Все краски схлынули с лица Маделейн, а макияж потускнел на фоне застывшего взгляда распахнутых глаз. Тело ее била дрожь, но, даже несмотря на это, она не отступила ни на шаг. Улыбка Эша расползлась еще шире, и живого в ней не осталось ни капли.

— Пожалуй, достаточно.

Ровный бесстрастный голос остудил накалившуюся обстановку, словно холодный душ. Эш огляделся по сторонам в поисках сказавшего эти слова, а Мэд провела дрожащей рукой по губам, словно пробудившись от ночного кошмара. Дыхание Харта выровнялось, и сковавший жилы лед начал потихоньку таять. Харт коротко глянул на Эша уже по-новому, а затем так же, как Эш, поискал глазами говорившего. Из лабиринта механизмов прямо к ним направлялся сухопарый мужчина лет шестидесяти, одетый по моде середины викторианской эпохи. Его длинный черный сюртук был изящного, строгого покроя, и, если не брать в расчет золотую цепочку для часов, ярко блестевшую поперек жилета, единственным цветным пятнышком в наряде этого человека был шарф абрикосового цвета, прикрывавший горло. Мужчина стоял перед ними, добродушно осклабившись, — ни дать ни взять, любимый дядюшка. Словно мантия, его фигуру окутывала атмосфера невидимой власти, чуть замутненная некой неопределенностью.

— Пора бы тебе уже перестать провоцировать бедную Мэд, — строго обратился он к Эшу. — Негоже забывать правила хорошего тона только оттого, что ты мертв. А теперь верни ей нож.

— Мне очень жаль, — проговорил Эш, небрежно протягивая девушке нож. — Больше не повторится.

— Во-первых, нисколько тебе не жаль, и, во-вторых, повторится это еще не раз, но в настоящий момент пусть будет как есть. Рад тебя видеть, Леонард. Могу я надеяться, что ты наконец решился поступить так, как тебе надлежит, и пройти через Дверь в Вечность?

— Я не могу уйти, — покачал головой Эш. — По крайней мере сейчас. Я все еще нужен родителям. Ведь именно их нужда вернула меня сюда, и именно из-за их отказа отпустить меня я все еще здесь.

Время втянул носом воздух.

— Недавно ты мне это уже рассказывал, и я тебе тогда не поверил. Ладно, это твоя жизнь, а точнее, твоя смерть, и я не могу указывать тебе, как ими распоряжаться. — Старик повернулся к Харту, который мгновенно выпрямился, став будто чуточку выше ростом под твердым, пристальным, но вполне доброжелательным взглядом. Время был достаточно привлекателен в своем старомодном стиле, с красиво очерченными подбородком и линией бровей. У него была редеющая грива длинных светлых волос, зачесанных назад с высокого открытого лба, но внимание привлекали прежде всего глаза. У Времени были очень старые глаза — старые и чуть-чуть усталые. И знающие очень и очень много. Харт ощутил себя шестилетним мальчиком, чересчур взволнованным близостью к этому человеку, чтобы чувствовать беспокойство. Время понимающе улыбнулся.

— Значит, ты сын Джонатана Харта? Да, вы с отцом как одно лицо. Вот уж не думал, что вновь увижу его здесь, хотя мне как никому из людей положено знать, что слово «никогда» говорить не следует, а? Особенно, когда речь идет о Шэдоуз-Фолле. — Время уничижительно фыркнул и покачал головой, а затем его внимание отвлек ближайший прибор, и он, протянув руку, несколькими оборотами регулятора подравнял давление, вновь бросил взгляд на шкалу и, явно недовольный показаниями, постучал по стеклу прибора костяшкой согнутого пальца. Подождав секунду, вновь недовольно фыркнул, но на этот раз, видимо, удовлетворенный новыми показаниями, и повернулся к Харту.

— За всем этим нужен глаз да глаз, ни минуты покоя. Тем не менее не принимай увиденное здесь буквально, молодой человек, включая и меня самого. Всем нам свойственно слегка изменяться, в соответствии с оценкой очевидца. Человеческий разум склонен подстраиваться и приглушать или смягчать вещи, которые он находит чересчур сложными или волнующими. Воспринимай эти вещи как метафоры, если тебе так спокойнее. А теперь, юноша, давай побеседуем. Ты сейчас вовлечен в эпицентр событий, происходящих в настоящий момент или могущих произойти вскорости.

— Я? — изумился Харт. — А что я такого сделал? Я же только что приехал.

— Этого достаточно, — отвечал Время. — Твое возвращение, Джеймс, привело в движение цепочку событий, которые затронут всех нас: колесо судьбы, которое наконец сделало полный оборот. И хочется тебе этого или нет, ты, Харт, фигурально выражаясь, во всем этом по кончик носа и быстро идешь ко дну. Пророчество сбудется, вне зависимости от того, что можешь сделать ты, я либо кто-то другой.

— Я могу, например, уехать из Шэдоуз-Фолла, — предположил Харт.

— Да нет, не можешь, — мягко возразил Время. — Город тебя не отпустит.

— Но разве не вы здесь главный…

— Ха! Нет, мой мальчик, я скорее смотритель, арбитр, следящий за тем, чтобы все играли по правилам. Я ведь даже не человек в привычном тебе понимании этого слова. Я — материальное воплощение некой абстракции. Я существую потому, что необходим. Но даже я, более чем кто-либо другой, обязан соблюдать правила. Я даже не бессмертен, строго говоря. Жизни мне отмерено ровно год: от младенчества до глубокой старости, после чего меня ждет смерть, а затем — возрождение из праха, процедура, поверь, малоприятная. Каждый раз, обретая новую жизнь, я получаю доступ ко всем моим воспоминаниям, но остаюсь ли я прежним человеком или же просто новым разумным созданием с доступом к чьим-то воспоминаниям? Довольно интересное свойство, и именно над ним я размышляю веками, так и не приближаясь к сути ответа на вопрос. Примерно как твои воспоминания о Шэдоуз-Фолле. Я — та власть и сила, что объединяет и хранит этот город, но свое будущее город определяет сам. Все, что от меня требуется, — это подталкивать определенные процессы в нужном направлении. Частенько меня не оставляет ощущение, что я участвую во всем этом чисто из любопытства, как случайный попутчик.

— «Подталкивать», — повторил Эш. — Я бы употребил другое слово. Кстати, о последователе дьявола, где Джек Фетч?

— Он занят, — ответил Время. Его глаза вдруг стали холодны, но улыбка, обращенная к Харту, была обнадеживающей. — Вряд ли тебе захочется поверить всему, что говорят о Джеке. Он мой помощник: помогает обязывать кое-кого следовать моим правилам, когда это требуется. Джек, конечно, не самый простой в общении парень, но я им доволен. Нет, правда, он не так плох — может, чересчур прямолинеен в своих действиях.

— «Прямолинеен», — снова повторил Эш. — Еще одно подходящее словечко.

— Ты здесь из милости, Леонард, — сказал Время. — Не испытывай судьбу. В чем дело, мой дорогой Джеймс, ты глядишь на меня довольно странно? Что-то не так?

— Да нет, все нормально, только… Никак не возьму в толк… К чему этот викторианский стиль?

— Не спрашивай, — отвечал Время. — Это происходит у тебя подсознательно. Не сомневаюсь, что Эш, например, видит меня абсолютно иначе, но в то же время, будучи мертвым, он лучше приспособлен к тому, чтобы сносить адекватность моей подлинной сущности. А мою подлинную сущность, боюсь, мало кто в состоянии вынести. Пусть это тебя не тревожит, мальчик мой. Ты же видишь меня — и этого вполне достаточно. Я… Я всего лишь трансформирован твоим рассудком в нечто более удобное для того, чтобы со мной можно было иметь дело, согласен? Здесь, в Шэдоуз-Фолле, тебе предстоит встретиться с массой подобных вещей.

— Выходит, я не могу видеть, как вы выглядите на самом деле, а Эш может?

— Мертвые иллюзий не питают, — проговорил Время.

Эш решительно покачал головой, когда Харт посмотрел на него.

— Не надо, Джеймс. Поверь мне, не надо тебе этого знать.

— Давайте вернемся к разговору о том, чем вы фактически занимаетесь, — попросил Харт. — Вы решаете, как должно все крутиться, или же решает город, а вы утверждаете, а затем Джек Фетч разбирается с любым, кто с вашим решением не согласен. Правильно?

— В большой степени, — проговорила Мэд тоном человека, который долго не хотел вступать в разговор, затем сделал это с огромной неохотой. — Время принимает жизненно важные решения. Он защищает город и Дверь.