Хотя Рехи снова, как и всегда, сражался за одного лишь себя. Он не думал ни о Лойэ, ни о соплеменниках, когда лапы ящера снова принялись за раскопки. И вот когда в проеме над головой показалась отвратительная пасть, Рехи резко ушел влево, а потом атаковал снизу вверх. Рука безотказно повиновалась, окрепла, избавившись от дрожи.
С глухим чавканьем клинок прорезал складки под пастью ящера и врезался рептилии прямо в череп. Ящер отпрянул, вытягивая за собой Рехи, который не намеревался отпускать рукоять.
«Вот так намного быстрее!» — проскочили шальные довольные мысли, однако никто не говорил о скорой победе. Тварь не желала так просто издыхать, видимо, удар пришелся не в крошечные зачатки мозга, а в артерии шеи, поэтому вдоль левой руки Рехи сочилась вязкая темная кровь, а сам ящер бесновался и бился, мотая эльфа из стороны в сторону по песку. Но Рехи не сдавался, он уперся в песок обеими ногами и все-таки вытащил меч, но лишь затем, чтобы снова обрушить его на противника.
Ящер же обернулся вокруг себя чуть раньше, сбивая хвостом. Ноги и живот пронзила острая боль, от которой Рехи завыл, закусывая губы. Проклятый хвост! Впрочем, еще удавалось пошевелиться, значит, кости не перебили, значит, еще оставалось время на одну решительную атаку, ведь тварь слабела. Нет-нет, убегать от него Рехи уже не стал бы из принципа!
Клык ловко перекинулся в правую руку. Превозмогая острую боль в икрах и коленях, пронзавшую тысячью иголок, эльф вскочил, отрываясь от земли в прыжке, и перемахнул через жадно щелкнувшую пасть ящера, чтобы оседлать его на загривке и всадить клинок по самую рукоять прямо в темечко. Тогда ящер обмяк, пару раз еще дернулся отвратительный хвост, лапы загребли пепел, но туша вскоре замерла.
Рехи тоже обессилено сполз на землю, но приходилось вставать, тяжело опираясь о бок твари. «Идти, надо идти… Надо!» — твердил неуверенно командир в голове. Мысли сбивались вместе с прерывистым дыханием.
Теперь он хромал на обе ноги, пусть и временно, но скорость бега непозволительно снижалась. А уходить куда подальше пришлось бы в кратчайшие сроки: как и подсказывали неведомые видения, в деревне шел кровавый пир. Что ж, хорошо хоть ящеров, а не каннибалов. Стать обедом двуногой падали — самая позорная смерть для эльфа. Но ящеры-то ничем не лучше, хотя мертвым уже все равно, кто и как терзает их тела.
Рехи не понимал, рад ли он теперь спасению. Особенно, когда каждый шаг почти выбивал из глаз жгучие слезы. Что, герои древности разве не плакали? Не стонали от травм? Все-то в легендах красиво и правильно. Только с их правилами разрушили мир, срубили под корень. Как ураган разметал все, что помнил на протяжении «четырех рук» лет жизни скиталец пустыни.
Оставалось только плутать между скал, принюхиваться и прислушиваться, обнимая избитое тело руками. Удар пришелся на ноги и в правый бок, что-то там нестерпимо билось и ныло, скрадывая скупой воздух, наполненный липкими частичками пепла.
Рехи закашлял, едва не падая, но неподалеку послышалось копошение ящеров. Они вгрызались в тело селянина, обгладывали кости, перемалывали хрящи. А в мертвом лице повернутой набок головы узнавались черты одного из отряда. Еще недавно они вместе штурмовали деревню людей, а теперь… Рядом с тем парнем обнаружился один из стариков общины. Что ж, они-то хотели умереть, они измучились от наказания не-жизнью. Вряд ли до Падения они догадывались, что через три сотни лет — а это сколько вообще? — их телами полакомятся отвратительные хищники. Никто не уцелел, никто. И Рехи даже не пытался кого-то откопать, потому что повсюду слышалось жадное чавканье, перепалки и грызня.
— Лойэ… — только хрипло позвал он без особой надежды. Но голос прозвучал задушенным хрипом, украденным ветром писком. Да и кого звать-то? Конечно, девушке не удалось уцелеть.
Может, ей повезло даже больше, потому что после часа пути Рехи устал так, что все чаще посещали мысли: а не зря ли так упорно откапывался из-под песка. И все же он не отпускал меч и брел к холмам, подальше от деревни и логова ящеров.
Он не догадывался, сколько прошло времени, разве только плотно сбитое черное небо над головой успело осветиться красноватым туманом и снова угаснуть для вечной ночи. Значит, довольно долго. Уже даже боль отделялась от сознания, исходила неизбежностью разрушений и разложения всего и вся.
«Идти… надо куда-то идти. У меня больше нет мира. Но осталась дорога», — думал Рехи, когда, наконец, набрел на узкую пещеру в одной из скал. Он ушел уже достаточно далеко, чтобы его не преследовали ни ящеры, ни призраки всех, кто не пережил бурю.
«Теперь я понимаю, что значит разрушенный мир, что значит голод… другой голод», — думал Рехи, скрючившись на голых камнях. Он не мучился от холода — хотя бы с этим повезло от природы — поэтому прятался, словно дикий зверь, без костров.
Терзал голод, но какой-то другой. Есть почему-то не хотелось: уж очень ныли ноги, буквально выкручивались, казалось, гудели, словно склоны перед камнепадом. Другой голод, мучил голод потерь… Наверное, это так называлось. Словно вырезали какой-то кусок из души. Голод одиночества? Да, пожалуй именно он, тягучий, унылый, оставляющий дыру где-то не то возле желудка, не в то прямо в сердце. Ведь все в этой жизни измеряется голодом, да только он разный. И этот оказался новым, крайне неприятным.
Просто Рехи остался один. И осознание этого навалилось не лучше сбивающих волн урагана. Но спасало то, что мысли затопила предельная усталость.
После нескольких часов беспокойного сна он решительно вышел на узкий каменистый карниз, всматриваясь в горизонт. Там, у самой кромки, что-то отчетливо и неизменно поблескивало. Каждый раз он рассматривал этот маячок с возвышенностей на охоте, по нему зачастую и находил путь среди однообразных камней и песка.
Вспомнились рассказы о неком Темном Властелине, его Разрушенной Цитадели. После всех потрясений услышанный бред почему-то больше не казался бредом. Рехи был уверен, что тварь из крепости все еще не сгинула, иначе цитадель не светилась бы, иначе не тянула бы туда неведомая сила. Или просто хотелось хоть куда-то идти, а не просто скитаться.
«Дать в морду Двенадцатому Проклятому за то, что сделал со всеми нами!» — вспомнились собственные молодецки наглые намерения. Что ж, не такие уж плохие, когда не осталось других целей в жизни. Только дорога, только путь в никуда, теперь же обнаружилась точка назначения, бессмысленная и почти не достижимая, но Рехи отличался упрямством, поэтому он поправил клинок на поясе и подумал: «Красные сумерки, значит? Пойду в сторону красных сумерек».
========== Встреча ==========
Колени набрякли кровавыми мешками синяков — удар хвостом оставил надолго свой след. Но Рехи неизменно шел вперед, переступая по запыленной земле. Предполагалось, что где-то здесь затерялась тропа между скал, но по ней так давно никто не ходил, что никто не отличил бы ее от бездорожья.
«Цитадель… Цитадель… На кой ящер мне Цитадель?» — периодически возникали в голове нестройные мысли. В висках стучало, взгляд туманился, во рту поселилась сухость, на зубах привычно скрипел песок, ступни горели — все как обычно. Не первый раз случался такой долгий переход без пищи и отдыха. Рехи знал, что способен брести вперед до следующей смены красных сумерек. Потом немного отдохнуть, задремать — и снова идти. А за ним, ступая шаг в шаг, стежок в стежок на рваном полотнище дороги, кралась черным силуэтом смерть, бесславная гибель. Впрочем, что такое эта слава-то? Память в умах народа? А если нет его? Ни народа, ни памяти… Только погруженный в вечную ночь мир.
«Есть хочется», — временами думал Рехи, но тут же давил эти слова в сознании, чтобы не усугублять мучения тела. Всегда помогало, с детства, когда он еще не умел охотиться, а еда ему доставалась только каким-то чудом. Как он вообще выжил? И для чего?
«Цитадель», — твердил себе Рехи, временами поднимая глаза на горизонт, где багровым пятном исправно мерцало нечто вроде крепости. Если уж видно, значит, не настолько далеко. Но после смены красных сумерек расстояние не слишком-то сократилось. А существовала ли крепость?
