Она не знала. И как ни уговаривала себя, что все это глупость несусветная, но ничего с собой поделать не могла. Как нельзя лучше украсив пирог глазурью, она отправилась в свою комнату, задыхаясь от сильной боли в груди. И проплакала всю ночь, а наутро не пошла на венчание, сказавшись больной. Тита отдала бы все на свете, чтобы очутиться на ее месте. Но ей волей-неволей пришлось тащиться в церковь и — что сложнее всего — сделать так, чтобы никто из присутствующих не догадался, каково ей. Впрочем, Тите казалось, что эта задача ей по силам, главное — не встречаться глазами с Педро. Случайный взгляд мог разрушить возведенную ей стену показного спокойствия.

Тита понимала, что внимание собравшихся обращено на нее, а не на Росауру, что свадьба для них — лишь повод насладиться видом чужих страданий. И не хотела доставлять им такого удовольствия. Она не слышала, но чувствовала каждой клеточкой тела, как несутся ей вослед едкие смешки и перешептывания.

— А вы видели Титу? Бедняжка. Это ж надо, собственная сестрица увела из-под носа жениха! А я вот видела их как-то на площади, за руки держались! Такими счастливыми казались, а тут вишь оно как.

— Да что ты говоришь? А Пакита тут проболталась, мол, видела, как однажды во время мессы Педро передал Тите любовное письмо, надушенное и все такое!

— Говорят, они будут жить все вместе! Куда только Елена смотрит?!

— Глупости. Черта с два она им позволит!

Тите было не по себе от этих пересудов. Бедняжка? Еще чего не хватало! В глазах окружающих она должна была выглядеть победительницей. И она исполнила эту трудную роль достойно, вложив в нее весь свой артистизм. А чтобы звуки свадебного марша или слова священника не сбивали с толку, она попыталась занять мысли приятными воспоминаниями.

Вот, скажем, когда ей было девять, она с одноклассниками сбежала с уроков. И хотя ей строго-настрого запрещали играть с мальчишками, она пошла с ними, ведь игры с сестрами к тому моменту приелись ей хуже пареной репы. Вместе они побежали к большой реке, чтобы проверить, кто быстрее ее переплывет. Когда Тита первой достигла другого берега, ее радости не было предела.

Другую большую победу — притом самую настоящую — она одержала в четырнадцать лет тихим воскресным днем. Она ехала с сестрами в экипаже, когда какие-то сорванцы бросили петарду. Раздался хлопок, лошади испугались и, вылетев из города, понесли. Кучер от неожиданности выронил поводья. И тогда Тита оттолкнув его в сторону, перехватила поводья и сама, без посторонней помощи, осадила четверку лошадей. Нагнавшие их всадники, которых снарядили им в спасение, изумились отваге Титы.

Весь город встречал ее как героиню.

Это и другие воспоминания на время вернули ей доброе расположение духа. Всю церемонию она простояла, улыбаясь, как сытая кошка, пока не пришло время поздравлять сестру. Педро, стоявший подле нее, спросил:

— А меня вы не хотите поздравить?

— Ну конечно, будьте счастливы, — пролепетала Тита.

Обняв ее чуть крепче, чем дозволяли приличия, Педро использовал эту возможность, чтобы прошептать ей на ухо:

— Конечно, я буду счастлив. Ведь сегодня я достиг того, о чем мечтал с нашей первой встречи, — быть рядом с вами, моей единственной любовью…

Слова Педро, словно свежий ветерок, раздули угли уже угасшего в душе Титы костра. Лицо, привыкшее за столько месяцев подавлять любые эмоции, преобразилось само собой: на нем проступили умиротворение и счастье. Желание, дремавшее у нее внутри, пробудилось от дыхания Педро, которое обожгло ей шею, его горячих рук на ее спине, его мощной груди, коснувшейся ее грудей. Она хотела бы длить это мгновение вечно, если бы не взгляд матушки Елены, который заставил ее отпрянуть от Педро. Приблизившись к ней, матушка Елена прошипела:

— Что он тебе сказал?

— Ничего, мамочка!

— Не ври мне, мерзавка, я тебя насквозь вижу, так что нечего разыгрывать передо мной пай-девочку. Еще раз увижу тебя рядом с Педро, пожалеешь!

После этих грозных слов Тита старалась держаться от Педро как можно подальше. Однако даже матушке Елене не удалось стереть с ее лица довольной улыбки. С этого момента свадьба приобрела для нее совершенно иное значение. И ком уже не подкатывал к горлу, когда она видела, как Педро с Росаурой ходят от стола к столу, принимая приглашения, как танцуют вальс и разрезают пирог. Теперь она знала точно: Педро не соврал, он любит только ее. Она умирала от нетерпения, ожидая, когда же, наконец, банкет закончится, все доедят ее пирог и разъедутся по домам. Ведь правила хорошего тона запрещали ей уходить с праздника раньше гостей. А ей так хотелось рассказать обо всем Наче!

Увлеченная своими мыслями, она даже не заметила, что вокруг творится нечто странное. Какая-то загадочная хандра напала на собравшихся, как только те проглотили первый кусочек пирога. Не миновала она и Педро, который не отличался плаксивостью. Тем более странно было наблюдать, как он едва сдерживается, чтобы не расплакаться. Матушка Елена, не пустившая ни единой слезинки на похоронах супруга, сотрясалась теперь от беззвучных рыданий. Плач был только первым симптомом странного отравления, которое началось с великой печали и отчаяния. Вскоре всех присутствующих, где бы они не находились — во дворе, саду или ванной комнате, — вывернуло наизнанку. Лишь некоторым счастливчикам удалось добежать до туалета, а остальные принялись блевать прямо посреди двора. Единственной, кого миновала чаша сия, оказалась Тита. Доев свой кусок пирога, она улизнула с праздника, чтобы сказать Наче: «Ты была права, он любит только меня и никого больше». Представляя себе, как обрадуется стряпуха, она не обратила внимания на стихийное бедствие, которое разворачивалось вокруг нее и уже достигло поистине угрожающих масштабов.

Не обошла эта напасть и Росауру, которая спешно ретировалась с почетного места во главе стола, сдерживая, как только можно, накатывающую тошноту. Но тошнота побеждала. Тогда Росаура решила во что бы то ни стало спасти свадебный наряд от гостей и родственников, фонтанирующих остатками непереваренной пищи. Она бросилась бежать через двор, но поскользнулась и плюхнулась в лужу блевотины. Мощная волна подхватила ее и протащила несколько метров, так что она, уже не в силах сдерживать позывы, извергла из себя рвотную лаву прямо на глазах у остолбеневшего Педро. Мучительные воспоминания об этом инциденте, омрачившем свадебное торжество, преследовали Росауру всю жизнь. И чем дальше, тем больше она утверждалась в подозрении, что это Тита подмешала в пирог какой-то отравы.

Ту ночь новобрачная провела, охая над тазиком. Одна мысль, что она может испачкать простыни, вышитые с таким старанием, внушала ей ужас. Педро тут же предложил перенести кульминацию их бракосочетания на другой день. Но прошло несколько месяцев, прежде чем Росаура сказала, что чувствует себя превосходно, дав таким образом понять мужу, что пора бы уже исполнить супружеский долг. Педро, смекнув, что уклониться от обязанностей быка-осеменителя не получится, в ту же ночь накрыл Росауру венчальной простыней и, стоя на коленях перед кроватью, произнес на манер молитвы:

— Господи, не ради блуда, не ради наслаждения, но дабы зачать дитя тебе во служение.

Тита даже представить себе не могла, что с началом супружеских отношений можно тянуть так долго. Ее вообще мало интересовало, как произошло это знаменательное событие и удачно ли для него выбрали время, скажем, не пришлось ли оно на какой-нибудь церковный праздник. Больше всего ее заботило спасение собственной шкуры. В ночь после свадьбы матушка Елена устроила ей такую взбучку, какой не устраивала ни раньше, ни позже. Причиной столь сурового наказания стала уверенность матушки Елены, что Тита, сговорившись с Начей расстроить свадьбу Росауры, подмешала в пирог рвотное. Тита так и не смогла убедить ее, что единственным инородным ингредиентом в злосчастном пироге были слезы, которые она роняла, когда его готовила. А Нача уже ничего не могла сказать в ее защиту. Когда Тита прибежала к ней в день свадьбы, то обнаружила ее мертвой. Нача лежала с открытыми глазами, на висках — компрессы из пропитанных жиром кружочков бумаги, в руках — фотография исчезнувшего жениха.