— Еще пару минут немного потрясет, — крикнул он двум другим пассажирам шлюпки, — Отраженный ветер от борта «Воблы». Ничего не поделаешь. Потом спустимся и пойдет мягче…
Ветер мгновенно схватил его слова, стоило им оторваться от губ, и разорвал в клочья, как дурашливый щенок, вытряхивающий пух из старой подушки. Но Тренч и Алая Шельма поняли все без слов.
К удивлению канонира, Тренч вполне сносно переносил качку, разве что намертво прирос обеими руками к банке. Неплохо держится, даже и не скажешь, что парень всю жизнь проторчал на острове, как какой-нибудь моллюск.
Алой Шельме приходилось хуже. Впившись руками в скамью, она стиснула зубы и уставилась мертвым взглядом в дно шлюпки, по ее лицу медленно разливалась явственная зелень. Нежный организм у нашей капитанессы, хмыкнул про себя Габерон, не любит тряски. Все бы ей по квартердеку разгуливать да в подзорную трубу глядеть. А у обычного небохода в этой тряске вся жизнь и проходит… Тренч держался лучше. По крайней мере, не зеленел и даже пытался слушать, что говорил канонир.
— Это даже ерунда, а не тряска. Кошка своих котят и то сильнее трясет! — выпустив румпель, Габерон запустил пальцы в волосы, чтоб позволить прядям реять на ветру. И почти тотчас за это поплатился. Уловив слабину, ветер с ожесточением голодной мурены рванул шлюпку вправо. Алая Шельма взвизгнула, вцепившись обеими руками в борт и чудом не потеряв при этом свою капитанскую треуголку.
— Габбс!
— Всего лишь легкий сквозняк, — заметил он легкомысленно, демонстрируя бледно-зеленой капитанессе широкую улыбку, — В бытность мою лейтенантом, при такой тряске мы всего лишь переставали класть кубики льда в коктейли — чтоб не звенело.
Капитанесса хотело было что-то сказать, даже открыла рот, но тут шлюпка внезапно ухнула в воздушную яму — так неожиданно, что даже у самого Габерона корни зубов прихватило инеем.
— Какого дьявола я доверила тебе руль?.. — простонала она, когда шлюпка выровнялась двадцатью футами ниже, — Ты же управляешься с ним не лучше, чем с пушками!
Габерон сделал вид, что не слышит ее.
— Помню, лет семь назад служил я под началом капитана Ренье. Небоход был опытный, но — Роза свидетель! — большего скряги не знали на всем свете. И угораздило нас в южных широтах налететь на грозовой фронт. Зашли вскользь, но и того хватило, чтоб все бочки у нас в трюме перевернулись. А там, как на грех, было молоко. Галлонов сто молока. Капитан Ренье аж посерел весь, как узнал. Налети он на вражеский корабль и потеряй в ожесточенном бою весь экипаж, и то, наверно, так не убивался бы, как по тому проклятому молоку. И знаете, что он выдумал? Приказал рулевому менять курс и вести прямо в центр бури!
— Зачем? — выдавил из себя Тренч, едва перекрикивая ветер.
— Говорю же, скряга он был еще тот! — Габерон рассмеялся, поворачивая румпель, — К концу рейса у нас на борту было триста фунтов превосходной сметаны. Правда, держаться на ногах мы не могли еще с неделю, трясло всех до кончиков пальцев. На ночь приматывали себя фалами к гамакам, а чтоб донести ложку до рта, крепили пушечные тали с гандека! Ну и жизнь была!
— Это не твоя история, — выдавила из себя Алая Шельма, — Она случилась с моим дедом, Восточным Хураканом, Дядюшка Крунч рассказывал. А ты просто услышал и…
— Ты долго служил? — неожиданно спросил Тренч.
— Ты имеешь в виду, до того, как связался с Ринни? Лет пятнадцать, пожалуй. Уже был фрегат-капитаном, три золотых шнура. Еще бы год-другой, и пожалуй, свой корабль получил бы…
— Но вместо этого стал пиратом?
Габерон помрачнел, делая вид, что пристально следит за курсом шлюпки.
— Старая история. Пришлось сменить ремесло. Но эту историю дядя Габби по трезвому делу не рассказывает, имей в виду. Все, можете успокоиться, мы спустились ниже зоны турбулентности, теперь полетим мягко и гладко, как на крыльях любви. Ринни, отпусти скамейку. Вот так, молодец… Ну и вид у тебя, честно говоря. В последний раз я так выглядел, когда в каком-то готландском порту выхлебал бочонок портера, а на дне обнаружил дохлую крысу… Слушай, ты никогда не задумывалась о смене пиратского псевдонима? Мне кажется, Зеленая Шельма вполне благозвучно, но если ты…
— Т-тренч, прими парус, — пробормотала капитанесса, — И дай мне саблю. Сейчас у нас… п-произойдут сокращения в команде…
Габерон в шутливом испуге поднял руки.
— Капитан без чувства юмора — это как корабль без рангоута, — заявил он и, свесившись за борт, стал разглядывать корпус канонерки, над которым они снижались.
Канонерка была неподвижна и выглядела серой мертвой рыбиной из бронированной стали. Над трубами не вился дым, колеса застопорены, стволы главного калибра равнодушно смотрят в небо. Удивительно, но даже в таком состоянии канонерка серии «Барракуда» умела вызывать страх и уважение. Возможно, оттого, что была хищником — по своему рождению и предназначению, а хищник никогда не выглядит слабым, даже смертельно раненный. Чем ближе приближалась шлюпка, тем отчетливее Габерон видел детали, прежде милосердно скрытые облаками — слепые взгляды распахнутых люков, распластанные на верхней палубе крошечные синие фигурки…
Габерону вдруг захотелось рвануть на себя румпель, крутануть шлюпку на вираже, и взмыть обратно к «Вобле», чье огромное деревянное брюхо нависало над ними, закрывая солнце и значительную часть верхней полусферы.
А еще канонерка медленно погружалась в Марево. С высоты Габерон отчетливо видел, что над бронированной палубой «Барракуды» расплывается едва видимая алая дымка. Легкая, как невесомый утренний туман, и почти прозрачная. Будь сейчас закат, этой дымки он мог бы попросту не заметить, так она была слаба. Но Габерон глядел на нее неотрывно, испытывая одновременно и любопытство и отвращение.
— Корабль опускается, — Тренч тоже пристально наблюдал за колышущимся Маревом, — Но не понять, насколько быстро.
— Если верить альтиметру, «Барракуда» теряет в среднем около сотни футов высоты в час. Ничего не поделаешь, за все надо платить. Железо крайне неохотно впитывает в себя чары, а здесь сотни тонн броневой стали… Вот почему канонерки славятся своими надежными машинами — поломка вдали от твердой суши обрекает экипаж на медленное погружение в Марево.
— Как глубоко она сейчас?
— Не глубоко, а высоко, — поправил его Габерон, — Только-только перешла за тысячную отметку.
Тысяча футов это, в сущности, ерунда. На такой высоте Марево не предствляет никакой опасности. Почувствуешь разве что запах. Ну и тошноту, если проведешь там несколько часов. Настоящее лицо Марево показывает начиная с восьми сотен футов. Вот там уже бывает… неприятно. Но не переживай. За два часа мы успеем дюжину раз обойти весь корабль, а Ринни присмотрит себе подходящий трофей. Так что уложимся с запасом. Разве что взгляд нашей капитанессы упадет на рояль из кают-компании…
Алая Шельма презрительно фыркнула, не удостоив его даже взглядом.
— Шучу. Нет на канонерках никаких роялей. И кают-компании тоже нет. Имея на борту столько мертвой массы, приходится ограничиваться самым необходимым. Все жилые отсеки и капитанский мостик находятся в надстройке. Там же арсенал, офицерские каюты, крюйт-камера и пост связи.
— А ниже? — поинтересовалась Алая Шельма, внимательно разглядывая приближающийся серый корпус.
— Вторая палуба, она же мидль-дек, она же машинная, — Габерон пожал плечами, — Не то место, где можно найти подходящий трофей, если, конечно, тебя не удовлетворит кусок ржавой трубы или гаечный ключ. Вся вторая палуба отведена под котлы, колесные приводы, паропровод и бункера с магическим зельем. Весьма тесное и душное место. Если сунешься, мгновенно провоняешь маслом и всякой дрянью…
— Полагаю, ты был там редким гостем, — сказала она без улыбки, — Раз есть мидль-дек, значит, есть и нижние палубы?
— Одна нижняя палуба. Но гостить там я не советую.
— Почему?
— Душно, темно и тесно. Настоящий погреб, который мы частенько использовали вместо свалки. Склад рухляди и мусора.
