— Ханни, не забудь на обратном пути зайти к тетушке Миллз, она очень переживает, что ты совсем про нее забыла. Занеси ей пару яблок и передай, мол, матушка спрашивает о ее здоровье и передает привет, ну а касательно того отреза муара, что она присмотрела себе на палантин, скажи следующее…

— Господа лицеисты, если вы потрудитесь внимательно слушать, мы сможем наконец приступить к теме нашего сегодняшнего занятия по естественным наукам. Мистер Футрой, вы, конечно, знаете, что такое Большой Взрыв? Разумеется, знаете, иначе не плевались бы бумагой в мистера Лафлина. Ну конечно, к чему вам слушать старого зануду, верно? Не смущайтесь, покажите нам всем свои научные познания. Ах, не желаете? Тогда, конечно, придется мне. И начнем мы с теории…

Некоторые роли голем проскакивал за минуту, пренебрежительно обрывая на полуслове, другие, напротив, упорно тянул, иногда разглагольствуя несколько минут к ряду.

— …так вот, теория Большого Взрыва Мак-Миллза заключается в том, что все сущее образовалось вследствие разрушения определенной сингулярности, которая являлась прото-материей. Первым образовалось мировое ядро, которое, вследствие силы тяжести, притянуло себе все самые тяжелые частицы, обладающие магическим излуче… Кто сказал Марево? Мистер Уипплтон? Блестящее замечание, достойное плотника или трубочиста, но не совсем отвечающее лицеисту третьего класса! «Марево» — обиходное, примитивное слово, совершенно не отражающее сути вещей, я попрошу вас в дальнейшем от него воздержаться. Ядро нашего мира представляет собой своего рода бурлящее магическое вещество, чья масса непередаваемо велика. Впрочем, как полагает профессор Мак-Миллз, во время Большого Взрыва от прото-материи обособились и легкие летучие магические фракции, которые, сталкиваясь между собой в зародившейся атмосфере, насыщенной также и мельчайшей земляной взвесью, образовали первую земную твердь…

Габерон заставлял себя слушать, сжимая пальцами виски. Бесконечный спектакль сумасшедшего голема был единственным способом отвлечься от пыток, которые Марево вновь и вновь изобретало для его сознания.

Ближе к двумя часам пополуночи Тренча обуял приступ жадности. Стащив все вещи, обнаруженные ими на нижней палубе, в угол, он уселся на образовавшуюся груду с видом человека, охраняющего несметное сокровище, и выглядел в этот момент так зловеще, что Габерон счел за лучшее не приближаться к нему. Каждый сражается с демонами Марева в одиночку.

У него самого в этот момент были свои проблемы. Очередная волна окунула его в бездну апатии, такой горькой, что Габерон едва не захлебнулся от жалости к себе. Он рыдал взахлеб полчаса подряд, не видя и не слыша ничего вокруг, рыдал как маленький ребенок, оказавшийся брошенным в чужом, опасном и темном мире, рыдал до тех пор, пока не охрип и не потерял голос. И лишь выбравшись из этой темной полыньи, поблагодарил Розу за то, что оставил Жульетту где-то на верхней палубе — в таком состоянии он мог бы натворить дел с пятифунтовой кулевриной…

[1] Пеламида — ядовитая морская змея.

[2] Гипермнезия — повышенная способность к запоминанию информации.

[3] Сплесень — соединение двух отрезков троса методом сплетения их волокон.

[4] Глубоководные удильщики — отряд глубоководных рыб, использующих для привлечения жертвы «удочку» со светящейся приманкой.

[5] Карпаччо — блюдо из тонко нарезанных ломтиков мяса или рыбы.

[6] Контр-брас — часть такелажа, служащая для разворота паруса.

[7] Мандаринки — порода красочных коралловых рыбок.

* * *

Промежутки между новыми приступами становились все короче, а может, Габерону это лишь мерещилось — он был настолько вымотан, что даже концепция времени иной раз казалась слишком сложной для разумения. Время от времени он смотрел на часы, но больше по привычке, чем по необходимости — истощенный Маревом мозг не способен был сложить и двух яблок. Часы показывали три часа ночи с четвертью, но Габерон не мог вспомнить, что это значит. Тем более, не мог он высчитать высоту. Каждый раз, когда он пытался, у него получались разные цифры, и чем дальше, тем причудливее.

Во время одного из приступов он вдруг обнаружил, что весь состоит из цифр. Его плоть, его кожа, его пальцы, его внутренние органы — все стало огромным ворохом переплетенных между собою цифр, живущих по своим странным правилам. Цифры менялись, съедали друг друга, терпели непонятные преобразования, причиняя Габерону неизъяснимые страдания — он чувствовал себя так, точно все клеточки его тела взбунтовались и теперь тянут в разные стороны…

Габерон не помнил, как пришел в себя, не помнил, что с ним происходило. В какой-то момент он просто обнаружил свое тело лежащим на палубе, как сверток с негодной парусиной. Вокруг была темнота, жаркая и сухая, невыносимо хотелось пить. Габерон приподнялся на локте. Он ощущал себя, как человек, вынырнувший из черной бездны — и тело и сознание были столь дезориентированы, вымотаны и перепутаны, что несколько минут он просто пытался собраться с мыслями.

— Эй, приятель… Живой? — окликнул он Тренча.

И услышал голос, больше похожий на шорох мешковины:

— Габбс, ты?

— Я.

— Мы еще живы?

— Не уверен.

За несколько последних часов Марево прилично потрепало его тело, но куда хуже оно обошлось с разумом. Собственное сознание сейчас казалось Габерону брошенным кораблем-призраком. Безлюдной шхуной, на которой не осталось и следа человеческого присутствия, лишь какая-то липкая, приторно пахнущая дрянь, запачкавшая все отсеки и палубы… Трюмы, где полагалось находиться воспоминаниям, были полны звенящей пустотой, паруса порваны в клочья, руль перебит. Габерон не имел ни малейшего представления, что пережил за эту ночь, но всякий раз, когда пытался вспомнить, мозг словно обжигало изнутри.

Габерон на ощупь вытащил из кармана часы и выругался. Они были разбиты вдребезги, прочный корпус погнулся, сложные механические потроха звенели внутри россыпью железной трухи, а стрелки превратились в пружины. Кто-то хорошо постарался для того, чтоб уничтожить хитрый механизм. Возможно, он сам в припадке неконтролируемой ярости бил ими по палубе? А может, Тренч?..

Габерон швырнул часы в угол и встал. Это далось ему непросто. Вспоминая, как ходить и как переносить центр тяжести, он словно учился управлять кораблем незнакомой конструкции, к тому же, жестоко изношенным и едва держащемся курса.

— Гомункул, — прохрипел Габерон, держась рукой за борт, — Связь с…

— Принимая ваше наивысочайшее пожелание, кармически обособленное в гипоаллергенную составляющую воздушного спектра, следует концентрически абстрагироваться от идиосинкразических капиталов, способствующих вызреванию травоядного нигилизма…

— Готов, — Габерон презрительно сплюнул, и даже это далось ему с трудом, во рту было сухо, как в пустой топке, — Кажется, наш гомункул только что самовольно покинул свой пост.

Протух. Рехнулся. Выжил из ума.

Сложная магическая конструкция оказалась сродни часам — не выдержала затянувшейся пытки. Погибла, испытав на себе разрушающее воздействие хаотической и безумной силы Марева.

«Теперь от него никакого толку, — вяло подумал Габерон, — Теперь не то что кораблем управлять, он и яйца сварить не сможет…»

Единственным, кто не собирался сдаваться Мареву, был голем. Как и прежде, он измерял шагами мидль-дек, время от времени замирая и изрекая очередную бессмыслицу:

— …рассмотрим пример с равенством отрезков на обеих секущих между собой, в противном случае данное утверждение становится неверным…

Тренч выглядел не лучше. Помятый и потрепанный, в своем мешковатом плаще, он напоминал обломок кораблекрушения, обернутый брезентом. Но когда он поднял голову, стало видно, что лицо у него вполне человеческое, разве что ужасно бледное и с глубокими синяками под глазами, каких не бывает даже у отстоявших три вахты подряд.