– Женщине не возбраняется немного пококетничать…

– Немного?! Да вы этим одним и занимались! Только не надо меня убеждать, что этим занимаются все до одной американки. Пример Долли д'Ориньяк и Элейн Орсеоло доказывает обратное.

– Не слишком ли примитивный прием – обвинять во всем меня после ваших собственных поступков?

– Если вы имеете в виду Делию, то я люблю ее, только и всего.

– Не слишком ли стремительно вас обуяло это чувство?

– Сердцу не прикажешь. Я не ждал вчера, что оно сыграет со мной такую шутку.

– На сей раз вы совершенно уверены, что любите? По-моему, вам свойственно путаться…

– Да, признаюсь, в вашем случае я принял за любовь желание. К ней я питаю совсем другие чувства. Ее я нахожу волшебной, полной жизни и изящества. Она – воплощение мечты, которую лелеет любой мужчина, размышляющий о том, какой женщине ему бы хотелось посвятить свою жизнь. К тому же она, по-моему, созрела для любви, с вами же этого – простите мне мою грубость – не случится никогда.

– Какое вы имеете право это утверждать?!

Эти слова она буквально выкрикнула, и голос ее дрожал от такого неподдельного возмущения, что Фонсом уставился на нее, изучая это лицо, эти глаза, в которых застыли слезы, эти приоткрытые губы, похожие на плод, налившийся соком… Его осенило: уж не отдаться ли она пришла? Это дерзкое платье, это откровенное декольте, этот затуманенный взор… Ему ничего не стоило сделать так, чтобы она упала в его объятия и чтобы он смог наконец, повалив ее на кушетку, овладеть этим телом, воспоминание о котором так долго преследовало его ночами…

В это безмолвное мгновение решалась жизнь обоих. Александра шагнула к молодому человеку, в котором вновь начинало бурлить желание. Как тут устоять?.. Но в этот момент из окна до него донесся женский смех, похожий на смех Делии. Ему показалось, что перед ним стоит не Александра, а эта девушка, именно такая, какой он впервые увидел ее на галерее дворца. Поддавшись соблазну, он лишится ее навсегда. Сожаление об этой утрате будет потом преследовать его всю жизнь, потому что Делия никогда не простит ему предательства. Ей было чуждо всякое притворство, она не пыталась прятать свою любовь.

Что получит он взамен? Час бурной страсти, самолюбивое удовлетворение от того, что он овладел этой женщиной, – а потом? Его посетила невыносимая мысль: она явилась сюда не только для того, чтобы насытить мучительное желание, подобное его собственному, но и чтобы принудить его порвать с Делией. Что может быть лучше этого средства, чтобы раскрыть невинной девушке глаза на то, за кого она собралась замуж?

Александра сделала еще один шажок. Теперь ее отделял от него какой-то метр. Он отпрянул; бросившись к буфету в стиле «ренессанс» из черного дерева и слоновой кости, он вынул из ящика два хрустальных бокала в форме тюльпанов.

– Я изменил долгу хозяина и прошу у вас прощения за свою недогадливость. Могу ли я вас чем-нибудь угостить? Вечер сегодня прохладный.

Усилием воли Александра сдержала готовый вырваться у нее крик боли. Этот мужчина, вызывающий у нее обожание – теперь она не сомневалась в этом, – отказывается от нее! Его поведение было столь же недвусмысленным, как если бы он силой отпихнул ее. Она испугалась, что сейчас окончательно лишится рассудка, однако ее спасла гордость. Ее так и подмывало отвесить ему пощечину и выбежать вон, но это значило бы признать поражение. Она решила не отворачивать лица. Нельзя допустить, чтобы схватка этим и завершилась. Она как ни в чем не бывало уселась на кушетку, откашлялась, как певица перед ответственной арией, и чуть слышно ответила:

– Немножечко бренди мне не повредит…

Он налил ей рюмку, после чего уселся напротив, как раз под портретом дожа, наглядно демонстрируя сходство с предком. Они молча выпили, после чего миссис Каррингтон снова подала голос:

– Знаете ли вы, что этот брак, к которому вы так стремитесь, сломает жизнь ее жениху? Вы и моя родственница слишком легко распоряжаетесь чувствами Питера Осборна. Он – далеко не салонный кривляка, к тому же он собирается через два месяца жениться на ней.

Эта намеренно оскорбительная фраза вызвала у Жана презрительную улыбку.

– Это мне известно. Только почему он отпустил ее за океан?

– Потому что никому никогда не удавалось помешать Делии поступить так, как ей заблагорассудится. Скоро вы сами в этом убедитесь.

– Это меня не страшит. На месте этого жениха я бы никогда не отпустил ее от себя. В крайнем случае я поплыл бы с ней.

– Питер работает! – безжалостно бросила Александра. – Он адвокат. Труженик не всегда может распоряжаться собой.

– Хотелось бы этому верить, но человек, раскопавший сокровище, не только не бросает его на произвол судьбы, а наоборот, борется за то, чтобы сохранить его для себя. Это относится и к вашему мужу. По правде говоря, я что-то не пойму американцев: они поразительно невежественны по части любви и ее законов!

– Они нам доверяют – и они правы. Во всяком случае, чаще всего правы…

– Да, и вы блестящее тому подтверждение. Однако, надеюсь, у вас хватит доброты, чтобы не травить Делию презрением, ибо она этого совершенно не заслуживает.

– Возможно. Однако ей уже известно, что она не может рассчитывать, что я возьмусь отстаивать ее интересы. Мой муж не простит ее: он с полным на то основанием отнесется к ее выходке как к измене долгу.

– Кажется, он ей всего лишь сводный брат? Делия считает, что мать не станет чинить ей препятствий.

– Разве что из снобизма. Однако вам следует знать, что, выйдя за вас, Делия уже не сможет вернуться домой: нью-йоркское общество станет указывать на нее пальцем.

Улыбка Фонсома была под стать целой поэме, в которой ирония перемешивалась с презрением.

– Тогда ей придется довольствоваться высшим обществом Франции и Италии. Впрочем, моя любовь убережет ее от лишних переживаний. Правда, она ожидала от вас иного: она в вас души не чает…

– Увы, в этом деле я встану на сторону Питера Осборна. Должен же хоть кто-то проявлять преданность…

– Быстро же вы изменяете привязанностям! Боюсь, что в таком случае у нас более не будет возможности видеться. Как вы понимаете, у нас все встанут горой за молодую герцогиню де Фонсом. Не думаю, что европейской аристократии будет дело до мнения нескольких нью-йоркских вдовушек.

– Вы терпеть не можете Америку? Вот оно что! А как насчет приданого Делии? – выпалила окончательно потерявшая над собой контроль миссис Каррингтон.

– С этим дело обстоит проще простого: я отказываюсь от приданого. Мой нотариус получит соответствующие инструкции. У Делии не должно быть никаких сомнений, что мне нужна именно она, а не что-то другое. Вот так-то, мадам!

Ей давали от ворот поворот, в этом не было ни малейшего сомнения. Выходит, этот заносчивый субъект посмел оттолкнуть ее, а теперь и вовсе выставляет за дверь? С трудом сдерживая ярость, Александра подхватила валявшуюся на кресле накидку и, вскинув голову и тряхнув волосами, в которых искрились драгоценные звездочки, с вызовом посмотрела на герцога.

– Не сомневайтесь, что я сделаю все возможное, чтобы помешать Делии совершить эту глупость.

– Вы за этим и пришли. Я знаю, что ради этого вы были готовы… на все!

– Что вы хотите сказать?

– Что лучше вам удалиться, пока я не прислушался к зову моего… животного инстинкта и не забыл об уважении, какое надлежит оказывать добродетельной американке. Вашему мужу очень повезло, что прекраснейшей летней ночью у меня на жизненном пути встала Делия. А ведь та ночь вполне могла бы стать нашей… Я примчался сюда с одной целью: увидеть вас. Пусть хоть это признание заживит царапину – впрочем, не столь глубокую! – которую я оставил на броне вашего самолюбия…

Это конец! Александра с трудом подавила рыдания, готовые вырваться у нее из груди и помешавшие ей оставить за собой последнее слово. У нее, правда, хватило силы воли, чтобы гордо проследовать через весь дворец и выйти на пристань, где ее дожидалась гондола. Дорогу ей показывал слуга с фонарем, и ей не хотелось, чтобы он увидел ее слезы. Однако стоило Беппо, с силой оттолкнувшись веслом, направить гондолу вдоль берега Большого канала, как она рухнула на подушки и разразилась бурными рыданиями, как не рыдала уже давно.