– Как это?

– Я захотел выйти, потому что все больше за тебя тревожился: может, твои родители куда-то уехали и не знают, что ты болен? А вдруг тебе надо вызвать «скорую»? Попробовал отключиться, и не смог. Обычные команды не сработали, и еще… я не ощущал ничего, что не является частью этой симуляции – ни своей комнаты, ничего! – Он осторожно коснулся шеи. – И разъема тоже нет. Сам попробуй!

Орландо пощупал то место, куда была вживлена нейроканюля, но обнаружил лишь мощные мышцы Таргора.

– Да, ты прав. Но я знаю такие симуляции – там просто прячут контрольные точки и заставляют тактильные датчики лгать. Разве ты не был со мной на этой дьявольской игровой площадке? Там у тебя не было даже конечностей – одни ганглии, подключенные к реактивным салазкам.

– Господи, Гардинер, да ты меня не слушаешь. Я ведь не догадки строю – я действительно выходил в оффлайн. Родители отключили мой разъем. И мне стало больно, Орландо. Так больно, как никогда не было – точно мне растягивают позвоночник, или втыкают в глаза раскаленные иголки, или… или… даже описать не могу. И боль не прекращалась. А я ничего не мог сделать, только… вопить и вопить… – Фредерикс содрогнулся и некоторое время молчал. – И родителям пришлось вставить разъем на место – я даже слова не смог им сказать – и бац! – я снова здесь.

Орландо покачал головой.

– А ты уверен, что это не… не знаю даже… ну, очень сильная мигрень или еще что?

Фредерикс гневно фыркнул.

– Да что ты несешь? Я это дважды испытал! Господи, ты что, не слышал, как я орал? Меня, наверное, отвезли в госпиталь, потому что во второй раз вокруг меня стояла целая толпа. Но я их едва видел, так было больно. Даже хуже, чем в первый раз. Мне там, наверное, что-то вкололи, и я не помню, что было потом, но очнулся я снова здесь. Значит, разъем сунули на место. – Фредерикс схватил Орландо за руку, голос его дрожал от отчаяния. – А теперь скажи, мистер Золотой Город, в какой симуляции такое бывает? Ты куда нас завел, Гардинер?!

Эти день и ночь стали самыми долгими в жизни Орландо. Лихорадка обрушилась на него в полную силу. Он метался в шалаше, построенном Фредериксом из пальмовых листьев, то замерзая, то пылая жаром.

Он решил, что его подсознание, должно быть, обрабатывает рассказ Фредерикса, потому что однажды очень четко услышал голос матери. Она что-то рассказывала о каком-то происшествии в охраняемом поселке и о том, что думают о нем соседи. Мать частила, глотая слова, – именно так она всегда говорила, когда была чем-то до смерти напугана, и на мгновение Орландо задумался: а может, он и не спит вовсе? Он даже видел мать, только очень смутно, словно за марлевой занавесью – она наклонилась к нему так близко, что лицо казалось искаженным. Но он много раз видел ее такой, и это вполне мог быть эпизод сна.

Мать что-то бормотала о том, что они сделают, когда ему станет лучше. Отчаяние в ее тоне и сомнение в словах убедили Орландо, что – сон или не сон – видение следует воспринимать как реальность, и он попытался заговорить, преодолеть разделяющее их расстояние, но, увязнув в этой галлюцинации, так и не смог произнести ни слова. Так как же ей объяснить? И что она сможет сделать?

«Бизли, – пытался сказать ей Орландо. – Принеси Бизли. Принеси Бизли».

Тут лицо матери отдалилось, и этот то ли фантазм лихорадочного сна, то ли момент контакта с реальной жизнью кончился.

– Тебе снится твой дурацкий клоп, – сонно пробормотал Фредерикс.

«Клоп. Снится клоп». Погружаясь в темную глубину болезни, он вспомнил, как читал однажды о бабочке, которая видела во сне, что она император и гадала: а может, она император, которому снится, что он бабочка… или что-то вроде этого.

«Так что же реально? – задумался он. – Кто из двоих реален? Искалеченный и морщинистый парнишка, умирающий на койке в госпитале… или… созданный им варвар, ищущий вымышленный город? А что, если они оба лишь снятся… кому-то другому?..»

Все дети в школе только и говорили, что о сгоревшем доме, и от этих разговоров Кристабель становилось как-то не по себе. Офелия Вейнер сказала ей, что погибла куча людей, и тогда Кристабель стало так плохо, что она не смогла съесть ленч. Учительница отправила ее домой.

– Неудивительно, что тебе стало плохо, милая, – сказала мама, прикладывая ладонь ко лбу Кристабель. – Всю ночь не спала, да еще наслушалась в школе всяческих историй. Она такой чувствительный ребенок, – добавила мать, обращаясь к отцу, собравшемуся вернуться в свой кабинет.

Отец только хмыкнул в ответ.

– Никто не погиб, милая, – заверила мать. – Только дом сгорел, да и в нем, кажется, никого не было.

Когда мать ушла на кухню приготовить ей суп, Кристабель забрела в кабинет, где папа разговаривал со своим другом капитаном Паркинсом. Отец велел ей пойти поиграть на улицу – как будто ее и не присылали больную из школы! Кристабель села в гостиной и стала играть куклой – принцем Пикапиком. Вид у папы был очень мрачный. Интересно, почему они с капитаном Паркинсом не на работе, и не связано ли это с тем большим и плохим секретным делом, которым она занималась ночью? А вдруг папа узнает, что она натворила? Тогда ее, наверное, накажут навсегда.

Кристабель вытащила принца Пикапика из подушечного гнездышка – кукла-выдра всегда забирается в темные укромные местечки, – подкралась к двери кабинета и приложила ухо к щелочке приоткрытой двери. Прежде она никогда так не поступала, и теперь ей казалось, будто она попала в какое-то шоу.

–… Долбаный бардак, – говорил папин друг. – Ну кто мог бы подумать… через столько-то лет!

– Вот-вот, – ответил папа. – И это одна из главных загадок, верно? Почему сейчас? Почему не пятнадцать лет назад, когда его перевезли сюда? Я просто не врубаюсь, Рон. А ты не шпынял его за какую-нибудь очередную дурацкую заявку? Может, ты его обидел или разозлил?

Кристабель не все слова понимала, но точно знала, что говорят они о том, что произошло в доме мистера Селларса. Утром, еще до того, как она пошла в школу, папа говорил кому-то по телефону про взрыв и пожар.

–… Но надо отдать старой сволочи должное. – Капитан Паркинс рассмеялся, но как-то сердито. – Не представляю, как он ухитрился все это обтяпать, но он нас почти надул.

Кристабель сжала принца Пикапика. Кукла протестующе пискнула.

– Если бы машина горела еще несколько минут, – продолжил капитан Паркинс, – мы уже не отличили бы то, что он оставил на сиденье, от сгоревшего Селларса. Пепел, жиры, разная органика – он, похоже, все чайной ложечкой отмерял, добиваясь нужных пропорций. Вот ведь сволочь хитроумная.

– Мы все равно обнаружили бы дыры в ограде, – сказал папа.

– Верно, но не сразу. И он получил бы еще двадцать четыре часа форы.

Кристабель услышала, как папа встал, и на секунду испугалась, но потом расслышала, что он расхаживает по комнате – он так всегда делает, когда говорит по телефону.

– Может быть. Но, Рон, это все равно не объясняет, как он ухитрился так быстро выбраться с базы, черт подери! Ведь он сидел в инвалидной коляске!

– Военная полиция уже все проверяет. Не исключено, что его кто-то пожалел и подвез. Или он просто съехал с холма и теперь прячется в городке скваттеров. Но когда мы перевернем все вокруг вверх дном, любой, кто хоть что-то знает, все нам расскажет. Что-нибудь да всплывет.

– Если только у него не было сообщника, который помог ему уехать из окрестностей базы.

– Да где он мог найти сообщника? На базе? За такое светит трибунал, Майк. А за пределами базы он никого не знал. Мы же держали под контролем всех, кто к нему приходил и кому он звонил, – у него даже не было доступа к сети! А все остальное не опасно. Он у нас был под плотным колпаком. Играл в шахматы по переписке с одним пенсионером из Австралии – его мы уже тщательно проверили, – заказал пару каталогов, выписал несколько журналов и тому подобное.

– И все равно не поверю, что он провернул такое без помощника. Кто-то ему точно помогал. И когда я этого типа вычислю… он у меня пожалеет, что родился.