Кайнен уронил голову в ладони и на какое-то время отключился. Сейчас ему было плевать на старика, о встрече с которым он мечтал долгие годы, с тех самых пор, как услышал о нем от соседа по бараку…

В храме Суфадонексы обучались в основном сыновья знатных людей. Тех, кто был в состоянии внести немалую плату за то, чтобы их дети учились у известных мудрецов и проходили военную подготовку у лучших воинов Газарры. Прославленные герои Рамора не считали зазорным на старости лет перебираться в город Айехорнов, дабы там получать щедрое вознаграждение за то, чем они занимались бы и бесплатно, только чтобы не остаться «за бортом» жизни.

Гоняли юношей нещадно. Условия, вопреки слухам и сплетням, были самые суровые: никто не баловал учеников, будь они трижды царскими детьми или сыновьями знаменитых полководцев. Кусок хлеба, несколько сушеных плодов, вязких и терпких, но все же утоляющих голод, и кувшин свежей воды, слегка подкрашенной вином, составляли их Дневной рацион. Вставали они на рассвете – в жару или холод, хорошую погоду или ненастье – и отправлялись на работу в кузницу, оружейную мастерскую, на постройку кораблей либо начинали бесконечные тренировки.

Только после захода солнца юноши, валившиеся с ног от усталости, расходились по баракам, где на жестких, холодных ложах забывались глубоким сном.

В то время Кайнен и подружился с Унрофу, сыном верховного жреца Суфадонексы из небольшого городка Лотамиса, лежащего на полпути между Газаррой и Ирруаном.

Унрофу погиб вскоре после возвращения в родной город в сражении со стаей полузверей-аттосков, которых уничтожил Омагра, убитый под Каином.

Воистину судьба человека что старая паутина на ветру…

Новый друг Аддона ничего не желал принимать на веру. Он был твердо убежден в том, что многочисленные легенды и предания содержат противоречивые сведения, и был одержим желанием установить истину. Под строжайшим секретом Унрофу поведал молодому Кайнену о загадочном старце Эрвоссе Глагирии, который хранит самые страшные тайны раморских богов и знает все о давней войне с чудовищами, порожденными чернотой ночного неба.

Обычно к тому времени когда Унрофу доходил до подробностей, смертельно уставший Кайнен уже спал. Тогда, в молодости, его абсолютно не интересовали тайны богов и чудовищ.

– Ну, – подбодрил Глагирии. Аддон глухим голосом, отстранение, словно наблюдал эту картину, а не описывал пережитое, стал рассказывать. Ему было трудно: многие мелочи он просто забыл, многое помнилось иначе; правда и ложь перепутались, и теперь Кайнен сам порой не мог отличить действительность от вымысла – слишком долго и упорно он лгал окружающим, слишком продуманны были подробности той истории, которую он выдавал за единственную и непреложную истину.

Он слишком привык скрывать от людей – даже родных и близких, – что же случилось на самом деле.

Иногда хранителю Южного рубежа казалось, что вымышленная история и является подлинной, а то, что он знает как правду, – это затейливый, длинный и очень реальный сон. Но только сон. Не более.

Зачем они с Каббадом полезли тогда в пещеру, которую обнаружили над осыпающимся скальным карнизом, уже не объяснить.

Было так: Аддон увидел полузасыпанную трещину в каменном боку горы – ее как раз беспощадно и отчетливо высветил луч заходящего солнца, – и ему стало интересно: что там находится? Грот, пещера или обыкновенная трещина, каких тысячи…

Что они искали в пещере? Надеялись увидеть нечто необычное? Вряд ли. Ничего необычного не бывало в пещерах, которые им попадались до этого.

Даже на встречу с горным хищником – панон-теравалем, а значит, и на славную охоту рассчитывать не приходилось. Этот гигант просто не смог бы просочиться в такую узкую щель. Они сами долго разгребали проход, и все равно им пришлось протискиваться внутрь, обдирая плечи и руки.

С какой-то лихорадочной поспешностью они делали факелы и зажигали их, чтобы осветить утопающие во мраке своды; и лохматые тени, словно пьяные, плясали и прыгали по неровным стенам.

То, что нашли Аддон Кайнен и прорицатель Каббад во чреве древней пещеры, потрясло их воображение и перевернуло всю дальнейшую жизнь.

Кайнен очень хорошо помнил, как раздался хруст, от которого отчего-то заныли зубы и морозец продрал позвоночник, – так могли трещать пустые яичные скорлупки. Только нужно было бы насыпать эти скорлупки толстым слоем на значительном пространстве.

Этот отвратительный звук, свидетельствующий о том, что неуклюжие люди давят что-то хрупкое и невесомое, раздавался при каждом следующем шаге. В воздухе повисла мелкая пыль, заставившая Аддона и Каббада судорожно чихать и кашлять, утирать слезящиеся глаза, задыхаться и проклинать ту минуту, когда им взбрело в голову рассмотреть пещеру изнутри.

Потом они поднесли факелы поближе к полу и обнаружили, что стоят, утопая по голень, в высохших останках крупных пауков и скорпионов. Эти несчастные твари, которые неведомо для чего явились умирать сюда чуть ли не со всего света (а как иначе объяснить неимоверное их количество), пролежали здесь невообразимо долгое время.

Кайнен живо представил себе тогда, как они набились в пещеру и копошились, заползая друг на друга, давя тех, кто оказался внизу, – и не мог поверить в то, что какая-то сила заставила мириады живых существ покончить с собой так страшно и бессмысленно.

На это даже люди не способны, не то что пауки и скорпионы.

Их останки рассыпались в прах от малейшего дуновения воздуха, от самого легкого движения, а два человека, пробираясь к центру пещеры, в считанные минуты уничтожили самую память о тех, кто нашел здесь последний приют. Только серая пыль столбом стояла в воздухе, не давая дышать.

Они бы ушли – неприветливая это была пещера, и она таила в себе какую-то скрытую угрозу; но тут отблеск пламени осветил центральную ее часть, и, хотя всплеск света не задержался там, а скользнул дальше, будто испугался увиденного, они успели заметить: трон, вырезанный из прозрачного желтого камня; в этом камне, словно в толще воды, отразился оранжевый свет; очертания гигантского тела, поверженного ниц перед троном; тело это не принадлежало ни одному из известных им существ и даже при беглом взгляде вызывало трепет и священный ужас; мускулистую руку с кистью совершенной формы и кольцо, украшавшее безымянный палец; красный камень сверкал так, словно внутри него заключили живой огонь; и человека, свободно сидевшего на своем возвышении; его молодое лицо – спокойное, даже безмятежное.