Задумайся генерал, как можно не услышать ночной переполох из комнаты дочери, выходящей на открытую террасу – пришел бы к выводу, что лукавит дочка, что не так уж крепко спала этой ночью, но почему-то не хочет признаться в этом. Почему?..
Лерочка и в самом деле лукавила. Ее раздражал этот разговор, и эти шутки вокруг вчерашнего, и вообще эта затея с сигнализацией. Ночью, когда шум во дворе наконец утих, она выскользнула на террасу и немного постояла, прислушиваясь. Ей было необходимо убедиться, что все закончилось благополучно. Вокруг было тихо, высоко над крышей шумела сосна, где-то трещал мотоцикл. Теплый воздух, наполненный свежестью близкого леса, пьянил голову. Босиком, осторожно она подошла к самым ступенькам и поднялась на цыпочки, пытаясь заглянуть через забор. Лера наступила на что-то острое, наклонилась, пошарила ладошкой по крашеной половице. В ладонях оказался маленький легкий металлический предмет с острыми гранями. Она вошла в полосу света, чтобы рассмотреть. На ладони лежал серебряно-синий значок ГТО. Девушка улыбнулась, зажала значок в ладони и быстрыми неслышными шагами вернулась в комнату.
Завтрак затягивался. Генерал не торопился покинуть гостиную, расспрашивал гостью о деревенской жизни, шутил. Татьяна Ивановна поддерживала разговор. Клава привозила с собой дух родины, какое-то едва уловимое тепло бедной, но щедрой далекой деревни, живые, полузабытые образы, новости деревенские. В то же время Клава невольно напоминала Татьяне Ивановне о своем немосковском происхождении, о том, что не генеральшей она, Таня Подзорова, родилась, а деревенской девчонкой. Пасла гусей до самых невест и имела два платья: одно – на выход, а одно – на каждый день. И оба достались ей от Клавы, двоюродной сестры.
Эти воспоминания не нравились Татьяне Ивановне, она бы предпочла умолчать о них и вообще исключить из своей биографии. Сколько усилий, неустанного труда положила она на то, чтобы избавиться от мягкого южного выговора, от расплывчатого курского «г», от привычки есть ложкой и грызть семечки! Ценой, известной только ей одной, Татьяна Ивановна воспитала из себя степенную и величавую офицерскую жену.
Могла выглядеть элегантной и утонченной, могла и разговор поддержать, и фасон для платья выбрать. И Лизу она давно воспринимала не как односельчанку, а только как прислугу, и та, молодец, знала свое место.
Но вот приезд Клавы неизменно все выворачивал наизнанку, и каждый раз Татьяне Ивановне необходимо было какое-то время, чтобы потом вернуться в свою колею.
Вместе с румяной крепкой Клавой в доме появлялись многочисленные корзинки с гостинцами. Здесь были: бутыль с пахучим постным маслом и несколько желтых колобков свежего сливочного, домашнего; общипанная курица, завернутая в несколько слоев смоченной в уксусе марли; полотняный мешочек с длинными черными семечками и такой же высокий мешочек с белыми, тыквенными. Плоские коричневые пласты домашней яблочной пастилы и несколько глиняных горшков с различным медом – липовым, гречишным, цветочным… И неизменная розовая резиновая грелка с самогоном – личный презент генералу.
После завтрака хозяева отправились переодеться, чтобы везти гостью на экскурсию по Москве. Клава осталась на кухне помочь Лизе.
Домработница мыла посуду, а Клава, разморенная чаем и жарой, у окна перетирала заграничные блюдца.
– Ты уж здесь, Лиза, поди, как родная теперь? – говорила Клава, разглядывая фарфор на свет и покачивая головой. – Лерочку ты, почитай, вырастила…
– А как же? – довольная, отозвалась Лиза. – Вырастила, стряпней своей вскормила. Благодать! Муки сколь хошь, продуктов всяких. Петр Дмитриевич моей стряпней вон как доволен! Как воскресенье, так обязательно чтоб пироги. Это уж как закон. Начинок всяких наделаю… А Лерочка плюшки любит. Чтоб сахаром посыпанные.
– Нам бы твою плюшку в войну… – неожиданно перебила Клава. – Жмых ели да деруны из мерзлой картошки…
– Ох-хо-хо…
– А Татьяна-то королевой ходит, – одобрительно заметила Клава. – С годами в ней этого шику только прибавляется. Повезло бабе…
– Ну так! – согласилась Лиза.
– Мать с отцом не дожили. Не увидели дочернего счастья! – неожиданно свернув на слезливый лад, запричитала Клава. – Иван-то, батька Танин, душа был человек! Только появится с гармошкой своей, тут уж держись! Дым столбом! Через нее, гармошку-то, считай, и сгинул в лагерях… Нюра не пережила горя…
– Ну, ну, – забеспокоилась Лизавета. Прикрыла дверь кухни и подсела к гостье. – Ты это… забудь это, Клава. Не надо этого касаться. Татьяна Ивановна не любит.
– А что такого? – возразила Клавдия и будто бы вынырнула из своей полудремы. – Родители – это святое. Я никогда не забуду доброты моей тетки Нюрочки… Бывалоче, прибежит…
– Так-то оно так… Но ты не забывай, Клава, кто она теперь! Жена генерала! В какие выси взлетела. Тут надо осторожно, тут лишнего болтать не моги…
– Это конечно, – согласилась Клава. – Таня теперь важная. Ты, поди, ее побаиваешься, Лизавета?
– Что мне ее бояться? Я свое дело знаю. Мое дело – кухня, кладовка, цветы вон. Летом – запасы дачные, банки, соленья, грибы. Петр Дмитриевич до рыжиков большой охотник. Татьяна Ивановна без меня как без рук. А в Москве-то зимой? Каждый выходной – гости. Да не кто-нибудь, а все генералы с супругами, ну, на худой конец – полковники. Нужно всем угодить. Мне дела хватает…
– Девчонка уж большая, – заметила Клава. – Наверное, помогает.
– Когда ей? – удивилась Лиза. – Лерочка у нас в школе отличница, общественница опять же. На фортепиано ходит. Мы ее дома-то не видим, а ты говоришь…
– Да невеста уж совсем.
– Кто – невеста?
Дверь кухни распахнулась, и на пороге появилась Татьяна Ивановна – в летнем креп-жоржетовом платье, изящной шляпке и с белой сумочкой в руках. Ухоженная, благоухающая духами. Ну просто картинка из журнала «Работница»!
– Да Клава все Лерочкой нашей любуется, – поспешила разъяснить Лиза.
– Красавица, в мать, – подтвердила Клава. – Расцвела. Я говорю – невеста. От женихов, поди, отбою нету.
– Калерия у нас девушка серьезная, – сдержанно возразила Татьяна Ивановна. – В десятый класс идет, на медаль претендует. Какие женихи теперь? А школу окончит – в институт, в медицинский…
– У вас уж все расписано, – прищелкнула языком Клавдия.
– А как же иначе? Сейчас не те времена, чтобы в шестнадцать лет замуж выходить. Слава Богу, не за печкой выросла, – повторила Татьяна Ивановна где-то слышанное выражение. – Единственная дочка у нас.
– Что же ты, Таня, еще-то не родила? – не отставала Клавдия. – А то Лерочка-то улетит, покинет родное гнездо, с кем останетесь?
– Не скоро она улетит, – с улыбкой возразила Татьяна Ивановна. – Ей шесть лет в медицинском учиться. А дети… Петя, конечно, хотел еще ребенка, но… Мы ведь, Клава, не сразу в большой удобной квартире оказались. Пришлось и по гарнизонам помаяться. Сама знаешь, в Германии служили. А там после войны разруха, да и опасно… Какие дети? Самим бы до себя… Генеральские погоны просто так не даются, Клава. Одну вырастили, зато какую!
– Это кому мои погоны покоя не дают? – пророкотал с лестницы Петр Дмитриевич. Заглянул в кухню. – А, три кумушки на завалинке собрались? Лясы поточить?
Клавдия засмущалась, даже со стула поднялась.
– Петя, ты Клаву напугал, – с ласковой улыбкой упрекнула Татьяна Ивановна.
– Какие барышни в Семеновке пугливые!
И он сгреб Клаву вместе с женой и домработницей своими огромными ручищами.
– Поедем, красотки, кататься?
Клава так просто вся покраснела до пят. Лиза только хмыкнула, зная и любя этот кураж в своем хозяине. Татьяна Ивановна сияла. Она особенно ценила такое расположение своего мужа. Так здорово, что в выходной он дома, что его не дергают по телефону из штаба.
Машина уже сверкала у ворот. Только Лерочки не было. Когда она успела убежать, никто не видел. Пришлось ехать без нее. «Победа» неторопливо проплыла по грунтовке меж сосен, выехала на шоссе и весело побежала в сторону Москвы.
