Кроме того, тысячи людей ежегодно приезжают на поля сражений Западного фронта, чтобы “все увидеть самим”. Это странное сочетание паломничества и туризма появилось почти сразу после войны ⁵⁵. Разумеется, то, что видят эти зеваки, очень отличается от того, что видели солдаты. Туристы обозревают огромные, геометрически выверенные кладбища, спроектированные Эдвином Лаченсом и другими архитекторами после войны, и почти излеченную сельскую местность, которая теперь не вызывает трагического ощущения без путеводителя ⁵⁶.

Так что неудивительно, что Великая война, закончившаяся восемьдесят лет назад, остается на повестке дня. В отличие от сравнительно недавних конфликтов (например, Корейской войны 1950–1953 годов), она до сих пор актуальна. Англичане продолжают спорить о расстрелах за трусость. Продолжаются кампании в поддержку реабилитации казненных солдат ⁵⁷. Пока я писал эту книгу, лишь за месяц (апрель 1998 года) в английских газетах мне попалось три статьи о Первой мировой войне: о “полосе смерти”, якобы устроенной немцами, чтобы отделить оккупированную ими Бельгию от Голландии; о личном архиве журналиста Эллиса Эшмида-Бартлетта, который пытался “известить Асквита о просчетах” командиров во время Дарданелльской операции, а также о перезахоронении с воинскими почестями двух английских солдат, останки которых археологи нашли у Монши-ле-Прё. Показательны рассуждения одного из родственников этих солдат: “Я совершенно не понимаю, почему война стала возможной. Это за гранью понимания – как людей можно было держать за пушечное мясо, да еще в таком масштабе” ⁵⁸.

Один историк более других сделал для придания научной респектабельности тезису о преступности Великой войны. Иллюстрированная “Первая мировая война” (первая публикация – 1963 год) Алана Тейлора остается самым известным трудом на эту тему. К концу 80-х годов было продано не менее 250 тысяч экземпляров ⁵⁹. Книга Тейлора стала одной из первых исторических книг для взрослых, прочитанных мною в детстве. (А разложившийся солдатский труп на обложке, наверное, стал первым увиденным мною мертвецом.) Война в изображении Тейлора предстает упражнением в глупости и бессмысленности: “Государственных мужей, как и военачальников, обескуражил масштаб событий… Все более или менее беспомощно разводили руками… Никто не задался вопросом, из-за чего он воюет. Немцы начали войну, чтобы выиграть ее, а союзники сражались, чтобы не проиграть… Победа в войне стала самоцелью” ⁶⁰. Война велась неуклюже и расточительно: “Верденскую мясорубку” затеяли “буквально ради самой драки”, а Третий Ипр стал “самой бессмысленной бойней бессмысленной войны”. Тейлор – человек отнюдь не сентиментальный, однако его саркастический и даже игривый тон дополнил более эмоциональное изложение событий Леоном Вольфом, Барбарой Такман, Аланом Кларком и Алистером Хорном, чьи книги вышли незадолго до этого ⁶¹. Роберт Ки в то же время осудил “грандиозную аферу – благодаря которой ведущие политики и военачальники… становились все могущественнее и богаче… за счет отправившихся в ад миллионов храбрецов… – в некоторых отношениях подобную незаменимым для нацистской Германии концлагерям” ⁶². Страсти не улеглись и годы спустя. Лин Макдональд, соединяя свидетельства ветеранов о главных этапах боевых действий на Западном фронте с собственными филиппиками, отстаивает тот тезис, что война стала сущим адом, а солдаты – ее жертвами ⁶³. Джон Лаффин продолжает считать английских генералов “мясниками и головотяпами” ⁶⁴.

Важно, однако, вот что: это мнение меньшинства историков. Удивительно много ученых настаивало и настаивает, что Первая мировая не была “бессмысленной” войной. И если она была злом, то злом необходимым.

Конечно, попытки оправдать войну предпринимались с первых же ее дней. Противоборствующие стороны спешили ознакомить публику с собственными объяснениями причин войны, распространяя “разноцветные” книги: таковы бельгийская “Серая книга”, австрийская “Красная”, французская “Черная” и немецкая “Белая” ⁶⁵. Редакции газет и книжные издательства также взялись за оправдание войны. Лишь в Великобритании к концу 1915 года выходило по меньшей мере семь хроник: издаваемых газетами Times и Guardian, а также известными авторами вроде Джона Бакена, Артура Конан Дойла, Уильяма Ле Ке и даже Эдгара Уоллеса. К концу войны Бакен умудрился выдать не менее 24 томов. Второе место досталось Times (21 том) ⁶⁶. У всей этой писанины имелась общая черта: непоколебимая уверенность в правоте английского дела.

То же самое можно сказать о послевоенной официальных исторических публикациях. Здесь невозможно отдать должное масштабу этой работы. В Англии крупнейшим предприятием этого рода явилось 14-томное изложение Джеймсом Эдмондсом сухопутной войны на Западном фронте ⁶⁷. Победителям оправдать войну было сравнительно нетрудно. Англичане писали, что Германия угрожала Британской империи, а та приняла вызов и устранила угрозу. Немецким авторам после поражения и революции оправдываться было труднее. Тем не менее 14-томная “Мировая война” Государственного архива Германии отдает должное оперативным успехам немецких войск. Знаменательно, что последний том увидел свет лишь после окончания Второй мировой войны ⁶⁸.

После 1918 года были опубликованы сборники документов более критического характера. Естественно, советское правительство подало эти материалы в выгодном для себя свете: война была представлена самоубийственной сварой империалистов ⁶⁹. Сродни этим изданиям в политическом отношении сборник, опубликованный немецким социал-демократом Карлом Каутским и другими ⁷⁰. Менее однозначным стал итог работы Германского национального собрания 1919 года и Комиссии рейхстага по расследованию причин поражения 1918 года, которые предоставили руководству межвоенной Германии возможность ответить на трудные вопросы ⁷¹. Именно немцы задали новый стандарт, напечатав в 1922–1926 годах грандиозную “Большую политику европейских кабинетов”, посвященную мировой истории 1871–1914 годов (54 книги в 40 томах). Несмотря на то, что издатели “Большой политики…” готовили ее как ответ на положения Версальского договора о вине Германии в развязывании войны, а подбор материалов отличался тенденциозностью (в пользу германского режима, рухнувшего в 1918 году), этот труд был и остается отправной точкой для историков дипломатии ⁷². Успех этого издания заставил Великобританию и Францию ответить 11 томами “Английских документов о причинах войны, 1898–1914 годы” (1926–1938) ⁷³ и вышедшим чуть позднее собранием “Документы французской внешней политики” (1929–1959) ⁷⁴.

В мемуарах бывших военных и политиков желание оправдаться видно еще отчетливее. Военный “топ-менеджмент” справился с мемуарами быстрее. Джон Френч опубликовал свой “1914 год” всего через год после заключения перемирия. “Галлипольский дневник” Иэна Гамильтона вышел из печати в 1920 году. Шесть лет спустя на прилавках появились “Солдаты и государственные деятели” Уильяма Робертсона ⁷⁵. Что касается немцев, то Людендорф и Тирпиц издали свои воспоминания уже в 1919 году. Их примеру последовал в 1920 году Эрих фон Фалькенгайн ⁷⁶. Политики, не имевшие, в отличие от военных, после войны достаточно свободного времени, несколько задержались. У бывшего рейхсканцлера Теобальда фон Бетман-Гольвега имелись веские причины поторопиться, чтобы представить обществу свое видение событий, и его “Размышления о мировой войне” были переведены на английский язык уже в 1920 году ⁷⁷. Бывший кайзер в “Мемуарах” (1922) настаивал на том, что страны Антанты заранее спланировали агрессивную войну против ни в чем не повинной Германии ⁷⁸. В том же году вышел из печати первый том “Мирового кризиса” Черчилля. Асквит в 1923 году опубликовал “Происхождение войны”, а в 1928 году – “Воспоминания и размышления”. В 1925 году Эдвард Грей (к тому времени уже виконт Фаллодонский) напечатал “Двадцать пять лет”, а в 1928 году увидели свет воспоминания лорда Бивербрука “Политики и война” ⁷⁹. Ллойд Джордж замкнул строй с шеститомными “Военными мемуарами” (1933–1936) ⁸⁰.