Однажды вечером в июне, когда Даниэль уже лег спать, Зигмунд вызвал Йозефа вниз, а Гретхен поднялась на чердак.

– Ты спишь? – тихо окликнула она мальчика.

– Нет. – Даниэль сел в постели.

– Мы можем поговорить? – Гретхен присела на край койки.

– Конечно, – насторожился он.

Гретхен заглянула в его встревоженное лицо, и сердце у нее гулко застучало.

– Даниэль, – осторожно начала она, – я хочу поговорить с тобой как со взрослым человеком. То, что я скажу, может показаться тебе жестоким, но поверь, я тебе друг.

Наступила короткая пауза.

– Я знаю, что ты хочешь сказать, – угрюмо произнес мальчик. – Ты хочешь, чтобы мы уехали без мамы и Гизелы.

– Да, это верно, Даниэль.

Он вновь откинулся на подушку.

– Моя мама умерла, тетя Гретхен?

– Нет, я так не думаю. – Гретхен говорила решительно и твердо. – Она не умерла, но я уверена, что ей еще долго не позволят последовать за тобой и твоим отцом.

– А почему мы не можем подождать, когда ей все-таки позволят?

– Потому что я боюсь, что очень скоро они могут прийти сюда и найти вас здесь, Даниэль.

Он на минуту задумался, потом спросил:

– Хочешь, чтобы я упросил папу уехать без Mutti и Гизелы?

Гретхен проглотила ком в горле.

– Я думаю, он может согласиться, если ты его попросишь.

– А ты и дядя Зиги поедете с нами? – с надеждой спросил мальчик.

Гретхен привлекла его к себе и принялась баюкать худенькое теплое ребячье тельце.

– Нет, Даниэль, Liebling, мы не можем поехать с тобой. Нам придется остаться здесь на случай, если кому-то еще понадобится наша помощь.

– Моей маме и сестре, – прошептал Даниэль ей на ухо.

Гретхен поцеловала его.

– Да, Даниэль, – сказала она.

А внизу, на кухне, Зигмунд в это время сказал Йозефу:

– Дахау.

Лицо Йозефа посерело и превратилось в восковую маску. Зигмунд впоследствии рассказал Гретхен, что ему показалось, будто он видит смерть во плоти.

– Откуда ты знаешь?

– У меня верные сведения.

– Обе?

Зигмунд молча кивнул, не в силах произнести ни слова.

Когда Йозеф рухнул на пол, правым плечом он задел один из серебряных праздничных светильников, зажженных заботливой рукой Гретхен по случаю субботы, и пламя погасло.

Совершив наконец переправу из Констанса в Крейцлинген в грубых джутовых мешках на дне лодки Клауса, под нестерпимо воняющими рыбой ящиками и неводами, Йозеф и Даниэль надеялись обрести свободу на той стороне озера, в чудесной зеленой стране Швейцарии. Вместо этого, когда их вытащили из мешков на швейцарском причале, их встретил наряд полицейских в мундирах.

– Нацисты? Папа! – Даниэль в ужасе прижался к Йозефу.

– Нет, малыш, – успокоил его Клаус. – Это всего лишь полиция. Считайте, что вам повезло, – обратился он к Йозефу. – Вас могли бы и отправить обратно. – Он понизил голос: – Я насчет вас договорился.

В кузове полицейского фургона Даниэль спросил одного из охранников, молодого парня с симпатичным лицом:

– Что теперь с нами будет?

Охранник добродушно улыбнулся ему:

– Проведете пару ночей в камере, пока вам не подыщут что-нибудь подходящее. Лагерь скорее всего.

– Лагерь? – ужаснулся Йозеф. – Концентрационный лагерь?

– Конечно, нет, герр Зильберштейн. Просто место, где вы с мальчиком сможете побыть, пока не подвернется что-нибудь более удобное.

Проходили месяцы. Некоторых перевели в рабочий лагерь, но Зильберштейны так и остались в пересыльном лагере, потому что Йозеф был непригоден к работе, а Даниэль слишком мал. Они привыкли к распорядку своей новой жизни, стали заводить и тут же терять друзей, так как состав интернированных постоянно менялся подобно фигурам на шахматной доске.

– Сколько мы еще здесь пробудем? – ежедневно спрашивал Даниэль у лагерного начальства.

– Пока для вас не будет найдено подобающее место, – таков был неизменный ответ.

– Если не получите въездную визу в США или в Палестину, вы никогда отсюда не выберетесь, – сказал Йозефу один француз. – Разве что война кончится, и тогда вы сможете вернуться домой. У вас ведь есть деньги, не так ли, Зильберштейн? Почему бы вам не потребовать адвоката? Он мог бы выхлопотать визу для вас и для мальчика.

– Я не хочу покидать Швейцарию, – возразил Йозеф. – Уехав отсюда, я рискую разминуться с женой и дочерью.

– Вы же говорили, что они в Дахау! Почему вы думаете, что их оттуда выпустят?

У Йозефа возник мгновенный соблазн врезать обоими кулаками по лицу француза, но тотчас же на него напал приступ кашля, а затем его охватила уже привычная апатия, и он махнул на все рукой.

Прошел год, но обитатели лагеря этого даже не заметили.

В конце августа 1942 года Даниэль подружился в лагере с двумя мальчиками постарше. Бернгард Сигал и Эрик Мазински сказали Даниэлю, что собираются сбежать и готовы взять с собой третьего.

Даниэль с любопытством взглянул на Бернгарда.

– Каков ваш план?

– Ничего ему не рассказывай, пока он не с нами, – предупредил Эрик.

– Что скажешь, Дэнни?

Даниэль перевел взгляд с одного на другого. Бернгард был похож на первого ученика в школе и нравился ему больше, чем Эрик. Глядя на него, невозможно было поверить, что он способен разрабатывать безумные планы побега.

– Я не могу уйти, – признался он с грустью. – Мне бы очень хотелось, но это невозможно.

– Я же тебе говорил – пустой номер, – сказал Эрик.

– Но почему? – спросил Бернгард, не обращая внимания на Эрика.

– Из-за отца. Бернгард кивнул.

– Я знаю, это трудно, – кивнул Бернгард. – Если мы с Эриком сбежим, наши родители смогут утешить друг друга, а твой отец остался бы совсем один.

– Но тогда ты можешь остаться здесь навсегда, – прошипел Эрик, поминутно оглядываясь, чтобы убедиться, что их никто не слышит.

– Ты знаешь, Дэнни, он ведь прав. Рано или поздно тебе придется подумать о себе.

– Тут не о чем думать. – Даниэль плотно сжал губы.

– Не говори потом, что тебе не предлагали, – презрительно бросил Эрик.

– Мне очень жаль, – сказал Бернгард.

– Это не твоя вина, – пожал плечами Даниэль.

Они немного помолчали, потом Бернгард спросил:

– А твой папа пошел бы с нами?

– И не мечтай, – горько рассмеялся Даниэль. – Поначалу папа ненавидел лагерь даже больше, чем я сам, но теперь, по-моему, ему тут даже нравится. Он только и делает, что ждет, когда ему прикажут, что делать дальше.

– Должно быть, он тоскует по твоей матери.

Даниэль кивнул, слезы навернулись ему на глаза.

– Я тоже.

Бернгард схватил его за руку.

– Послушай моего совета, Дэнни. Не решай ничего прямо сейчас, не отказывайся бежать вместе с нами. – Он горько усмехнулся. – Мы еще не скоро отсюда удерем. Эрик любит напустить важности, но никаких реальных планов пока нет.

– Ничего не выйдет, – покачал головой Даниэль. – Мама заставила меня пообещать, что я буду заботиться об отце, а он ни за что бы ее не оставил, если бы не я. – Он выдавил из себя улыбку. – В общем-то тут тоже жить можно.

Зима в тот год выдалась холодная и мрачная, Йозеф то и дело простужался, его лихорадило, у него начался хронический бронхит. Как и многих других, его переводили в лазарет, когда повышалась температура, и заставляли спускаться вниз, как только она снижалась.

Однажды за ужином в феврале 1943 года Даниэль заметил, что картошка с капустой на тарелке его отца остались нетронутыми.

– Папа? Ты не ешь?

Лицо его отца казалось воспаленным. Он невидящим взглядом смотрел на тарелку с едой. Даниэль коснулся его руки. Она горела. Он пощупал лоб отца.

– Папа, у тебя опять жар. Давай уйдем отсюда.

Отец повернулся, словно впервые заметив Даниэля. Он покачал головой, его дряблые щеки затряслись.