рассмотреть все картины, вырезанные на стенах: вот вёльха, ткущая судьбу. Вот грозный дракон, спящий в недрах своей тюрьмы, — его опутали бесконечные цепи. Вот воин, которого не смогли одолеть мужи нескольких стольных городов. Вот красавица-княгиня, вся в шелках и самоцветных подвесках, медленно обрастающая горной породой…

Рацлава зачесала кожу под лоскутками — от холода ее руки снова начали зудеть и наливаться краснотой. Лутый, рассматривая стены лабиринта, незаметно для себя оттягивал ошейник большим пальцем — чтобы жал меньше. Лодки плыли и плыли, вода текла и текла, одни истории на стенах сменялись другими. Рацлава откинула фату с лица, и пар из ее рта засочился яростнее, толчками.

— Ни конца ни края?

— Да, — ответил Лутый, выдыхая. Он сполз со скамеечки, устроившись между сундуков, и сложил ладони на груди. — Славно нас путают, Рацлава Вельшевна. Чтобы не нашли дороги.

Они прошли еще несколько поворотов, когда Лутый заметил, что воздух вокруг загустел; веревка, которая связывала его лодку с шедшей впереди лодкой Рацлавы, задрожала.

— Эй, драконья невеста. — Он резко сел прямо. — Ты не бойся.

Подул ветерок — словно чья-то бесплотная, невидимая рука появилась в воздухе. И принялась медленно развязывать узлы.

— Что это? — Рацлава встрепенулась. В бельмах ее глаз отражалось мерцание самоцветов, рассыпанных по исполинским стенам. — Что происходит?

— Разделяют нас. — Лутый скрестил ноги и взмахнул пальцами. — Негоже рабу сидеть рядом с будущей Сарматовой женой.

Веревка ослабла и змеею нырнула в воду. С негромким плеском медленно пошла на дно.

— Лутый!

До чего же страшно было бы остаться здесь одной — так, как сначала задумывалось. Рацлава не ощущала ничего, кроме холода. Не слышала ничего, кроме журчания воды и поскрипывания лодочных досок. Коченеющими пальцами она стиснула борта. И вновь звякнули браслеты, беспокойно зашевелились серебряные височные украшения, сейчас ставшие не теплее воздуха.

— Может, еще встретимся, — предположил Лутый, всплескивая ладонями. — Гора-то у нас с тобой одна, Рацлава Вельшевна. Передавай жениху мой поклон.

— Лутый!

Рацлава извернулась всем телом, будто пыталась разглядеть его напоследок. А на следующем повороте лодку Лутого осторожно увело в сторону — Рацлаву же подтолкнуло прямо.

Драконья невеста не видела самоцветов, не видела историй на камне и донного свечения до чего была хороша бегущая по нему рябь! Когда ей показалось, что она провела в подгорном лабиринте не меньше часа, Рацлава, немного раздвинув сундуки и ларчики, попыталась лечь. Она принялась перебирать бусы замерзшими руками. И свирель — она нежно поглаживала свирель, будто любимого зверька, свернувшегося на груди.

Долго ли сказочке не сказываться, да закончится. Долго ли страннице не хаживать, да остановится. Долго ли птичке не летать по краю, да поймают.