– До завтра, ладно?

Турчанинов не удержался, шутливо передразнил Рыдза:

– «Вадно». Поляка сразу можно определить по вполне французскому звучанию: вместо «л» – мягкое «в»…

Рыдз рассмеялся:

– Падво, мыдво, пшестирадво… note 14 До встречи, Анджей.

… Квартира Владимира Львовича Бурцева, которую он снимал на Ваграме, являла собою Румянцевскую библиотеку в миниатюре: стены трех комнат, широкого коридора, даже кухни были заставлены самодельными стеллажами, набитыми книгами, журналами, большими папками с газетными вырезками, бюллетенями заседаний Государственной думы, выпусками правительственных вестников; запах кофе был постоянным; Бурцев варил его по-студенчески, на спиртовке; пил из крохотной чашки, всего на два глотка; длинные зубы от постоянного курения и крепчайшего кофея были желты; подшучивал над собою: «Вроде старого коня, не заметил, как жизнь просквозила».

Рыдза признал сразу же, но, однако, настоящим именем называть не стал, осведомился, как следует обращаться; выслушав ответ – «Мацей», удовлетворенно кивнул и, пригласив устраиваться в кабинете, где свободного пространства почти не было, оттого что кипы новых, не проработанных еще газет валялись на полу, между скрипучими, разностильными стульями, отправился готовить кофе.

Вернувшись со своей крохотной чашечкой и стаканом для Рыдза, осведомился:

– Чем могу служить?

– Владимир Львович, мы получили данные, которые бы хотелось перепроверить… Один наш товарищ видел, как глава боевки социалистов-революционеров садился в экипаж некоего полицейского чина, носящего цивильную форму.

– Это вы про Азефа?

– Да.

– Ну и что?

Рыдз опешил:

– То есть как?

– А – так, – хохотнул Бурцев. – Для меня совершенно ясно, что Азеф провокатор. И я про это – как вам, по-видимому, известно – неоднократно заявлял. Но ведь ЦК постоянно берет его под защиту.

– Чем вы это можете объяснить?

Бурцев разбросал руки, словно драчливый петух крылья:

– А вы?

– Партия переживает кризис, – ответил Рыдз убежденно. – Мы об этом писали.

– Я, как бывший эсер, слушаю это с болью, но, увы, Ленин тут прав,

– вздохнул Бурцев, – именно кризис.

– Мне тоже это больно слышать, Владимир Львович… Я имею множество друзей эсеров, честнейшие люди, огромного личного мужества и чести…

– Да уж, этого не занимать.

– Однако, Владимир Львович, товарищ, получивший информацию об Азефе, крайне щепетилен в вопросе обвинения кого бы то ни было, да тем более в провокации. Этот товарищ просит вас встретиться с человеком, который бежал из охранки после того, как оказал нам реальную помощь… вполне серьезную. Он в розыскных листах, ему грозит военно-полевой суд. Если французы выдадут его Петербургу, надо ждать еще одного обвинительного приговора… Мы можем надеяться, что использование вами этого человека не нанесет ему ущерба?

– Хотите, чтобы я встретился с анонимом?

– Да.

– Как правило, я работаю с теми, кто принимает на себя ответственность, товарищ Рыдз.

– Этот человек, возможно, еще пригодится нам для борьбы… Мы стараемся оберечь его от провала…

– Проверяли его? Надежен? Рыдз ответил вопросом:

– А вы Меньшикова с Бакаем проверяли? Надежны?

– Да.

– Двойной игры с их стороны быть не может?

– Нет. Ведь именно они помогли мне разоблачить провокатора Зинаиду Жуженко…

– Адъютанта «Казбека»?

– Да.

– «Казбек» – это Сладкопевцев?

– Он же в борьбе… Я не вправе открывать псевдонимы тех, кто продолжает бой с самодержавием.

– Простите.

Бурцев начал ловко лавировать между кипами газет, по-петушиному забросив руки за голову, чудом сидевшую на тоненькой шее; остановился перед Рыдзом, нагнулся к нему, спросил:

– Ну хорошо, допустим, я встретился с вашим человеком анонимно… Он дал мне новую информацию, которая понудит ЦК социалистов-революционеров хоть как-то откликнуться на новые улики. Но ведь тогда Чернов с Савинковым неминуемо потребуют встречи с моим… с вашим свидетелем… Как быть?

– Давайте начнем, а? За это время я снесусь с моими товарищами.

– Что ж, попробуем.

– У меня, кстати, есть словесный портрет того полицейского чина, который встречался с Азефом… Это была не случайная встреча, он его на извозчике ждал, в экипаже…

– Послушаем, – откликнулся Бурцев. – Давайте-ка портрет.

– Глаза стальные, с прищуром, веки припухлые, усы, чуть правленные вниз, нос прямой, лоб высокий; выражение лица сосредоточенное, особых примет нет, крепкого телосложения, довольно широкоплеч, рост высокий, по здешним меркам под метр восемьдесят пять, с аршинами я путаюсь…

– Хм… После девятьсот пятого года новые начальники департамента и охраны не очень-то позволяют печатать свои фотографические портреты…

Рыдз нахмурился, покусал нижнюю губу и попросил извиняюще:

– Владимир Львович, пожалуйста, не произносите при мне слово «охрана»… Вы же знаете, видимо, что с моею сестрой сделали палачи.

– Да, да, миленький, простите великодушно, я привык говорить для здешней прессы, не гневайтесь…

– Спасибо.

– Хм, – повторил Бурцев, – на Виссарионова не похож, на Комиссарова тоже…

– Кто из чинов полиции был на процессе депутатов Первой думы?

– Информация не поступала, но кто-то был, вокруг здания кишели филеры, ждали кого-то…

– Не Герасимова?

– У меня есть только одна его фотография… Давняя, когда он в начале девяностых годов служил адъютантом при Самарском жандармском управлении… Усы у него были стрельчатые, бородка клинышком, волос кучерявый, шатен, весьма привлекателен…

Поднявшись, Рыдз сказал:

– Человек, который к вам придет, живет под чужим именем. Его зовут «Федор Мокеевич». Это псевдоним. Когда соблаговолите его принять?

– Давайте завтра, часов в девять, я птица ранняя.

– Ему далеко добираться, живет в пригороде. Если разрешите, он будет в одиннадцать тридцать.

О «пригороде» сказал неспроста; Владимир Львович человек увлекающийся, Монмартр в Париже один, а пригородов много, страховка не помешает.

– Владимир Львович? – осведомился Турчанинов, разглядывая Бурцева.

– Именно так. С кем имею честь?

– Я Федор Мокеевич.

– Кто?!

– Вчера вам говорили обо мне. Вы назначили встречу на одиннадцать тридцать.

Бурцев посторонился, пропуская гостя в квартиру:

– Да, да, верно. Прошу.

… Вчера вечером Турчанинов спустился квартирою ниже, там жили две проститутки, Мадлен и Мари (перекрытия потолка слабенькие, все слышно, гостей у девушек не было), попросил утюг с угольями; Мадлен вызвалась погладить ему пиджак и брюки: «Я же работала прачкой, все сделаю вмиг». Турчанинов поблагодарил, ответив, что стеснен в средствах; лучше уж сам. «С соседей не берем, – расхохоталась Мари, – даже за любовь не берем с соседей». Поэтому к Бурцеву пришел выутюженный, в свежей сорочке и галстуке; военная косточка, привычка – вторая натура.

– Нуте-с, Федор Мокеевич, с чем пожаловали?

Турчанинов усмехнулся:

– С головою, Владимир Львович. В коей есть информация, которая может помочь вашей борьбе с провокацией.

– Ага… Ну что ж… Вы с Бакаем и Меньшиковым знакомы?

– Шапочно. Они были в Петербурге, а я служил в Привисленском крае.

– Вы в розыскных списках девятьсот седьмого года?

– Да.

– Так что ж вы и ваши польские друзья от меня конспирируете, милостивый государь?! Вы Андрей Егорович Турчанинов, адъютант при бывшем начальнике варшавской охраны полковнике Глазове, а затем какое-то время при Попове, до того как он был казнен. Из привисленских только один вы и значитесь в списках…

Турчанинов вздохнул:

– Ну и слава богу… Сразу легче стало с вами говорить.

– К ликвидации Попова имеете отношение?

– Да.

– Чем вам это грозит?