Самыми известными следователями последних двух десятилетий Советского Союза были, пожалуй, лавровские ЗнаТоКи. Они ловили жуликов, бандитов и зарвавшихся начальников, а на уровень большой политики вышли только один раз — в деле, которое у Лавровых называется “Расскажи, расскажи, бродяга”, а в телесериале — “Ваше подлинное имя”. Несгибаемый майор Знаменский был по-пронински бдителен и въедлив, смотрел на мир проницательными, немного усталыми глазами — и шпион-белоэмигрант, притворявшийся русским бродягой, не ушел от “дополнительного расследования”, которое за пределами повести вел уже офицер КГБ, ученик майора Пронина. Интерес к шпионскому детективу возрождался всякий раз, когда общество начинало интересоваться международным положением, политической конкуренцией разных стран и систем. На экраны и книжные прилавки возвращались резиденты, герои Юлиана Семенова вели идеологические споры в декорациях холодной войны. Взаимные упреки выглядели аргументировано. Каждый ходил с козырей, раскрывая изнанку противника… Они нам — диссидентов и Прагу—68, мы им — Хиросиму, фултонскую речь Черчилля, Вьетнам. Они нам — Восточную Европу, мы им — Латинскую Америку… Они нам — Пол Пота и Чёнг Сари, мы им — Пиночета и Чомбе. Они нас — Солженицыным, мы их — Олдриджем…

Майор Пронин еще до войны был искушен в политических дискуссиях. Он предупреждал: “Бывшие герои делаются все изворотливее и озлобленнее. История выталкивает со сцены, а уходить не хочется. С каждым годом борьба с политическими преступниками становится все сложнее и резче. Об этом надо писать и развивать в людях осторожность и предусмотрительность”. Бывшие герои — это, конечно, агенты разведок капиталистических стран. Их время проходит, победа социализма неизбежна — уверенность в этой истине вдохновляла Пронина на подвиги. Человек смертен, в загробную жизнь большевик Пронин не верил, а подвиг дает человеку шанс на бессмертие. Майор Пронин воспринимал себя человеком героического поколения борцов за светлое будущее. Когда это будущее наступит — потомки вспомнят нас добрым словом, это и будет нашим бессмертием… Без понимания героической роли пронинского поколения в советской мифологии невозможно проникнуться романтикой оваловских военных приключений. Если даже потускнеет и истрепется на архивных полках идеология, которая движет майором Прониным, то энергия и талант, с которым действовал майор ГПУ, будет по-прежнему впечатлять читателей.

В “Кратком курсе истории ВКП(б)” (1945 г.) есть яркий пассаж, показывающий роль контрразведки в тогдашнем массовом сознании: “Эти белогвардейские пигмеи, силу которых можно было бы приравнять всего лишь силе ничтожной козявки, видимо, считали себя — для потехи — хозяевами страны и воображали, что они и в самом деле могут раздавать и продавать на сторону Украину, Белоруссию, Приморье.

Эти белогвардейские козявки забыли, что хозяином Советской страны является Советский народ, а господа рыковы, бухарины, зиновьевы, каменевы являются всего лишь — временно состоящими на службе у государства, которое в любую минуту может выкинуть их из своих канцелярий, как ненужный хлам.

Эти ничтожные лакеи фашистов забыли, что стоит советскому народу шевельнуть пальцем, чтобы от них не осталось и следа.

Советский суд приговорил бухаринско-троцкистских извергов к расстрелу.

НКВД привел приговор к исполнению.

Советский народ одобрил разгром бухаринско-троцкистской банды и перешел к очередным делам”.

Стилистически — очень яркий отрывок. В нем выразилась вся соль пропагандистского стиля, который проходил первую пробу в тридцатые годы, а с развитием информационных технологий только укрепился, стал политической классикой с отточенными приемами.

Нужно заметить, что рассказы и повести о Пронине не были перенасыщены политической пропагандой, она не была прямым содержанием Пронина, но оставалась общим воздухом читателей и героев Овалова. Овалов писал занимательные рассказы и даже извинялся в предисловии за отсутствие весомой поучительности в рассказах о майоре-чекисте. Если бы прямая идеологическая составляющая в рассказах о Пронине преобладала — громкого читательского успеха бы не получилось. Овалов удовлетворял потребность в занимательном чтении, в детективе. Но официозный стиль во всей его своеобразной красе оставался непременным сведением майора Пронина и Льва Овалова.

В “Голубом ангеле” мы находим отголоски и массовой культуры того времени. Неофициальных героев не следует противопоставлять политическому официозу. Просто Утесов, Дунаевский, Георгий Виноградов работали на другом поле, не в кремлевских дворцах, а в зеленых театрах и садах “Эрмитаж” — и работали неподражаемо. Тайна утесовского успеха начинается с псевдонима, выбранного исключительно удачно. Конечно, “Лейзер Вайсбейн” звучало не так притягательно, и дело тут не в пресловутом национальном вопросе (своих корней Утесов никогда не скрывал, синтезируя в джазовом ключе еврейские, украинские и русские мелодии). Просто “Леонид Утесов” — это марка, словосочетание, обозначающее артиста. С таким именем тебя могут освистать, могут забросать яблоками, а могут — цветами, но в любом случае твоей судьбой будет сцена, эстрада. В тридцатые годы на советской эстраде и в массовом кинематографе было немало талантов, но Утесов остается звездой первой величины. Это вершина отечественной массовой песни, как бы она ни называлась (эстрадой, роком, шоу-бизнесом и т.п.).

В тридцатые годы, когда Пронин в своем зеленом пальто гонялся по Москве в поисках пропавших чертежей инженера Зайцева, Утесов устраивал знаменитые представления своего “Теа-джаза”. Нехитрая, но броская режиссура номеров, репризы — словесные и музыкальные, пленявшие песенными новинками программы. В качестве авторов с Утесовым работал Н.Эрдман, да и сам Леонид Осипович был неистощим на выдумки. “Теа-джаз” откликался и на злобу дня, на события мировой политики. К пронинской теме подходят две предвоенные песни — “Теплоход “Комсомол”” и “Акула” (переделка американской “My Bony”, почему-то подписанная Дунаевским). А атмосферу эпохи определили яркие, проникнутые характерным босяцким духом, сочившиеся музыкальной выдумкой программы утесовского “Теа-джаза”: “Джаз на повороте”, “Музыкальный магазин” и “Много шума из тишины”. Потом была война — и новый взлет песенного искусства артиста, но нас интересует довоенное время, время, когда майор Пронин разоблачил майора Роджерса.

Образ Утесова был многоликим: в нем ощущался “духарный колорит” блатного героя, лихого одессита. Образ, важный для нашей культуры XX века. Этот герой поет “Лимончики”, “Гоп со смыком” и “С одесского кичмана”, переделывает “Мурку”, озорно выводит: “Лопни, но держи фасон!” Между Утесовым и записными исполнителями блатного фольклора лежит пропасть: Леонид Осипович, подобно актеру Михаилу Жарову, формировал из этого сырья художественную реальность, преобразовывая свои жизненные наблюдения. Он всегда умел с некоторым лукавством посмотреть на своих героев, которые “из тюрьмы не вылазят” и решают схорониться “в Вопняровской малине”. Это перенял у Утесова Высоцкий и, увы, упустили иные наши интерпретаторы блатного фольклора.

С другой стороны, герой Утесова — джентльмен, душевный собеседник, мужественный простой человек, сугубо доверительно сообщающий: “Видишь, я прошел все испытанья // На пути свидания с тобой…”. Этот образ напоминал и противников Пронина, и самого майора…

Пронинский цикл — это развлекательная литература постреволюционного периода, периода чисток, периода подготовки к войне. В то же время это литература периода относительной стабильности, успокоения. Нередко забывают, что тридцатые годы по сравнению с предыдущим десятилетием казались годами успокоения. А ведь в памяти современников была Гражданская война, да и нэп озлобил многих пиром во время чумы. Другое дело — тридцатые. На площадях, где в Гражданскую проводились публичные казни, теперь в ходу кинематограф и футбол. В 1936 году впервые было проведено командное первенство СССР по футболу. В те годы разыграли два комплекта медалей: весенние и осенние. Победителями стали соответственно московские “Динамо” и “Спартак”. Призерами оказались динамовцы из Киева и Тбилиси, а также армейская команда ЦДКА. Футболисты стали новыми спортивными кумирами страны, как когда-то, до революции, ими были цирковые силачи и борцы: Крылов, Поддубный, русский лев Георг Гаккеншмидт. Теперь говорили о братьях Старостиных, о ветеране футбола Малинине, о Бутусове, Семичастном и Акимове. Из записей Ю.К.Олеши мы узнаем, как в конце тридцатых признавала Москва нового футбольного гения — Григория Федотова… У горожан появился большой футбол; водка, как и пиво, уже продавалась свободно (впрочем, майор Пронин предпочитал армянский коньяк). Многие города славились своим мороженым и газировкой с сиропами. В кино (оно стало звуковым, и следовательно — подлинно самым массовым искусством, да еще, по Ленину, “из всех искусств для нас важнейшим”) особенно актуальными для массового сознания были ленты “Чапаев”, первый советский звуковой фильм “Путёвка в жизнь” и музыкальные комедии режиссеров-соперников Г.Александрова и И.Пырьева. Каждый горожанин (в особенности — подростки и молодежь) имел обыкновение смотреть полюбившуюся картину от десяти до сорока раз. Идеалом эпического героя стал Чапаев, символом аккуратности и добропорядочности — Фурманов, оптимизма и веселья — Костя Потехин, трудового успеха — героини Ладыниной. Весьма актуальный идеал блатного супермена олицетворял (деля этот трон с Утесовым) Михаил Жаров, колоритно исполнивший роль Жигана и спевший “Щи горячие, да с кипяточечком!..”. Варились в кинематографе той поры и обаятельные “свои парни”, и чудаковатые благородные интеллигенты с бородками клинышком, и (с конца тридцатых) национальные герои из славного прошлого. Это было талантливое и очень демократичное искусство. И майора Пронина нельзя вырвать из культурного контекста его времени.