– Я знаю, тебе больно, – мягко произнес Уэйд. – Но синяки скоро пройдут.

Она была вся в синяках – после падения с лестницы по нежной детской коже расплылись огромные багровые пятна.

– Мы ведь не хотим, чтобы кто-то это увидел? – прошептал он ей на ухо, стаскивая с нее кофту, чтобы вывернуть ее налицо. – Синяки должны быть закрыты. Так они скорее пройдут.

Отилия продолжала рыдать.

– Тсс! – прошептал отец и нежно поцеловал ее головку. Шишки не были видны, их закрывали кудряшки. Какое счастье, что она ничего себе не сломала. Ему было страшно представить, чем могло закончиться это падение.

– Не бойся, я осторожно, – пообещал он. – Нам нужно лишь правильно надеть на тебя кофточку, только и всего.

Прикрыв лицо верным мишкой, Отилия протянула отцу сначала одну руку, затем другую и старалась не смотреть на него, пока он обувал ей на ноги кроссовки.

Когда все было готово, Брайан усадил девочку прямо и потрогал ее щеку. Слава богу, никаких порезов, лишь крошечный кровоподтек под левым глазом.

– Тетя станет задавать тебе вопросы, – наставлял он. – Она будет стараться, чтобы ты что-то сказала ей обо мне и маме. Но ты не поддавайся! Потому что, если ты расскажешь ей про наши с тобой игры, произойдет что-то ужасное! Мы же с тобой этого не хотим, верно?

В глазах Отилии мелькнул страх.

Брайан Уэйд наклонился к самому ее лицу.

– Конечно же, не хотим, – вкрадчиво сказал он. – Нам нужно, чтобы с тобой все было в порядке и чтобы тебя никто не обидел.

Тельце Отилии дернулось. Она попыталась сдержать слезы.

– Возможно, она захочет взглянуть на твою комнату, – продолжал Уэйд. – Пусть посмотрит. Ты можешь показать ей свои игрушки, а если захочешь, и свои рисунки. Но только не рассказывай ей ничего про меня, потому что потом она может украсть у тебя язычок.

Отилия в ужасе прикусила розовые губки.

– А теперь, перед тем как я вернусь к себе в школу, – сказал Уэйд, – я расскажу тебе историю Уильяма. Это такой маленький мальчик, который никого не слушался. Хочешь послушать?

Отилия кивнула, правда, ее в глазах читалась неуверенность.

– Тогда иди ко мне, – сказал Уэйд, протягивая к ней руки. – Пока я буду тебе рассказывать, ты можешь посидеть у меня на коленях. Так вот, злая фея, притворившись доброй, сунула руки и ноги Уильяма в огонь и заклеила ему рот, чтобы он не закричал. Разве хорошо так поступать с маленькими мальчиками? Конечно же, нет. Но ты не бойся, мой ангел, я не дам, чтобы с тобой произошло то же самое.

От страха Отилия буквально окаменела и уставилась в пол.

– Нет-нет, мы не позволим, чтобы это с тобой случилось, – прошептал Уэйд, гладя девочку по головке. – Моя Отилия – хорошая девочка, она во всем слушается папу, и поэтому злая ведьма ей не страшна, ведь так?

Эрика не слышала, как за Брайаном закрылась входная дверь. Она знала, что он ушел, лишь потому, что ощутила на себе неотрывный взгляд круглых глаз Отилии, стоявшей у нее за спиной. Сила немигающих детских глаз неизменно пугала Эрику.

Они были в кухне. Радио наполняло комнату фортепианным концертом номер два Брамса. Это была романтичная, игривая вещь, полная драматических перепадов от пафоса и драмы к робким, застенчивым мелодиям, смелых стансов и безумных арпеджио. Звуки были исполнены радости, ликования, риска и опасности. Перед мысленным взором слушателя разворачивалась яркая история, какую только способно породить воображение.

Эрике не хотелось покидать этот мир звуков. Это был ее мир, в нем по стеклу не стекали дождевые капли, не завывал за дверью ветер, здесь никогда не звонил телефон, а дети не падали с лестницы. Их здесь также не убивали.

Сегодня утром она наконец перестала ощущать себя человеком. Она была ничто и никто. Телесности в ней было не больше, чем в голосах, что звучали в ее голове. Кстати, сейчас они умолкли. Надолго ли?

Она слышала, что он говорил Отилии, и поэтому знала, что в четыре тридцать их дочь будет молчать, как и она сама. Тихая, робкая, глаза опущены, руки сложены. Несчастная, измученная душа, словно в клетку, пойманная в ловушку тела, которое по-прежнему чувствует боль.

Эрика перевела взгляд на нож, который держала в руке. Она несколько раз перевернула его, глядя, как лезвие играет жидкими отблесками света. Она видела его другим – как он, прочерчивая в воздухе дуги, взлетает и опускается, словно исполняя некий безумный танец. Этакая стальная хищная птица, готовая настичь свою жертву.

Дочь подошла ближе, и Эрика перевела взгляд вниз. Отилия наклонилась и открыла шкафчик, чтобы достать пластиковую кружку с носиком, из которой всегда пила. Эрика посмотрела на шейку ребенка – тоненькая, с крошечными бугорками позвоночника. Взяв кувшин, девочка отошла. Взгляд Эрики скользнул к сараю в конце сада. Его студия, его келья, его частный притон.

Обернувшись, она вновь посмотрела на дочь. Та поставила кружку на стул, а из холодильника достала картонный пакет с соком.

– Подойди ко мне, – сказала она.

Отилия испуганно подняла на нее глаза.

– Я сказала, подойди ко мне, – повторила Эрика.

Оставив дверцу холодильника открытой и все еще прижимая к себе пакет, Отилия подошла ближе и посмотрела на мать.

Их взгляды встретились. В глазах Отилии застыл вопрос. Эрика знала, что она сейчас сделает. Она вспомнила Брайана и едва не расхохоталась.

– Послушай меня. Женщина, которая к нам придет, никакая не злая ведьма, – злорадно сказала она. – Она добрая фея! Можно даже сказать, ангел! И если ты пошепчешь ей на ушко, если расскажешь ей все-все-все, она сделает так, что все твои мечты сбудутся.

Отилия растерянно посмотрела на мать.

– Да-да, эта тетя – добрая фея. Фе-я! – со злостью отчеканила Эрика. – Ты это запомни.

Схватив картонный пакет с соком, она плеснула немного Отилии в кружку и сунула ее ей в руки.

Было уже четыре тридцать три, когда Алекс свернула наконец на гравийную подъездную дорожку, ведущую к дому Уйэдов и запущенному саду. И без того унылое небо с дождем и редкими проблесками солнца снова нахмурилось. Минута-другая, и вновь хлынет ливень. Алекс уже дважды за день успела промокнуть до нитки, бегая в полицейский участок с одним подростком, который давал новые показания против своего дяди-садиста.

– Мне все равно, что с ним сделают в полиции, – заявил он, когда Алекс наконец повезла его домой. – Потому что я все равно рано или поздно его убью.

Припарковав машину позади темно-синего «Ситроена», Алекс попыталась выбросить из головы события последних нескольких часов, а заодно и свое (явно предвзятое) мнение и отношение к родителям Отилии Уэйд (особенно – к ее к отцу). Выровнять эмоциональное состояние оказалось не так-то просто – пришлось себя переубеждать. Если люди отказывались идти на сотрудничество с органами опеки, это еще не значило, что они в чем-то виноваты. Часто это означало лишь то, что им не нравится, когда посторонние вмешиваются в их семейные дела. И Алекс не могла поставить им это в вину – при условии, конечно, что их совесть чиста. Установить же, так это или нет, порой оказывалось самым трудным делом, ибо не в каждом случае дурное обращение с ребенком сразу бросалось в глаза. Алекс не раз сталкивалась с ситуацией, когда насильник так ловко прикрывал свои черные дела, что это годами сходило ему с рук. Возможно, не будь она и ее коллеги по рукам и ногам связаны бюрократическими процедурами и политкорректностью, эти случаи можно было бы разоблачить гораздо быстрее. Но, как однажды заметил в разговоре с ней Томми, в их работе по определению никогда нельзя быть правым, и вряд ли это изменится в ближайшее время.

Тем не менее предстоящий визит к Уэйдам не вызывал у нее опасений в том, что она окажется бессильна что-либо сделать. В любой ситуации можно что-то предпринять. К тому же сегодня на работу вернулся Томми, и в случае чего она всегда может рассчитывать на его поддержку и мудрый совет.

Не успела она позвонить в дверь, как ей открыл худощавый, лысеющий мужчина лет тридцати пяти или чуть старше и искренне улыбнулся ей, словно старому другу. У нее возникло странное чувство, что она его уже где-то видела.