— Я поняла все! Перечитайте, что я написала, — разве это не понимание?!

И Валентина сказала себе, что человеку, который узнал так много, можно рассказать и все остальное. Но именно ярость, а не доводы рассудка заставили Валентину бросить в лицо Пликт слова, которые она прежде не говорила никому.

— Пликт, мой брат не копировал подлинный Голос. Он написал «Королеву Улья» и «Гегемона»!

Когда Пликт поняла, что Валентина говорит правду, она долго не могла прийти в себя. Все эти годы она считала Убийцу Эндера предметом исследования, а автора «Королевы Улья» и «Гегемона» — своим наставником и духом-покровителем. Узнав, что это один и тот же человек, Пликт примерно на час потеряла способность связно мыслить.

Потом они еще долго разговаривали с Валентиной и доверились друг другу, и Валентина пригласила Пликт стать учителем ее детей и сотрудником по работе в университете. Джакта удивили эти хозяйственные новшества, но спустя некоторое время Валентина открыла ему секреты, которые откопала Пликт. Все это превратилось в семейную легенду, и дети росли, слушая замечательные истории о своем давно уехавшем дяде Эндере, которого все вокруг называли чудовищем и который на самом деле был спасителем, пророком и мучеником.

Годы шли, семья росла и процветала, и тоска Валентины по Эндеру сменилась гордостью за него, приятием и признанием его судьбы. Она ждала, когда он прибудет на Лузитанию, разгадает загадку свинксов, станет, как велит ему долг, апостолом раман. Это Пликт, добрая лютеранка, научила Валентину смотреть на жизнь Эндера с позиций религии. Покой и размеренность семейной жизни, чудо появления пятерых детей подтолкнули Валентину если не к догме, то к вере.

И на детях это сказывалось тоже. История про дядю Эндера, поскольку ее нельзя было рассказать чужому, приобрела несколько сверхъестественные тона. Сифте, старшая дочь, особенно заинтересовалась, и даже потом, когда ей исполнилось двадцать и детское, не задающее вопросов обожание Дяди Эндера прошло, он все еще оставался центром ее жизни, легендарным человеком, все еще живущим на планете, до которой не так уж далеко лететь.

Она не говорила с матерью и отцом, но доверилась своей учительнице.

— Когда-нибудь, Пликт, я встречу его и стану помогать ему в работе.

— Что заставляет тебя думать, что он нуждается в помощи? В твоей помощи? — Пликт относилась к людям скептически, чтобы заслужить ее уважение, нужно было очень много сделать.

— То, что в первый раз, в самом начале, он тоже не был один, разве не так?

И мечты Сифте летели вдаль, прочь от ледяных скал Трондхейма, к далекой планете, на которую еще не ступила нога Эндера Виггина. «Люди Лузитании, вы даже не подозреваете, какой великий человек ступит на вашу землю и возьмет на себя наше бремя. И я пойду за ним, когда настанет время, даже если это случится поколение спустя. Будь готова, встречай меня тоже, Лузитания!»

А в космосе, на корабле, Эндер Виггин и не знал, мечты скольких людей он везет с собой. Для него прошло всего несколько дней с тех пор, как он оставил Валентину плачущей на причале. Он не знал имени Сифте, для него она была зародышем в животе Валентины — не более того. Он только начал ощущать боль потери, которая для Валентины уже прошла. И мысли его были далеки от племянников и племянниц, живущих во льдах Трондхейма.

Он думал об одинокой измученной девочке по имени Новинья, о том, как она изменится за двадцать два года, которые пройдут на планете за время его путешествия, гадал, кем она будет, когда они встретятся. Потому что он любил ее, как только можно любить человека, и котором видишь самого себя в минуту самого большого горя.

Во время межзвездного перелета делать особенно нечего. Курс проложен, корабль вышел на точку перехода и стартовал. Остается только подсчитать, насколько близка скорость корабля к скорости света. Корабельный компьютер вычислял точную скорость, а затем устанавливал, сколько дней субъективного времени пройдет, прежде чем корабль сможет переключиться на достойную досветовую скорость. «Как хронометр, — подумал Эндер, — вернее, секундомер. Один щелчок, потом второй — и скачки окончены».

Личность Джейн не помещалась в корабельный компьютер, а потому Эндер провел восемь дней путешествия почти в полном одиночестве. Корабельный мозг оказался достаточно умным, чтобы помочь Эндеру изучить португальский на базе испанского. Эндер понял, что сможет говорить, а вот с пониманием возникли сложности: слишком много «проглатывается согласных, трудно различать слова».

Но нельзя же все время разговаривать по-португальски с примитивным компьютером. После двух-трех часов занятий Эндер начинал звереть. Раньше Вэл всегда была рядом. Они могли и не разговаривать друг с другом — Вэл и Эндер так давно знакомы, что почти не нуждались в словах. Но когда Валентины не было, Эндер не мог справиться с собственными мыслями. Они перестали принимать завершенную форму, потому что некому было их высказать.

И от Королевы Улья помощи тоже ждать не приходилось. Ее мысли сиюминутны, привязаны не к синапсам, а к филотам, и релятивистские эффекты скорости света не сказываются на них. За каждую минуту времени Эндера Королева успевала прожить шестнадцать часов — разница слитком велика, чтобы сохранилась хоть какая-то возможность общения. Если бы Королева не пряталась в коконе, то распоряжалась бы тысячами подданных, жукеры выполняли бы спою работу, передавали свои чувства и знания в огромный резервуар ее памяти. Но пока у Королевы была только память, и, проведя восемь дней в заключении, Эндер начал понимать ее страстное желание освободиться.