«Давай! Ну давай же! Скормить тебя ящерам! Копай, слабак!» — рычал на себя пленник пустыни. В безвыходных ситуациях всегда помогало, и к ящерам поддержку ближних с их ободряющими речами. Швырнуть себя вперед он сумел бы и сам, но в тот миг его охватило отчаяние, потому что измученное тело не слушалось злых призывов рассудка.

И все таким же неправильным парением вне сознания Рехи рассмотрел, как от дальних холмов жадным облаком пыли резко бегут вездесущие ящеры.

Только их не хватало! Как будто сам на себя накликал. Кто же хотел на самом деле, чтобы его сожрали эти твари? Тоже почти каннибализм: пожирание холоднокровными ящерами таких же холоднокровных эльфов. Они почуяли слабость разрушенного поселения двуногих существ, выбрались из своих пещер, вышли из спячки, потревоженные зовом урагана.

Ящеры… кругом одни ящеры. Вот их зловонные клыки, каплющие ядовитой слюной зубы, раздвоенные языки. Приземистые тела, торчащие по бокам кривые лапы, свалявшаяся от долгой спячки шерсть. И мелкие кружки злобных красных глазок с вертикальными зрачками.

Клыки впивались в плоть, смешивали пласты кожи и мышц с месивом костей. Заглатывали целыми кусками, не пережевывая. И жители поселения пропадали в бездонных желудках, обреченные перевариваться в течение долгой спячки, бесконечно крутиться в едкой кислоте.

Рехи помнил, как однажды на охоте вспорол мелкому ящеру брюхо и едва не обжегся насмерть брызнувшей оттуда жижей. От нее потом дымился песок, с трудом поглощая мерзкий запах.

Ящеры… да, всюду ящеры. Их жадный клекот возвещал о начале пиршества. Впрочем, каннибалы орали не лучше, да и сам Рехи после удачно пойманной добычи буйно радовался. Что скрывать? Что ценить? Что откладывать? Тихонько ожидать вот таких катастроф?

Миру пришел конец, и не этому огромному непонятному нечто, которое старики называли «мир». Нет-нет, разрушился привычный мир Рехи. Он мог трижды ненавидеть деревню, проклясть каждого ее жителя, но под неподъемной крышкой песка пришло осознание: это и оказался его мир, понятный, опознанный, кочующий среди пустоты всего остального, однажды по чьей-то ужасной глупости выбравший эту мнимо безопасную равнину.

Так и гибнут миры, от неверного выбора, от близости логова ящеров. Рептилии торопливо перебирали лапищами, и Рехи не задумывался, как он это чувствует. Он отчетливо видел, как змеятся вдоль камней гибкие тела, покрытые кто мехом, кто чешуей. Кажется, они решили отомстить за охоту на них, упивались своим превосходством, набивая пасти свежей плотью, мастерски выкапывая ее из-под пепла, находя по запаху. Чуткие ноздри Рехи тоже улавливали свежий запах смерти, перемежавшийся с собственной желчью дух крови, вонь лопнувших и вывалившихся внутренностей тех, кому совсем уж не повезло наткнуться на острые скалы или собственное оружие.

Стоило о нем подумать, как что-то едва не вонзилось прямо в живот. Рехи инстинктивно втянул его, отчего показалось, что кишки прилипли к позвоночнику. Ну что ж, лучше так, чем выпотрошить самого себя заветным клыком. А уж показалось, что меч пропал навечно.

Рехи резко встрепенулся, вновь принялся жадно разгребать песок, потому что слух улавливал клекот приближавшихся рептилий. Или это ветер перешептывался с пополнившими его сонмами призраков?

Вроде и немного их, всего-то деревня. А много — это сколько? Целые города, как говорили старики? Там разрушения казались побольше, но это были совсем чужие для Рехи миры, чужие печали.

Его волновало, как вытащить из-под себя клинок, да еще отравленный. Хорошее изобретение для искусных воинов — любая рана оказывалась смертельной. Только пить кровь жертвы потом запрещалось. Но оружие использовали только при прямых стычках с людьми, враждебными племенами или ящерами.

Рептилии же неумолимо приближались. Уже не приходилось пользоваться каким-то неведомым третьим-пятым глазом, чтобы отчетливо уловить метание стремительных теней вокруг. Свежатину… всех притягивала свежая еда, свежая кровь. Рехи торопливо обдумывал, как поступить: замереть и прикинуться мертвым или попытаться все-таки дать отпор.

Слабость сковывала руки и ноги, а точное количество ящеров никто бы не подсказал. Чудилось, что их целые орды. Вот уже не в видениях, а в настоящем кривые лапы с острыми черными когтями разрывали и перекручивали остатки скарба в поисках плоти. Вот уже не в бестелесном парении, а в самой непосредственной близости щелкали пасти. От исходящей вони к горлу снова подкатывала желчь, но даже она иссякла.

Рехи старался не шевелиться, но он не сдавался, не отдавал себя на милость судьбы. Рука аккуратно нащупывала рукоять оружия, пальцы, уже не сведенные дрожью, привычно сжались на кривом отростке, бывшем изначально корнем острого зуба. Да, вот она, знакомая черная оплетка из прилаженного кое-как тряпья. Сражаться пришлось бы левой рукой, но Рехи никогда не делил навыки. При чем до них руки? Лево-право… Он даже не особо понимал значение этих слов. Он умел управляться с клыком обеими руками. Когда вокруг рыщут голодные твари — это главное.

«Жди… еще жди!» — командовал Рехи сам себе. В его голове всегда отчетливо звучал собственный голос. Сам себе хозяин и командир, он научил себя слушаться этих коротких приказов. Исходили они порой не словами, а отточенными рефлексами, выученными телом.

Песок, который снова присыпал почти с головой, зашевелился: сверху доносилось деловитое копошение. Ящер нашел себе подходящую добычу, еще не догадываясь, что его поджидают.

«Не сейчас. Пусть откопает тебя», — твердил себе Рехи, однако сердце замирало в груди, по вискам сочился холодный пот, отчего к ним липло еще больше шершавых песчинок и невесомых хлопьев пепла. Момент для атаки выдался бы всего один — заветный и неуловимый.

Поторопиться — обречь себя на ловушку из песка. На зов убитого ящера могли кинуться его сородичи, туша бы вдавила в землю, чего доброго, еще переломив спину. А промедлить — та же верная смерть, но еще более мучительная и постыдная. В мире каннибалов ночным кошмаром оказывалось превратиться в чей-то обед.

Воины верили, будто от такой гибели не попадут в какие-то далекие дали, прекрасные и веселые, где погибшие в бою вечно празднуют и буянят. Как-то так Рехи понимал старинные рассказы, осколки веры прошлого мира. А сам цеплялся за тело, не желая ни в каком виде с ним расставаться. Уж что там после смерти — не особо важно. А вокруг царствовал голод и пожирание друг друга.

Рехи с отвращением чувствовал себя аппетитным, пусть и костлявым, куском мяса. Какой-то ящер позарился на живого, еще трепыхавшегося, наверное, надеялся на лучший вкус.

Когтистые лапы царапнули вдоль спины по тунике — повезло, что одежду шили из кожи рептилии — неприятно потянули за скомкавшиеся в клубок волосы. Тогда сердце сжалось на миг, в висках нарастала болезненная пульсация.

«Еще не сейчас, еще не сейчас», — едва не воя, твердил себе Рехи, все еще сжимая меч под грудью, однако уже постепенно отводя руку. Секунды — это капли воды — стекали быстро и одновременно медленно. Ящер почему-то остановился, словно намереваясь посмаковать свою будущую добычу. Или его отвлек собрат по стае.

Рехи сглатывал вязкую горькую слюну, отсчитывая вздохи до броска. Оружие постепенно высвобождалось из-под туловища, оставалось только взмахнуть им под нужным углом, чтобы всадить ящеру под пасть, прямо в череп. А дальше — бежать, пока остальные не заметили. Обычно они атаковали стаей, как и эльфы, поэтому силы оказывались равны. Но не теперь, не теперь. Рехи знал одно наверняка: ничто уже не останется прежним. Судьба непонятно для чего требовала измениться. Но до чего же это оказывалось тяжело!

И разве герои прошлых эпох до Падения не боялись? Разве не так же отсчитывали вздохи до решительного броска? Разве как-то иначе желудки скручивало предельной тревогой, разве не так же тошнило от песка и ран? Это потом все обтесали и украсили в легендах, добавили чудесные подробности великих подвигов и красивые мысли в просветленных умах. А так… Страшно. Очень страшно. Но выбора-то ведь нет! Просто тот, кто не сдается от своего страха, превращается в итоге в героя.