— Габбс?..

— Порядок, — Габерон подмигнул ему и упал рядом. Собирался присесть, но подвело вдруг правое бедро, — Ну у тебя и вид, приятель.

— Мне плохо, — сонно пробормотал Тренч, — Наверно, я умираю. На какой мы высоте?

— Понятия не имею, — беспечно заметил Габерон, — Часов у нас больше нет. Так уж вышло. Думаю, приближаемся к трем сотням.

— А три сотни…

— Это смерть, — просто сказал Габерон, — Уже не смерть сознания, а смерть плоти. Ниже трехсот растворяется даже дерево. К тому моменту Марево успевает выжать из своих жертв все до капли. Это даже не убийство, по сути. Всего лишь утилизация отходов.

Некоторое время они сидели рядом, привалившись спинами к борту, и слушали шаги голема. Шаги эти давно потеряли размеренность и ритм. Механический убийца то семенил по палубе на своих паучьих лапах, то надолго замирал, то двигался какими-то нелепыми шагами, словно исполнял сложный танцевальный номер с большим количеством позиций.

— Как, вы сказали, его зовут? — бубнил он, — Ах, не знаете? Прибыл сегодня утром? В саржевом костюме? Как интересно. Немедленно отправить агентов в порт и в Лонг-Джон, пусть проверят наверняка. Особенное внимание обращайте на запах ванили…

— Чертов болванчик, — Габерон хрипло рассмеялся, — Ему все ни по чем! Рехнулся, как рыба на нересте, а все равно марширует… Он крепче, чем я думал. Куда крепче.

— Крепче нас? — уточнил Тренч без всякого выражения.

— Как знать… Может, что и крепче.

Прежде чем задать следующий вопрос, Тренч долго молчал.

— Ринриетта улетела?

Габерон осторожно шевельнул плечами:

— Она была бы последней дурой, если б не улетела.

Тренч неожиданно посмотрел на него в упор.

— А ты бы улетел?

Габерон выдавил из себя улыбку. Улыбка была неказистой, не чета его парадной. Бледная и слабая улыбка смертельно уставшего человека. Так в родную гавань возвращается из дальней экспедиции корабль — с потертыми парусами, обожженный, лишившийся флагов и вымпелов, накренившийся, едва ползущий по ветру…

— Приятель, я бы убрался отсюда быстрее, чем ты смог бы произнести мое имя.

— Бросив нас с капитанессой?

— Что ж поделать… Запомни, дядя Габби знает толк в хорошей одежке, но собственная шкура для него ценнее всего.

Тренч тихо засмеялся, отчего Габерон опасливо на него покосился. Кажется, на инженера опять подействовали медленно сводящие с ума муки Марева. Но, отсмеявшись, Тренч внезапно обрел прежнее спокойствие.

— Ты ведь всегда врешь, да? Даже перед лицом смерти?

— О чем ты?

— Ты ведь вовсе не такой самовлюбленный идиот, каким хочешь казаться.

Габерон отчего-то почувствовал себя уязвленным.

— Не понимаю, что ты несешь, — отозвался он оскорбленно, — Видать, хорошо ты Марева хлебнул…

— «Саратога».

— Что еще за «Саратога»?

— Корабль, что вез меня в Шарнхорст. Ты отправил его в Марево одним выстрелом. А потом соврал капитанессе про то, что уронил пальник из-за крема, помнишь?

Габерон хотел было запротестовать, но понял, что не сможет сделать это достаточно убедительно. Кроме того, в этом уже не было особого смысла. Когда над тобой — семь сотен футов Марева, на многие вещи начинаешь смотреть иначе.

Он улыбнулся и подмигнул бортинженеру:

— А ведь хорошо вышло, а?

— Хорошо, — согласился Тренч, — Она поверила. — Но зачем, Габбс?

Габерон склонил голову, что могло означать кивок.

— Ничто так не укрепляет нас, как слабости тех людей, что нас окружают, — произнес он, — Ринриетта отчаянно хочет быть сильной. Но у нее это не всегда получается.

— Поэтому ты специально выглядишь напыщенным идиотом?

Габерон поморщился.

— Эй, не перегибай! Я просто… позволяю ей чувствовать себя свободнее. Собственные слабости всегда отступают в тень, когда наблюдаешь за слабостями других людей. А у Ринриетты все еще слишком много слабостей, от которых она пытается избавиться. И которые время от времени заставляют ее оказываться в глупейшей ситуации. Слушай, — он толкнул локтем Тренча, — А ведь тот выстрел и в самом деле был хорош, а?

— В самом деле. Прекрасный прицел.

— То-то же, — Габерон щелкнул пальцами, — Точно в котел. Не так-то это и просто, надо сказать, даже когда стреляешь по неподвижной цели. Боковой ветер, поправки, разница высот…

— Ты ведь сразу все понял, да?

— Приятель, я полощусь в этих ветрах почти всю свою жизнь, — Габерон скупо улыбнулся, — Разумеется, я почуял запах засады. И заметил, как головорезы из экипажа прячут под парусиной оружие.

— Но ничего не сказал капитанессе.

— Чтоб она бросилась в рукопашную, размахивая саблей? Боязнь оказаться недостаточно хорошей, чтоб стать достойной наследницей своего деда — ее главная слабость. Все из-за проклятого Восьмого Неба… Если за ней не присматривать, она точно окажется там раньше положенного… Я лишь стараюсь ограждать ее от чрезмерно больших неприятностей. Иногда мне это даже удается. Но ты-то как понял?

Улыбку Тренча можно было бы не заметить в темноте. Габерон бы и не заметил, если б не видел смутно его лица в тревожном алом свечении стайки фотостомий[1].

— Твой гандек.

— А что такое с гандеком?

— Он в ужасном беспорядке. Но только на первый взгляд. Ты нарочно сделал так, чтоб он выглядел запущенным и грязным. На самом деле твои пушки в абсолютном порядке. Внутри.

— Ты ведь сам чистил ржавчину!

— Не ржавчину, — Тренч покачал головой, — Сахар. Коричневый тростниковый сахар. Но выглядит похоже. Разбросанные ядра — мулежи. А паутину ты сделал из пряжи.

Габерон польщено кивнул.

— Да, получилось недурно. Знал бы ты, скольких сил стоит создание и поддержание беспорядка на гандеке! Ведь мало набросать вещи в кучу, беспорядок должен быть естественным, а это не так уж просто устроить. Да и в остальном… Иногда довольно сложно сделать вид, будто потратил целый час на выбор сюртука. А от некоторых духов у меня аллергия… Но сложнее всего было научиться спать по двенадцать часов. Ох, я учился пару лет, не меньше. Пришлось пережить настоящую битву с собственным организмом. Но зато теперь без ложной скромности могу сказать, что способен проспать даже пятнадцать часов подряд!

Тренч уважительно хмыкнул.

— Ничего себе!

— Ерунда, — Габерон напустил на лицо снисходительное выражение, специально подобранное к этому случаю, — Надо всего лишь в мелочах придумать образ, а потом воссоздать в себе каждую его черту. Вжиться в чужую чешую, понимаешь? Тогда даже случайные твои действия будут естественны и органичны, так нас учили.

— Где учили?

Габерон ощутил желание плотно сомкнуть зубы, чтоб прикусить не в меру развязавшийся язык. Так обычно и утрачиваешь контроль, подумал он, мрачнее. Закручиваешь гайки много лет, а только немного расслабишься — и все, что скручивалось внутри, рвет наружу. Это все чертово Марево, размягчает волю…

— Неважно. Но поверь мне на слово, быть мной вовсе не так просто, как может показаться на первый взгляд.

— Жаль, что капитанесса не узнает о твоих достижениях.

— У нее будет шанс, если мы сможем выбраться на верхнюю палубу.

— Ты ведь сказал, что она улетела?

— Нет, — возразил Габерон — Я сказал, она была бы последней дурой, если б не улетела. И, будь уверен, так оно и есть. Для несостоявшегося законника она чертовски неплохо усвоила пиратский кодекс чести. Капитаны не бросают своих подчиненных, ты ведь знаешь об этом? Возможно, это нас и спасет.

— Каким образом?

— Есть у меня еще один план… — Габерону пришлось постараться, чтоб придать голосу ленивые интонации, особенно сейчас, когда он чувствовал себя опустошенным и выпитым до дна, — Честно говоря, оставлял на крайний случай. Но сейчас, кажется, именно такой. Нам не просидеть здесь еще час, а этот жестяной болван куда крепче, чем я думал. Он все еще на ногах и боеспособен. Несмотря на помрачнение сознания, его основной инстинкт все еще действует. А значит…

— Значит?..