Но по крайней мере, — подумал он, — у меня осталось мое собственное достоинство».

Он с достоинством поставил бокал, повернулся, пошел к дверям. За дверьми оказался длинный коридор с ковровой дорожкой. Лакей в фиолетовой ливрее услужливо распахнул перед ним двери. Чьень оказался в темноте, на пустой веранде. Один.

Нет, не один.

Оно последовало за ним. Или уже было на веранде? Да, оно поджидало его. Оно с ним еще не покончило.

— Оп-ля! — Чьень головой вперед бросился через перила. Внизу, в шести этажах, блестела река — смерть, настоящая смерть, совсем не такая, как в арабском стихотворении.

Когда Чьень перелетал через перила, оно выпустило щупальце и ухватило его за плечо.

— Зачем? — удивился Чьень, но все-таки не стал вырываться. Он не понимал. И ему стало немного интересно.

— Не делай этого из-за меня, — сказало оно. Чьень не мог видеть его — оно стояло за спиной. Но часть его, на плече Чьеня, теперь выглядела как человеческая рука.

— Оно рассмеялось.

— Что смешного? — спросил Чьень, балансируя на перилах, придерживаемый псевдорукой.

— Ты делаешь мою работу за меня. Ты нетерпелив. Разве у тебя нет времени подождать? Я еще выберу тебя, не стоит упреждать события.

— А если я хочу сам? — спросил Чьень. — Из-за отвращения? Оно засмеялось. И промолчало.

— Почему ты молчишь?! — воскликнул Чьень.

И опять не получил ответа. Он спрыгнул обратно на веранду. И ладонь сразу отпустила плечо.

— Ты основатель Партии? — допытывался Чьень.

— Я основатель всего. Я основал Партию, и Антипартию, тех, кто за нее, и тех, кто против, тех, кого вы зовете империалистами-янки, тех, что окопались в лагере реакции, и так до бесконечности. Я основал все это. Я засеял этот мир жизнью, словно поле травой.

— И теперь наслаждаешься своим твореньем?

— Я хочу, чтобы ты увидел меня таким, каков я есть, а увидев, уверовал.

— Что? — Чьень дрогнул. — Уверовал во что?

— Ты в меня веришь? — спросило оно.

— Да. Я тебя вижу.

— Тогда возвращайся к своей работе в Министерстве. Тане Ли скажи, что видел старика, толстого, усталого, который любит выпить и ущипнуть смазливую девицу за зад.

— Боже, — прошептал Чьень.

— И пока ты будешь жить, не в силах остановиться, я буду тебя мучить. Я отберу у тебя, одно за другим, все, что у тебя есть, и все, что ты хочешь получить. А потом, когда ты будешь окончательно раздавлен и придет твой смертный час, я открою завесу тайны.

— Какой тайны?

— Воскреснут мертвые окрест. Я убиваю живое, я спасаю мертвое. И еще скажу тебе: есть вещи гораздо хуже, чем я. Но ты их не увидишь — к тому времени я тебя уже уничтожу. Теперь иди обратно на обед. И не задавай вопросов. Я делал так задолго до появления некоего Тун Чьеня, и буду так делать еще очень долго после него.

Он ударил, ударил в ЭТО изо всех сил.

И почувствовал страшную боль в голове.

Наступила темнота. Чьень почувствовал, что куда-то падает.

И снова темнота. Он подумал: «Я еще доберусь до тебя. Ты сам умрешь. Ты умрешь в мучениях. Будешь мучиться, как мучаемся мы, точно так же как мы. Я тебя распну. Клянусь Богом, я тебя распну на чем-нибудь высоком. И тебе будет очень больно. Как мне сейчас».

Чьень зажмурился.

Кто-то дернул его за плечо, резко, грубо. Он услышал голос Кимо Окубары:

— Напился как свинья. А ну, поднимайся! Шевелись!

Не открывая глаз, Чьень попросил:

— Вызовите такси.

— Такси уже ждет. Отправляйся домой. Какой позор! Устроить дебош на обеде у Великого Вождя.

С трудом поднявшись на ноги, он открыл глаза, осмотрел себя. «Наш Вождь — Единственный Истинный Бог. И враг, с которым мы сражаемся — тоже Бог. Они правы, он — это все, что есть. А я не понимал, что это значит. „Ты тоже Бог, — подумал он, глядя на офицера протокола. — Так что выхода нет, даже прыгать бесполезно. Это инстинкт сработал“, — решил он, весь дрожа.

— Смешивать алкоголь и наркотики, — презрительно процедил Окубара, — значит навсегда испортить карьеру. Мне это не раз приходилось видеть. Пошел вон.

Пошатываясь, Чьень побрел к громадным центральным дверям виллы Янцзы. Два лакея в костюмах средневековых рыцарей торжественно распахнули створки, качнув плюмажами на шлемах. Один из них сказал:

— Всего доброго, товарищ.

— Иди ты на… — огрызнулся Чьень и вышел в ночь.

Без четверти три ночи. Чьень, не в силах сомкнуть глаз, сидел у себя в гостиной, куря одну сигару за другой. В дверь постучали.

Открыв, он увидел Таню Ли в шинели, с посиневшим от холода лицом. В глазах застыл немой вопрос.

— Не смотри на меня так, — грубо сказал он. Сигара погасла, и он раскурил ее заново. — На меня и так сегодня пялились больше, чем достаточно.

— Вы видели, — сказала она.

Он кивнул.

Она села на подлокотник кресла и, помедлив, попросила:

— Расскажите, как это было.

— Уезжай отсюда как можно дальше. Очень, очень далеко, — сказал он. Потом вспомнил — нет такого далеко, чтобы спрятаться, скрыться. Кажется, что-то об этом было в стихотворении.

— Забудьте, что я сказал. — Он с трудом дошел до кухни и стал готовить кофе.

— Так… так плохо? — спросила Таня, войдя следом.

— Мы обречены. Обречены — вы к я, то есть себя я не имею в виду. Я в это не ввязываюсь. Просто хочу работать в Министерстве и забыть все, что произошло. Забыть всю эту чертовщину.

— Это инопланетное существо?

— Да, — кивнул он.

— Оно настроено враждебно к нам?

— Да. И нет. И то, и другое одновременно. В основном — враждебно.

— Тогда мы должны…

— Иди-ка домой и ложись спать, — посоветовал Чьень и внимательно посмотрел на нее. Он довольно долго просидел в гостиной, и многое обдумал. Очень многое. — Ты замужем?

— Нет, сейчас — нет. Раньше была.

— Останься со мной, — попросил он. — До утра, пока не взойдет солнце. Уже недолго осталось. Я боюсь темноты, — добавил он.

— Ладно. — Таня расстегнула пряжку плаща, — но я должна получить ответы.

— Что имел в виду Драйден? — спросил Чьень. — Небесные сферы… Что это значит?

— Нарушатся законы Вселенной. — Она повесила плащ в шкаф спальни. Под плащом у не был оранжевый полосатый свитер и плотно облегающие брюки.

— Скверно, — вздохнул Чьень.

— Не знаю. Наверное, — подумав, ответила она.

— По-моему, это как-то связано с идеей старика Пифагора о „музыке сфер“. — Она уселась на кровать и стала снимать туфли, похожие на тапочки.

— Ты веришь в это? Или ты веришь в Бога?

— Бога! — засмеялась она. — Время веры в Бога кончилось вместе с эпохой паровозов. О чем ты? О боге или о Боге?

— Не смотри на меня так. — Он резко отодвинулся. — После сегодняшнего вечера я не люблю, когда на меня смотрят.

— Если Бог существует, наши дела Его, наверное, мало волнуют, — сказала Таня. — Я так думаю. Победит зло или добро, погибнет человек или животное — Ему, судя по всему, это безразлично. Честно говоря, я не вижу никаких Его проявлений. И Партия всегда отрицала всякую форму…

— Но ты в Него верила? Когда была маленькой?

— Только тогда. И я верила…

— А тебе не приходило в голову, что „добро“ и „зло“ — это разные названия одного и того же? Что Бог может быть добрым и злым одновременно?

— Я тебе налью чего-нибудь. — Шлепая босыми ногами, Таня вышла на кухню.

— Разрушитель, — сказал Чьень. — Железяка, Пасть, Птица, Заоблачная Труба. Плюс другие названия, формы, не знаю. У меня была галлюцинация. На обеде у Вождя. Очень сильная и очень страшная.

— Но стелазин…

— От него стало еще хуже.

— Можно ли бороться с ним?.. — задумалась Таня. — Этим существом, созданием, призраком, видением — что ты видел? Ты называешь это галлюцинацией… но, очевидно, это была не галлюцинация.

Чьень сказал:

— Верь в него.

— И что это даст?

— Ничего, — устало ответил он. — Ровным счетом ничего. Я устал, пить не хочу. Давай ляжем в постель.

— Хорошо. — Она прошлепала обратно в спальню, начала стягивать через голову свой полосатый свитер. — Поговорим потом.