– Мне бы хотелось послушать вашего совета, Петр Аркадьевич, – ответил Герасимов, прекрасно понимая, что в аккуратных словах Столыпина содержалась ясная программа: необходим арест социал-демократов и военных, конфликт с Думой и, как следствие, ее разгон. Новый выборный закон был уже в столе премьера, оставалось только получить повод, чтобы его распубликовать. Арест думской фракции без приказа, думал Герасимов, я проводить не стану; проведешь – а назавтра выгонят взашей, скажут, самовольничал, поступил без санкции сверху; у нас стрелочниками расплачиваться умеют, вверх идут по ступеням, сложенным из имен тех, с кем начинали восхождение.
– Мой совет таков: поступать строго по закону, полковник, – сухо ответил Столыпин. – Самоуправства мы никому не позволим, но если получите неопровержимые данные, что делегация намерена явиться к социал-демократическим депутатам, – заарестуйте… При этом, однако, помните, что улики должны быть налицо, как-никак неприкосновенность и так далее… Иначе я отрекусь от вас. Не обессудьте за прямоту, но уж лучше все с самого начала обговорить добром, чем таить неприязнь друг к другу, если что-то сорвется…
– Текст наказа, подготовленного моим агентом, – Герасимов кивнул на две странички, лежавшие перед Столыпиным, – можно считать уликовым материалом?
– Если этот наказ будет обнаружен у социал-демократов Думы, – вполне.
– Хорошо, – Герасимов поднялся, – я предприму необходимые шаги немедля.
В охране Герасимов подписал ордер на обыск в помещении социал-демократической фракции, которая арендовала здание на Невском, в доме девяносто два, на втором этаже; наряды филеров дежурили круглосуточно: в тот момент, когда солдаты появятся со своим наказом, нагрянет обыск; дело сделано, конец Второй думе.
Пятого мая девятьсот седьмого года делегация солдат пришла к депутатам, на Невский.
Филеры немедленно сообщили об этом в охранку; Герасимов, как на грех, отправился ужинать в «Кюба» с маклером Гвоздинским: играть начал на бирже по-крупному, поскольку теперь безраздельно владел информацией о положении во всех банках, обществах кредита, крупнейших предприятиях, ибо агентура освещала их ежедневно: основанием для постановки негласного наблюдения за денежными тузами явилось дело миллионера Морозова (давал деньги большевикам) и безумие капиталиста Шмита (возглавил стачку рабочих на своей же фабрике на Красной Пресне).
Сообщение филеров о начале коронного дела получил полковник Владимир Иезекилевич Еленский, ближайший друг подполковника Кулакова, у которого Герасимов отобрал Шорникову.
Дудки тебе, а не коронная операция, подумал Еленский о своем начальнике, опустив трубку телефона; перебьешься; ишь, к премьеру каждодневно ездит; пора б и честь знать; за провал операции отправят, голубчика, куда-нибудь в тмутаракань, клопов кормить, а то и вовсе погоны отымут, в отставку.
Еленский достал из кармана большие золотые часы «Павел Буре», положил их перед собою и дал минутной стрелке отстучать пятнадцать минут. Думские социал-демократы люди многоопытные, конспираторы, голову в петлю совать не намерены, солдат с наказом быстренько спровадят, – разве можно давать повод царским опричникам?! Они только этого и ждут, и так под топором живем…
Через пятнадцать минут личная агентура Еленского сообщила, что солдаты уже покинули думскую фракцию; тогда только он и объявил тревогу по охранке.
Когда на Невский ворвались жандармы, в кабинетах фракции социал-демократов никого, кроме депутатов Думы, не было уже; руководивший налетом ротмистр Прибылов растерялся, ибо Герасимов загодя сообщил ему, что у депутатов будут солдаты; через час прибыли чиновники судебного ведомства, начался обыск; наказа, понятно, не обнаружили.
Обо всем случившемся Герасимову доложили около полуночи, когда – в самом благодушном настроении после заключенной сделки – вернулся домой; выслушав сообщение, похолодел: крах, провал, конец карьере.
Ринулся в охранку; отправил наряд в казармы, приказав арестовать всех солдат (каждый член делегации, посетивший фракцию, был известен ему от Шорниковой); введенный в операцию матрос морского экипажа Архипов (впрямую агентом не был, но отдельные услуги оказывал и раньше) сразу же рассказал прокурорским то, что ему было предписано заранее.
Копию наказа, спрятанную в сейфе, без которого все дело лопнуло бы как мыльный пузырь, Герасимов передал прокурору: агент Архипов заученно подтвердил подлинность текста; несмотря на колебания кадетов, часть из которых склонялась к тому, чтобы выдать правосудию социал-демократических кандидатов, общее голосование Думы порешило отказать правительству: «Дело дурно пахнет, чувствуется провокация охраны, нужны более весомые доказательства».
Что и требовалось доказать!
Третьего июня девятьсот седьмого года Вторая дума была распущена; социал-демократов засудили на каторгу; новый выборный закон гарантировал Столыпину послушное большинство; Запад и левые издания в России прореагировали на процесс однозначно: «Террор самодержавия продолжается! Свободы, „дарованные“ монархом, – миф и обман, несчастная Россия».
Именно поэтому процесс над депутатами Первой думы Столыпин решил провести мягко, ибо судили не левых, а в основном кадетов – с этими можно хоть как-то сговориться несмотря на то что болтуны, линии нет, каждый сам себе Цезарь; покричат и перестанут; у народа короткая память; пусть потешатся речами профессоров и приват-доцентов, важно, чтобы поскорее забыли о том^что и как говорили в военном суде социал-демократы Второй думы.
Именно поэтому Герасимов и не торопился на вечернее заседание суда, а обдумывал новую комбинацию, ту, которая должна будет вознести его. На меньшее, чем товарищ министра внутренних дел, то есть заместитель Столыпина, он теперь не согласен…
Обедал Герасимов у себя на конспиративной квартире, в маленьком кабинетике для отдыха. Подали стакан бульона из куриных потрохов: эскулапы рекомендовали лечить почки и печень старым народным способом
– вареной печенью и почками цыплят, ибо птицы и животные созданы по образу и подобию человеческому. Само собою разумеется, их органы содержат те же вещества, что и человеческие, – вот вам и дополнительное питание для пораженных регионов организма; Герасимов страдал почечными коликами и увеличением печени; потроха помогали, стал чувствовать себя легче после визита к доктору Абрамсону; вот бы жидовне и заниматься медициной, а ведь нет, все в политику лезут, змеи проклятые…
На второе Герасимову была приготовлена вареная телятина, овощи на пару и немного белой рыбы; готовил обед старик Кузнецов, в прошлом агент охраны; большой кулинар, мастер на выдумки; пописывал стихи, кстати.
Заключив обед чашкой кофе (несмотря на запрет врача, не мог отказать себе в этой маленькой радости), поднялся, отчего-то явственно вспомнил лицо мужчины с блокнотиками, сидевшего рядом в зале судебного заседания, и чуть не ахнул: господи, да уж не Доманский ли это?!
Срочно запросил формуляр; принесли вскорости; хоть внешность и изменена, но ведь соседом-то его был Дзержинский, кто ж еще?!
Вызвав наряд филеров, лично объяснил им, что брать будут одного из наиболее опасных преступников империи; поляк, гордыня; что русский снесет, то лях не простит, так что оружие держите наготове, может отстреливаться; нужен живым, но, если поймете, что уходит, бейте наповал.
(Последние свои слова Герасимову особенно понравились, – школа Столыпина; ничего впрямую, все шепотком, с намеком; самый надежный путь постепенного развития либерализма: пусть думают, шевелят мозгами, а то все им приказ да приказ, будто собственной головы нет.)
На вечернее заседание Феликс Эдмундович не пришел, ибо, сидя в чайной на Литейном, заметил восемь филеров, топтавших здание суда; ничего, приговор можно получить у корреспондента «Тайма» Мити Сивкина, тем более что ждать открытой схватки в зале не приходится; кроме Рамишвили, никто не пойдет на драку, все будут прятать главное между строк, а России сейчас надобно открытое слово, а не парламентская игра.
